Рыцарь с криком упал. Пентекост ошарашенно уставился на него. Тот смотрел с земли, тихо стеная и крайне бледный. Он огляделся, не зная, что делать. Остальные уже скрылись из виду за углом.
Именно в эту секунду со стороны Уэст-Чипа показалась одинокая понурая фигура, во мраке направлявшаяся к нему. Пентекост заполошно присмотрелся и пришел в удивление. Это был Дэвид Булл. Силверсливз колебался. Спрятаться? Слишком поздно. Мальчик узнал его и прибавил шагу. Подойдя ближе и увидев лежавшего рыцаря, Дэвид ахнул.
– Он напал на меня, – быстро сказал Силверсливз.
И мальчик произнес слова, которые заставили Пентекоста побледнеть сильнее умиравшего рыцаря.
– Ах, сударь! – воскликнул он. – Вы знаете, что случилось? Отец с олдерменами продали Лондон принцу Джону!
Силверсливз уставился на него:
– Ты уверен?
– Да! Он сам мне сказал. Будет коммуна. – Дэвид был настолько удручен, что чуть не заплакал опять. Жалобно взглянув на Силверсливза, он спросил: – Значит, все кончено?
Теперь Пентекосту предстояло соображать очень быстро. Глянув вниз, он с облегчением обнаружил, что рыцарь мертв. Окинул взором улицу. Рыцари скоро вернутся за товарищем. Видел ли кто-нибудь убийство? Он решил, что вряд ли.
– Нет, потеряно не все, – сказал он мальчику. – Канцлер здесь. У нас есть люди.
– Вы все еще сопротивляетесь принцу Джону? – просветлел мальчик. – Вы сражаетесь за Львиное Сердце?
– Разумеется, – отозвался Пентекост. – А ты разве нет?
– О да! – воскликнул Дэвид Булл. – Я тоже!
– Хорошо. Бери мой меч. – Силверсливз вручил ему клинок. – Я возьму его.
Наклонившись, он подобрал оружие павшего рыцаря. Огляделся – вокруг тишина.
Затем одним ударом вонзил меч убитого в сердце Дэвида Булла.
Через несколько секунд, вложив меч обратно в руку мертвого рыцаря и сомкнув пальцы, он пошел за лошадью. Животное, к счастью, было цело и невредимо. Сделав небольшой круг, Пентекост затаился в соседнем переулке.
Все вышло, как он рассчитал. Спустя какие-то минуты остальные рыцари, гнавшие патруль в Тауэр, вернулись за товарищем. Из своего укрытия Пентекост слышал их голоса.
– Клянусь Богом, его убил мальчишка! – вскричал один.
– Напал на него сзади, взгляни.
– Но ему удалось прикончить звереныша перед смертью.
Они забрали тело рыцаря и уехали.
Вскоре после этого Пентекост прибыл в дом олдермена Сампсона Булла.
– Я прошу об услуге, – заявил он. – Я покинул Лонгчампа. Ему конец. Нельзя ли замолвить за меня слово перед Джоном и советом? После всего, что я сделал для вас?
И Булл, испытывая чувство некоторой вины за то, что вводил его в заблуждение, ворчливо согласился:
– Хорошо. Я сделаю, что могу.
– Ты настоящий друг, – сказал Силверсливз.
– Кстати, – обронил Булл, – мой малец смылся на улицу. Не видел его?
– Нет, не встречал.
7 октября 1191 года от Рождества Господа нашего в истории Лондона свершилось важное событие. Будучи созван в церковный двор большим колоколом собора Святого Павла, древний фолькмот граждан Лондона собрался внимать совету, который в присутствии многочисленной городской знати и, разумеется, принца Джона намеревался сместить канцлера Лонгчампа. На этом собрании принца провозгласили наследником престола. Но самым замечательным стало то, что Лондон – это подлежало утверждению королем Ричардом, если тот вообще вернется, – объявили коммуной. С мэром во главе.
Во время этой радостной церемонии краснолицый олдермен Сампсон Булл стоял чуть поодаль от своих товарищей, которые старались не смотреть на то, как его туша почти непрерывно сотрясалась от безмолвных рыданий.
Когда прошлой ночью вскрылась трагедия и он вернулся домой с телом Дэвида, не приходилось, наверное, удивляться тому, что он во всем обвинил Иду.
– Это ты настроила его против меня и забила голову всякой чушью! – в горе кричал он. – Теперь гляди, что натворила! Проваливай из моего дома, навсегда! – взревел купец.
Когда Ида отказалась, он ударил ее. Она снесла, настолько виноватой себя чувствовала – потрясенная и сострадавшая купцу при виде его невыносимой муки. Ида промолчала. Тогда он ударил ее вновь, выбив два зуба.
А перед третьим ударом она взмолилась:
– Не бей меня больше!
