Вдруг вершинки широких бровей подпрыгнули.
— Скажи, Айфэ… — начала Гнеда, но Фиргалл, не дав ей докончить, покачал головой.
— Нет. Он не знал.
Сид, сам того не замечая, болезненно сощурился. Это были не те воспоминания, к которым Фиргалл хотел бы когда-либо возвращаться, но, как назло, он отчётливо видел перед собой мечущегося сына, его растерянное лицо, искажённое вестью о предательстве и необходимостью сделать невозможный выбор. Для Айфэ то, что сделал отец, было вероломством, которому не было прощения.
Почему-то Фиргалл полагал, что в своё время он поймёт. Простит, потому что, в конце концов, такова была цена жизни его любимой женщины. Но сид ошибался.
— Вот почему ты никогда не одобрял нашей дружбы! — кричал Айфэ. — Ты не хотел, чтобы я привязывался к ней, как в детстве не позволял дать имя барашку, выбранному на заклание к зимнему пиру!
— Не только тебе, но и себе. Посмотри на это иначе. У зверей и птиц всё происходит похоже. Разве не выживает в орлином гнезде только один птенец, выпихивая и заклёвывая собратьев?
Брови Айфэ взмыли вверх.
— Да, только вот у соколов другой обычай, — проговорил он ледяным голосом.
Фиргалл встряхнулся, выныривая из воспоминаний.
— Айфэ ничего не знал, — глухо повторил он.
Гнеда кивнула и, чуть помедлив, протянула ему руку, в которой был зажат маленький предмет. Что-то холодное и увесистое скользнуло Фиргаллу на ладонь. Гнеда быстро отняла пальцы, избегая касания, и сид увидел перед собой крошечный серебряный жёлудь.
— Ты решил выдать меня за Яронегу с самого начала. На всякий случай. Ведь Войгнев и правда мог искать её первое время. А коли бы нашёл меня, не велика потеря.
— Едва ли он стал бы вредить тебе, — сам не зная, зачем, возразил Фиргалл, но Гнеда лишь усмехнулась, покачав головой. Они оба знали, как неправдоподобно это звучало. — Ты свободна ныне, и вольна ехать, куда знаешь. Бран не станет держать тебя, — сообщил сид, переходя, наконец, к цели своего посещения.
Гнеда недоверчиво вскинула голову.
— Бран просто так отпустит меня? — с сомнением переспросила она.
— Не просто так, — сухо возразил Фиргалл. — Я выкупил тебя.
— А, значит, теперь я — твоя рабыня, — с горечью рассмеялась девушка.
Фиргалл молча проглотил её упрёк.
— Я же сказал, ты свободна. Но знай, что Айфэ ждёт тебя в Ардгласе.
Глаза Гнеды почти с испугом метнулись к лицу сида. В них больше не было насмешки.
— Ждёт меня?
— Он сказал, что его дом — твой дом, и ты всегда будешь ему сестрой. Айфэ хочет, чтобы ты жила рядом с ними.
— Нет, — торопливо пробормотала девушка, глядя вниз и мотая головой, — я не могу поехать туда. Только не туда.
Фиргалл улыбнулся.
— Он сказал, ты так и ответишь. Айфэ будет ждать. И Эмер тоже, — добавил он осторожно. — Она надеется с тобой познакомиться. Ведь ты её сестра.
Гнеда быстро посмотрела на Фиргалла так, что у того сжалось сердце.
— Я не могу поехать туда, — тихо повторила она, наконец разъединяя руки и поглаживая ткань на своих коленях.
— Куда же тогда?
— Домой, — промолвила Гнеда, но немного неуверенно, словно испрашивая у него совета. Нет, она никогда больше не станет советоваться с ним. Это просто отголоски старой привычки.
Сид кивнул.
— Станешь снова жить в Веже и ворошить старые книги?
Против его намерения, слова прозвучали язвительно. Гнеда недружелюбно посмотрела на Фиргалла, но ничего не сказала.
— Я провожу тебя до Залесских земель.
Девушка нахмурилась, собираясь возразить, но сид продолжал:
— Нам с тобой по пути. Я еду в Стародуб, к молодому князю. Я ведь, действительно, посланник Аэда, и моё поручение — сообщить о переменах в Ардгласе. Кроме того, мне должно объясниться с ним в отношении тебя. До этих пор, живя во владениях Ивара, ты не будешь в безопасности.
