Между тем отряд, тихо подвигаясь по дремучему лесу, выбрался наконец на небольшую поляну. Здесь приказано было остановиться, – и Эриванский полк занял позицию по обе стороны лесной дороги: первый батальон, майора Кошутина, расположился влево на небольшой высоте; второй, майора Клюки фон Клюгенау – вправо, на старом кладбище, при котором сходятся дороги от закатальской мечети и башни. Ближе чем на картечный выстрел, впереди этого кладбища виднелась небольшая прогалина, а за ней начинались сады, обнесенные каменными стенками, оба батальона, разделенные между собой неглубокой балкой, находились на расстоянии один от другого не более тридцати – сорока саженей. Позиция была неудобна и настолько сжата невылазной чащей леса, что батальоны не могли развернуться и в случае нападения должны были драться во взводных колоннах. Сергеев счел нужным доложить об этом Стрекалову; но Стрекалов нашел, что позиция по своей крепости не оставляет желать ничего лучшего, и приказал Кошутину тотчас укрепить левый фланг позиции небольшой батареей, поставленной на высоте, а Клюгенау приступить к вырубке леса, чтобы очистить место для действия артиллерии. Но едва цепь, высланная вторым батальоном для прикрытия рабочих, продвинулась на лесную прогалину, как была осыпана ружейным огнем из густого кустарника. Командир полка, князь Дадиан, поскакал сам, чтобы удостовериться в степени опасности, – а в этот момент горцы выскочили уже из кустов и кинулись в шашки. Попавший как раз под натиск неприятеля, Дадиан едва не был убит, но, к счастью, его успели окружить солдаты; начальник же цепи, подпоручик Корсун, и вместе с ним тридцать нижних чинов были изрублены. Отрезанная от своего батальона, не успевшая даже сбежаться в кучки, цепь была разорвана, смята и обратилась в бегство. Горцы ударили на кладбище, но Клюгенау, успевший поднять батальон в ружье, отразил дерзкий натиск, – и лезгины тотчас рассеялись. Цепь под командой штабс-капитана Потебни опять заняла свое место, а для поддержания ее выдвинули за кладбище роту штабс-капитана Гурамова; затем две неполные роты остались на самом кладбище в общем резерве, а остальные люди, под общей командой капитана Антонова, принялись за вырубку леса.
Было уже три часа пополудни. Скоро из цепи дали знать, что впереди, в садах, лезгины опять собираются в значительных силах. Дадиан сам поехал к Стрекалову, находившемуся при первом батальоне, чтобы получить разрешение оттеснить неприятеля, пока это еще представлялось возможным. Но Стрекалов, имевший известие от своих лазутчиков, что неприятель находится в ничтожных силах, отправил Дадиана назад с приказанием усилить работы, а сам, поручив войска генералу Сергееву, уехал между тем назад в Новые Закаталы. Дадиан передал приказание Клюгенау. Еще усерднее застучали топоры, еще чаще под их ударами стали падать вековые чинары, а наваленный лес между тем все больше и больше уменьшал позицию и окружал карабинеров такой засекой, которая давала горцам возможность подкрадываться к ним незамеченными. Большая часть сил Гамзат-бека в это время стянулась уже против второго батальона и, прикрываясь засекой, скрытно окружила и цепь, и рабочих. Прошел час, другой – и вдруг, как по условному сигналу, несколько тысяч лезгин поднялось со всех сторон и ринулось в шашки. Что произошло тогда – описать трудно. И цепь, и резерв были моментально отрезаны от батальона и разобщены друг от друга так, что карабинерам пришлось защищаться поодиночке. Штабс-капитан Потебня, прокладывая себе дорогу с ружьем в руках, врезался в толпу неприятеля и был изрублен. Начальник резерва штабс-капитан Гурамов, не уступавший Потебне в отваге, один схватился с целой толпой лезгин и пал под их кинжалами. Лихие эриванцы почти все сложили свою голову возле своих начальников, и из ста пятидесяти восьми человек только четырнадцать успели добраться до кладбища.
