— Хвала Аллаху! Аллагу акбар (Бог велик)! — неустанно повторял Омар-ибн-Тюфейль…
Почти сразу же Ходжа Насреддин почувствовал себя лишним в этой компании. Наблюдая за раболепием придворных, юноша понял, что, пожалуй, не сможет осуществить свои благочестивые помыслы. Да и сам эмир теперь даже не посмотрит в его сторону, но Насреддин ошибся. Усевшись на подведенную лошадь, Рустам увидел, как юноша собирает вещи и укладывает их на ослицу.
— Ходжа, — произнес властитель и законодатель Бухары, — мы и не предполагали, что так скоро тебе придется пересесть в другое седло!
— Но, повелитель, мы говорили о том времени, когда я окажусь во дворце, — возразил Насреддин.
— Ходжа! Мы думали, что наш первый визирь (при этих словах лица приближенных эмира вытянулись от изумления), обладающий тонким умом и проницательностью, догадается, что дворец расположен там, где его хозяин!
Юноша притворно хлопнул себя по голове и, изобразив глубокомыслие, ответил:
— Да будут благословенны твои мудрые речи, великий эмир! Только прошу, позволь мне не оставлять здесь этих длинноухих?
Светлейший состроил недовольную мину, но все-таки согласился.
— Деньги! — произнес он и, глядя в пространство, протянул руку.
Тотчас на его ладонь опустился увесистый мешочек с золотом.
— Мы думаем, этого достаточно тебе будет в дороге. За неделю ты доберешься до Бухары и займешь подобающее тебе место.
В знак согласия Ходжа сделал поклон, с точки зрения окружающих, недостаточно подобострастный для подданного великого эмира. Но они, эти окружающие, не имели сейчас права голоса, ведь разговаривали их повелитель и первый министр, этот невесть откуда взявшийся оборванец.
Лишь только всадники двинулись в путь, Омар, мечтающий о должности первого министра, задумался о судьбе оставшегося сзади Ходжи Насреддина. Мы будем необъективны, если не сообщим, что и юноша не упустил из виду возможность весьма не миролюбивых действий со стороны приближенных эмира. Причем он не только подумал об этом, но тут же претворил в жизнь свои намерения, дабы не иметь счастья в ближайшее время встретиться на пустынной дороге со своими соперниками…
Быстренько собравшись, он сел на своего любимца и, удостоверившись, что всадники уже далеко, поехал… в Джизак.
Но при чем тут Джизак?! — воскликнет недоуменно наш, несомненно, искушенный в географии читатель, и будет, конечно, прав, ибо Джизак расположен еще дальше от Бухары.
Все так! Другой направился бы в Самарканд, а оттуда, известное дело, в благословенную Бухару. Ходжа же, на то он и Ходжа Насреддин, сделал по-своему. Решение пришло в момент непродолжительного знакомства с Омаром-ибн-Тюфейлем, который явно вздрогнул, когда эмир назвал его, Насреддина, первым министром.
Буквально в первые же минуты своего путешествия в одиночестве юноша почувствовал необычайную легкость и испил долгожданное ощущение свободы — никто не стоял над душой.
«Лишь бы они не решили под каким-нибудь предлогом догнать меня сейчас», — подумал Ходжа и с беспокойством заметил на горизонте облачко пыли. Но тревога оказалась напрасной — вскоре выяснилось, что его догонял большой караван. Ходжа прекратил понукать животных и, мало того, заметив в стороне хорошую травянистую полянку, разрешил длинноухим попастись.
И вот… он снова в родной стихии. Окутанный облаком дорожной пыли, юноша блаженно улыбался, слыша вокруг топот животных, гул людских голосов, покрикивания погонщиков.
Теперь он не беспокоился о собственной безопасности и, переночевав с караваном, на следующий день прибыл в Джизак. Первым делом он выяснил, где находится самый приличный караван-сарай, и тотчас направился туда. Позавтракав, поскольку не любил решать важные дела на голодный желудок, он появился перед хозяином заведения:
— Почтеннейший! Не будешь ли ты так любезен исполнить мою просьбу? — Увидев изодранный халат юноши, тот поморщился:
— Что тебе от меня нужно, голодранец?!
Возмущенный таким неуважением, Насреддин уже было открыл рот, чтобы назвать себя титулом первого министра Бухары, но помешала пыль, попавшая в ноздри. Пока он чихал, успел передумать… Ходжа достал из кармана другой, не менее веский аргумент — золотые монеты, которых хватило бы не только на содержание в течение месяца двух ишаков, но и для того, чтобы приобрести парочку новых… Но новых Насреддин не хотел…
— Конечно же, почтеннейший юноша! — подобострастно раскланивался хозяин заведения. — Твои животные будут в полнейшем порядке, — заверил он.