— Хорошо, — кивнула Гнеда после некоторого раздумья. — У меня тоже есть дело в столице.
38. Возвращение.
Погода не дала им уехать так скоро, как бы этого хотелось Гнеде. Сечень принёс в Корнамону полуночные ветры и вьюги, но Фиргалл тоже не намеревался задерживаться, и они выехали на свой страх, поймав в череде метелей и буранов окно затишья.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Гнеду до последнего не покидало опасение, что Бран что-то выкинет. Передумает, подстроит, спутает. Произошедшее настолько потрясло её, что девушка никому не верила. Единственное, чего ей хотелось — спрятаться от всего мира и наконец почувствовать себя защищённой. Только было ли на свете такое место?
Но пришёл день, и после недолгих приготовлений и прохладных прощаний сани уносили их от мрачной, убранной снегом усадьбы, и сжатое тревогой сердце Гнеды постепенно отпускало. Она смотрела назад, и долго ещё трепещущие волосы Дейрдре горели прощальным костром, превращаясь в крошечный рыжий огонёк, а потом и вовсе погаснув в белой дали.
К облегчению Гнеды Фиргалл избрал прямой путь, и им не пришлось снова брести через степь. Большую часть времени девушка лежала, зарывшись в пушистый мех, бездумно глядя на низкое серое небо и проплывавшие над ней деревья, ветки которых были похожи на огромных чёрных птиц. Она не могла надышаться свежим морозным воздухом и, убаюканная мерным скрипом полозьев, засыпала самым здоровым и спокойным сном за все последние месяцы. С каждой убежавшей назад верстой Гнеда чувствовала прилив сил. Только теперь она по-настоящему исцелялась.
Словно зверь, с мясом вырвавшийся из кляпцов, Гнеда оставила в Корнамоне часть себя, но это была нездоровая, отмершая плоть, и как бы ни было больно её обрубить, нынче она ощущала облегчение.
Гнеда не заметила, в какой миг раздался голос Фиргалла. Она и не думала слушать или отвечать, а сид говорил о лесе, через который они ехали, о том, какая лютая в этих краях бывает зима, припоминал о своих странствиях, далёких землях и замёрзших морях, и вдруг девушка обнаружила себя раскрывшей от удивления рот, с замиранием сердца внимающей рассказам о пазорях, двухсаженных белых медведях и нескончаемой северной ночи. Гнеда жадно требовала подробностей, позабыв, что дала себе зарок не говорить с Фиргаллом. Отчего-то ей думалось, что теперь, открыв свою истинную сущность, сид переменится, превратится в чудовище, может даже обрастёт шерстью и клыками, но Фиргалл был совсем такой, как раньше: терпеливо объясняющий то, чего она не понимала, незаметно поправляющий шубу, съехавшую с её ног, безупречный и насмешливый, умный и сдержанный.
И вот она уже сама пересказывает всё, чем жила эти два года, с изумлением отмечая, что немалая часть ему и так известна. Гнеда намеревалась утаить от Фиргалла хотя бы то, что касалось Бьярки, но он задавал кажущиеся безобидными вопросы, уточняя то тут, то там, кивая, умело распутывая клубок её мыслей и чувств, и в конце концов девушка перестала сопротивляться. Впервые она могла свободно поверить кому-то свои переживания, которые слишком долго держала в себе. Фиргалл внимательно слушал, не перебивая, и исповедь снимала с её души тяжёлый камень.
В то же время между ними пролегла незримая черта, переступить которую было нельзя. Гнеда не могла спросить сида об отце и матери. Не только потому, что она больше не верила ему, хотя и это тоже. Девушка чувствовала, что словами о прошлом разрушит хрупкое равновесие, необъявленное перемирие, после чего ей придётся попытаться либо простить, либо отомстить, и ни того, ни другого Гнеда сделать не могла. Но ответы были ей нужны, нужны как воздух. Поэтому она и ехала в Стародуб.
Судимир являлся единственным человеком, который мог рассказать правду. Не правду — в её существовании Гнеда уже сомневалась, — но свой взгляд на те далёкие события. У боярина не было известных девушке причин обманывать её, поэтому он мог поведать, кем была мать и что на самом деле произошло между ней и князем.
Да что между ними могло произойти, глумился внутри Гнеды насмешливый едкий голос. Тоже, что едва не случилось с тобой. Помнишь, в конюшне?
