Однако такое объединение все-таки было осуществлено по инициативе Сталина. Рокоссовский отметил в мемуарах, что 30 декабря «пришла директива Ставки о передаче всех войск, задействованных под Сталинградом, в состав Донского фронта. Это мероприятие было своевременным, и мы тут же приступили к установлению связи с 57,64 и 62-й армиями. Вернее, эти связи у нас уже были. Вопрос об объединении сил обоих фронтов исподволь разрабатывался нашим штабом, и пусть немного, но кое-что мы успели сделать. Задолго до этого Василевский сказал мне, что командующий Сталинградским фронтом крайне недоволен, что штаб Рокоссовского засылает своих офицеров к нему в войска, пытается установить с ними какие-то контакты. Но наше предвидение оправдалось. Теперь нам стало куда легче связаться с отошедшими к нам армиями».
Вероятно, решение о назначении Рокоссовского было принято на заседании у Сталина 29 декабря. На нем, кроме Жукова, присутствовали, в частности, члены ГКО В. М. Молотов, Г. М. Маленков, Л. П. Берия и А. И. Микоян.
Еременко действительно был очень обижен, считая, что у него, защищавшего Сталинград с первого дня, украли лавры победителя. От обиды и от пережитого в дни Сталинградского сражения у Еременко открылись старые раны. В госпитале, а потом в санатории у Андрея Ивановича было время, чтобы подробно проанализировать события, связанные с подготовкой контрнаступления и своими взаимоотношениями с Жуковым. 1 февраля 1943 года, явно имея в виду Георгия Константиновича, Еременко с горечью отметил в дневнике: «Первостепенное значение имеют не заслуги, а взаимоотношения с начальством… Страшная беда, что и в наш век все еще так решаются вопросы». Эта запись появилась по поводу публикации указа от 28 января о награждении группы генералов, отличившихся в битве за Сталинград, орденом Суворова 1-й степени. Одновременно почти все награжденные, кроме Еременко, удостоились очередных званий. Жуков, получивший орден Суворова № 1, еще 18 января стал Маршалом Советского Союза. Гордов, Рокоссовский и Ватутин получили звания генерал-полковников, Василевский — генерала армии, а через месяц, 16 февраля, — и маршальское звание. Вот только Еременко из генерал-полковников в генералы армии Сталин производить не спешил. Андрей Иванович видел здесь жуковские козни.
В записи от 19 января 1943 года Еременко значительную часть вины за свою опалу возлагал на Жукова: «Жуков, этот узурпатор и грубиян, относился ко мне очень плохо, просто не по-человечески. Он всех топтал на своем пути, но мне доставалось больше других. Не мог мне простить, что я нет-нет, да и скажу о его недостатках в ЦК или Верховному Главнокомандующему. Я обязан был это сделать как командующий войсками, отвечающий за порученный участок работы, и как коммунист. Мне от Жукова за это попадало. Я с товарищем Жуковым уже работал, знаю его как облупленного. Это человек страшный и недалекий. Высшей марки карьерист… Если представится возможность, напишу о нем побольше». Такая возможность представилась в санатории Цхалтубо, где Еременко оправлялся от болезни. Здесь он записал 28 февраля 1943 года: «Следует сказать, что жуковское оперативное искусство — это превосходство в силах в 5–6 раз, иначе он не будет браться за дело, он не умеет воевать не количеством и на крови строит свою карьеру».
Показательно, что на Рокоссовского Еременко обиды не держал, считая, что идею с объединением Сталинградского и Донского фронтов и назначением Рокоссовского Сталину подал Жуков. Но вряд ли Сталин стал бы в этом случае следовать чьим-либо рекомендациям — кадровые вопросы Иосиф Виссарионович предпочитал решать сам.
Интересно, что 5 августа 1943 года Еременко сделал в дневнике следующую примечательную запись. Это было после встречи со Сталиным под Ржевом в селе Хорошево. Еременко тогда командовал Калининским фронтом, и они обсуждали план Духовщинско-Демидовской операции. Тогда Сталин своеобразно извинился перед Еременко за то, что не дал ему принять капитуляцию Паулюса: «Вы, по-видимому, до сих пор обижаетесь на меня за то, что я не принял вашего предложения на последнем этапе Сталинградской битвы о том, кто же должен доколачивать Паулюса. Обижаться не следует. Мы знаем, знает весь наш народ, что в Сталинградской битве вы командовали двумя фронтами и сыграли главную роль в разгроме фашистской группировки под Сталинградом, а кто доколачивал привязанного зайца — это уже особой роли и не играет. Я, конечно, давал директивы, но вы же непосредственно там командовали и руководили этой битвой. Победил, безусловно, наш народ во главе с великим русским народом, но им нужно было руководить». Но далее Еременко сделал запись и вовсе по тем временам поразительную:
«Товарищ Сталин значительно повинен в истреблении военных кадров перед войной, что отразилось на боеспособности армии. Вот почему он, прежде чем начать заслушивать план предстоящей операции, перевел разговор на тему о кадрах, чтобы прощупать меня… В ходе этого разговора товарищ Сталин неоднократно говорил о многих генералах, которые были освобождены из мест заключения перед самой войной и хорошо воевали.
„А кто виноват, — робко задал я вопрос Сталину, — что эти бедные, ни в чем не повинные люди были посажены?“ — „Кто, кто… — раздраженно бросил Сталин. — Те, кто давал санкции на их арест, те, кто стоял тогда во главе армии“. И тут же назвал товарищей Ворошилова, Буденного, Тимошенко. Они, по словам Сталина, были во многом повинны в истреблении военных кадров. Именно они оказались неподготовленными к войне. Но самая плохая характеристика… была дана им за то, что они не защищали свои военные кадры. Собственно, я в этом разговоре больше слушал да отвечал на вопросы. Сталин спрашивал меня, насколько хорошо я знаю того или иного маршала, генерала, освобожденного из-под ареста. Что касается маршалов, я дал уклончивый ответ, сказав, что знаю их плохо, издали. Партия создала им авторитет, и они почили на лаврах. Поэтому плохо показали себя в Великой Отечественной войне. Вот как говорит о них народ, я тоже придерживаюсь такого мнения. „Говорит народ правильно“, — вставил реплику Сталин. В отношении же освобожденных генералов я сказал, что товарищи Горбатов, Рокоссовский, Юшкевич, Хлебников — все они во время войны, а некоторые и до нее были в моем подчинении, и я даю им самую высокую оценку, так как это умные генералы, храбрые воины, преданные Родине. „Я согласен с вами, товарищ Еременко“, — заметил Сталин. Каждый раз, говоря о кадрах, он пристально, испытующе посматривал на меня, видимо, для того, чтобы определить, какое впечатление производят на меня его характеристики и оценки людей».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