Купец помедлил, и она сделала признание чуть раньше, чем собиралась:
– Я беременна.
Странно, но Булл отправился за утешением к брату Майклу.
1215 год
Виндзорский замок очаровывал. Построенный за последнее столетие, он разместился на одиноком холме, покрытом дубравами, и возвышался, как страж, над мирными лугами возле реки Темзы. Оттуда открывался великолепный вид на сельские окрестности. Вокруг широкой вершины над деревьями высилась зубчатая крепостная стена с башнями и бойницами. Но, в отличие от прямоугольного и мрачного лондонского Тауэра, этот великий королевский замок выше по Темзе оказывал умиротворяющее воздействие, едва ли не излучая дружелюбие.
Силверсливз отъехал от ворот замка всего на три мили, но успел пожалеть о том. Июньское утро, когда он покидал замок, было солнечным, но сейчас лило как из ведра. Пышные окрестные луга, по которым лупил дождь, наполнились звучным шорохом, капли собирались на кончике его носа, и Пентекост представлял собой жалкое зрелище.
Правда была в том, что всякому новому клирику в Казначействе теперь сказывали, что старый Силверсливз – шут гороховый и малость выжил из ума. Дело было не только в возрасте. В конце концов, могучий граф Маршал, один из величайших полководцев королевства, в свои семьдесят с гаком не вылезал из седла и продолжал воевать. Но бедный Силверсливз с его сутулыми плечами и носом, что с годами, казалось, вытянулся даже больше, – Силверсливз, которому полвека службы в Казначействе так и не принесли повышения, – неоспоримо являлся объектом насмешек. Легенду о том, как Генрих II погнал его из Вестминстер-Холла, теперь излагали в нескольких развеселых версиях. О его способности в последнюю минуту менять господ слагали поучительные истории. И если бы не то обстоятельство, что он держал в голове все казначейские свитки и управлялся с цифрами быстрее, чем иной успевал моргнуть, верно, вышел бы в отставку давным-давно.
Но он мог утешиться хотя бы тем, что был достаточно важен, чтобы присутствовать тремя днями раньше на большом собрании, которое состоялось возле замка на лугу Раннимид.
Король Ричард Львиное Сердце оказался плохим монархом. Он так и не появился в Англии. Когда же пал в бою и ему наследовал брат Джон, кое-кто понадеялся, что дела пойдут на лад. Никто, конечно, не мог предвидеть бедствия, каким обернулось правление Джона – короля Иоанна. Он убил своего племянника, несчастного юного Артура Бретонского. Затем в ходе нескольких опрометчивых кампаний лишился почти всей отцовской империи по ту сторону пролива. Генрих поссорился с Бекетом, но Иоанн ухитрился так безнадежно разругаться с папой, что Англия угодила под интердикт. Месс не служили годами, и мало кто мог рассчитывать даже на благопристойное погребение. Наконец, его угораздило оскорбить в Англии так много знатных семей, что группа решительных англичан сочла за лучшее восстать и призвать его к порядку.
Результатом явилась Великая хартия вольностей, которую Иоанна заставили подписать на лугу Раннимид тремя днями раньше.
В каком-то смысле это был консервативный документ. Большинство условий, выставленных королю, и основные свободы являлись не более чем давно установленными договоренностями и старым английским общим законом. Иоанна обязали соблюдать правила. Впрочем, имелись некоторые усовершенствования: вдов больше было нельзя насильно, как Иду, выдавать замуж. Появились также статьи, не позволявшие заключать людей в тюрьмы без суда. Однако некоторые положения были поистине радикальными. Вместо старинного совета – группы видных аристократов, неизменно дававших рекомендации королю, – восставшие потребовали поименованного совета из двадцати пяти человек, включая архиепископа Кентерберийского и мэра Лондона, который обеспечил бы соблюдение хартии королем. В противном случае тот подлежал смещению.
– Неслыханно! – заметил Силверсливз мятежному барону. – К такому не принуждали ни одного монарха! Ну да, – продолжил он, – Англия вполне уподобится коммуне. Ваши двадцать пять баронов сойдут за олдерменов, а король будет не выше мэра!
– Я совершенно согласен, – ответил дворянин. – Идею нам подал именно Лондон, мой дорогой друг.
Сам же Лондон тоже не избежал включения в хартию. Вот странное дело: хотя олдермены намеревались защитить свои привилегии, они не потребовали соблюдения права на коммуну. Причину растолковал Силверсливзу Булл.
– Дело в налогах, – осклабился он. – Видишь ли, мы быстро поняли, что коль скоро коммуна почитается за отдельного барона, то стоит делу дойти до налогов, как другим горожанам захочется, чтобы самые богатые платили больше. Но если король обложит налогом каждого гражданина отдельно, то это не ударит так больно по нам, олдерменам. Поэтому выходит, что не так-то уж и нужна эта коммуна, как казалось!