— Надеюсь, что это будет именно так. Потом еще получишь…
Расставшись с длинноухими, Ходжа отправился на базар… Вскоре через городские ворота Джизака проследовал небольшой караван, состоящий из трех навьюченных товаром верблюдов и двух скакунов, на одном из которых восседал молодой надменный вельможа. Караван направился в сторону Самарканда. Думаем, что нашего догадливого читателя мы не провели — ну, конечно же, на скакуне сидел Ходжа Насреддин.
ГЛАВА 20
Но оторвемся на некоторое время от повествования о самом Ходже Насреддине и вернемся к Омару-ибн-Тюфейлю. Почему к нему? О… в летописи, которую мы имели счастье держать в своих руках и на основании которой, собственно, и описываем события, случившиеся в пору детства и юности Ходжи Насреддина, говорится, что этот человек играл в те времена довольно видную, хоть и не решающую роль…
Как мы узнали, Омар был очень хитер и чрезвычайно изобретателен. Чего ему недоставало, так это учености, но он и не стремился ее приобрести, компенсируя этот пробел вышеупомянутыми достоинствами и богатством. Не будем винить его за это, известно ведь: «лишь чужими глазами можно видеть свои недостатки…» Без преувеличения можно утверждать, что именно Омару-ибн-Тюфейлю принадлежала заслуга в восстановлении на престоле прежней власти, и что именно он, сам того не ведая, снял с Ходжи Насреддина тяжелый груз решения этого вопроса. Сам Ходжа, и в этом не может быть никакого сомнения, посадил бы Рустама на эмирский трон, но, как говорится, не судьба. А жаль — столько бы еще интересных и забавных страниц прибавилось бы к этой повести. Впрочем, мы и не думаем разочаровывать читателя…
Омар-ибн-Тюфейль очень тонко вел себя на пути к месту первого визиря, так тонко, что враги, совершившие переворот, оставили его в своей команде. Мы уже сообщили, что этот человек очень любил повелителя… Он любил эмира, но не больше, чем самого себя…
Получив после переворота не соответствующее его тайным помыслам место, Омар-ибн-Тюфейль смекнул, что при условии нового захвата власти он станет героем, при этом заветная должность освободится от запятнавшего себя предательством соперника…
Ничего не подозревающий эмир весьма благосклонно отнесся к Омару, а тот в свою очередь рвал и метал по поводу этого словно с неба свалившегося юноши, в одну минуту перечеркнувшего все его честолюбивые планы.
Когда отряд въехал в Самарканд, они спешились, расположившись отдохнуть в караван-сарае. Эмир намеревался продолжить путь, но Омар-ибн-Тюфейль уговорил светлейшего остаться на ночь в городе — это был разумный и целесообразный совет.
В тайне от повелителя он отправил трех своих людей по самаркандской дороге, навстречу Ходже Насреддину, разумеется, с иной, чем оказание помощи, задачей, предполагая, что всадники успеют вернуться еще до закрытия городских ворот. Но уже пропели муэдзины со своих минаретов, а ускакавшие не вернулись. Исчезновение людей он легко сумел скрыть от доверчивого эмира, но ночь спал беспокойно. И без того плохое настроение совсем испортилось утром, когда открылись ворота и посланные не въехали в город с первыми караванами. Лишь в полдень трое уставших всадников появились около центрального караван-сарая, доложив своему начальнику, что юноша не найден.
— Но он же не шайтан? — выругался Омар-ибн-Тюфейль. «Хотя… — тут же подумал царедворец, — да простит меня Аллах, быть может, именно он и упрятал этого пройдоху подальше? Ведь по дорогам немало рыскает разбойников, а они никогда не проходят мимо золота…» Согрев свою душу таким предположением (а ему больше ничего и не оставалось), Омар-ибн-Тюфейль несколько успокоился.
Совсем же он перестал тревожиться лишь тогда, когда, вернувшись в Бухару вместе со своим повелителем, узнал, что в день, когда истек срок, отпущенный Ходже на сборы, через все одиннадцать ворот Бухары (как, впрочем, и вчера, и позавчера) одинокий юноша на двух ишаках не проезжал. В вечерней молитве Омар-ибн-Тюфейль особенно страстно благодарил Аллаха, позабыв о том, что «предшествующие молитве деяния молящегося должны соответствовать смыслу и цели его молитвы, а если молитве не предшествовали никакие добрые дела, не говоря уже о том, если предшествовали недобрые, то молящемуся нужно прежде покаяться в своих грехах и очиститься от них, так как было бы большой дерзостью предстать перед Всевышним с просьбою о своих потребностях в грязном одеянии…»