Все это совершилось так быстро, что часть батальона, рубившая лес влево от кладбища в балке и вправо от него по скату горы, была застигнута врасплох и не успела даже схватиться за ружья. Капитан Антонов был ранен, а рабочие или бежали, или гибли без отпора под ударами горцев. Клюгенау, кинувшийся было на помощь к ним с последним резервом, сам столкнулся с тремя тысячами лезгин – и не мог пробиться. Орудия по третьему выстрелу умолкли: артиллерийский офицер, поручик Опочинин, был ранен пулей в грудь, прислуга перебита, и оба орудия, вместе с зарядными ящиками, захвачены горцами. Отчаянные усилия Клюгенау выручить пушки повели только к новым потерям. Сам Клюгенау, оба ротных командира, все фельдфебели и большая часть офицеров и унтер-офицеров или были убиты, или изранены. Солдаты остались без начальников.
Второй батальон почти уже не существовал, когда на помощь к нему подоспел подполковник Кошутин с двумя карабинерными ротами своего батальона; но их прибытие только без пользы увеличило число наших жертв, так как стесненная местность не позволила им даже развернуться. Кошутин, человек отчаянной храбрости, был ранен одним из первых, и его солдаты, сбитые натиском, побежали назад. Увидев катастрофу, Сергеев двинул в бой последние две еще уцелевшие роты с тем, чтобы дать возможность остальным выйти из-под ударов горцев, – но роты сразу попали в общий водоворот и были увлечены потоком общего бегства. Сергеев, таким образом, остался на батарее один с сорока саперами. Горцы без труда овладели ничтожным укреплением, взяли оба орудия, и из сорока саперов осталось в живых только восемнадцать; но эти герои пробились сквозь сотни лезгин и вынесли на ружьях раненого генерала.
Остатки рот не попали уже на старую дорогу, а были отброшены в тесную улицу, где горцы, засев по обе стороны ее за глиняными стенками, безвозбранно расстреливали бежавших солдат. Поражение отряда было полное. В этот роковой для эриванцев день мы потеряли четыре орудия, одного генерала, обоих батальонных командиров, шестнадцать офицеров и более четырехсот нижних чинов. В числе офицеров здесь же убит был и подпоручик Литвинов – георгиевский кавалер, собственноручно взявший при штурме Карса неприятельское знамя.
Только в полутора верстах от места битвы князю Дадиану удалось наконец остановить оба батальона. Он дал им опомниться, привел в порядок и с барабанным боем повел вновь на неприятеля. Храбрый полк готов был новыми жертвами искупить свою минутную неудачу, – но в эту минуту прискакал адъютант Стрекалова с приказанием отступить в лагерь.
Возвращаясь из отряда Сергеева, Стрекалов заехал по дороге в батальон Ширванского полка, выдвинутый к Джарам, чтобы осмотреть его позицию. Но не прошло получаса, как сильная ружейная перестрелка, загоревшаяся в лесу, дала знать, что наша позиция атакована. Стрекалов приказал майору Бучкиеву с двумя ротами и частью конных драгун идти на помощь. Но Бучкиев не отошел и версты, как встретил офицера с известием, что Эриванский полк разбит, Сергеев ранен, орудия потеряны. Растерявшийся Стрекалов приказал всем отступать под защиту крепости. Напрасно князь Дадиан от имени полка два раза посылал просить позволения возобновить атаку; Стрекалов не позволил – и войска возвратились в лагерь грустные и убитые. Самолюбие эриванцев было сильно задето. Тридцатилетняя Кавказская война представляла для них только длинный ряд блестящих побед, и в первый раз в лагере их, после кровавого боя, царило молчаливое уныние, не раскладывались бивуачные огни, не слышно было даже говора. На сердитых лицах солдат было отпечатано выражение затаенной злобы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
