Утро было такое туманное, что войска подошли к Закаталам, не будучи замеченными. Бой загорелся в колонне графа Симонича, которая наткнулась почти в упор на неприятельскую позицию, ворвалась в селение, смяла неприятельские резервы и по следам бегущей толпы захватила закатальскую башню вместе с одним орудием. Бой уже шел по всему селению, когда подоспели эриванцы и, заняв все пространство от старой мечети до дома старшины Чанко-оглы, овладели стоявшим здесь неприятельским лагерем и тремя остальными орудиями. Выбитые из Закатал, горцы массой кинулись по горным тропам к Тальскому ущелью и там наткнулись на Миклашевского. Тогда толпа рассеялась в разные стороны, оставив в одном глухом, бездорожном овраге все свои семьи, рассчитывая, что русские не будут преследовать их в горы. Расчет этот оказался, однако же, не верен: войска действительно остановились, но хищные тушины, точно чутьем угадавшие добычу, разыскали несчастные семьи – и страшный овраг доверху завален был кровавыми трупами зарезанных жен и детей.
Так пали Закаталы, и свободе джаро-белоканских лезгин навсегда нанесен был смертельный удар.
Молва говорит, что после сдачи Гамзата джарцы не могли держаться и, конечно, положили бы оружие по первому серьезному требованию; но что Стрекалову нужно было взять Закаталы открытым приступом, чтобы на пролитой крови восстановить свою военную репутацию, сильно пошатнувшуюся после понесенного им поражения. Победа была легка – по крайней мере, падение твердыни, перед которой войска стояли более месяца, стоила нам трех человек убитыми и семнадцать ранеными.
Загнанные в холодные снеговые ущелья, джарцы просили пощады, и Стрекалов обещал им помилование, если они немедленно выдадут главных зачинщиков восстания. Действительно, через два дня джарские старшины Оден-оглы и Мамед-Вали-Чанко-оглы добровольно явились в русский лагерь с повинной головой и были арестованы. Джарцам тогда дали знать, что они могут выйти из гор, но уже без предварительного обещания им помилования. Джарцы подчинились и этому ограниченному снисхождению, но зато разоренный и обездоленный народ перенес всю силу своей ненависти на своих предводителей, и одного из них, Сулеймана-Нур-оглы, едва не закопал живого в землю – его отняли подоспевшие солдаты. Джары и Закаталы на глазах народа были сровнены с землей; прекрасные сады их пали под топорами солдат, а шелковичные и тутовые деревья пошли на выжигание угля.
Не считая более необходимым свое присутствие в области, Стрекалов 24 ноября возвратился в Тифлис; войска были распущены, но в новой крепости, на всякий случай, оставлены были еще по батальону от полков Грузинского и Эриванского.
С отъездом Стрекалова главное начальство в области снова перешло в руки Сергеева, который тотчас приступил к аресту главных коноводов и к освобождению ингелойцев. Но распоряжения эти были прерваны в самом начале новыми происшествиями. Буря народных страстей, вызванная несбыточными мечтами освобождения, не могла успокоиться сразу, несмотря даже и на закатальский погром. Едва только русские войска были распущены, как белоканцы приютили у себя партию глуходар, во главе которой находился известный дагестанский разбойник Халы-Магома, и отказались от выдачи нам аманатов. Пришлось предпринять новую экспедицию. Приближение двух батальонов заставило глуходар бежать, но жители покорились только тогда, когда Сергеев, потеряв терпение в бесплодных уговорах, приказал заковать в железо четырех старшин и трех почетных обывателей. Все это не вознаграждало нас, однако же, за бегство Халы-Магомы, который, отодвинувшись в горы, стал скликать к себе толпы удальцов, не хотевших примириться с мыслью, что ворота Кахетии для них навсегда закрылись. Первым на призыв его явился старый Бегай, и толпа, приведенная им под сенью четырех значков, послужила ядром нового ополчения. Сергеев имел об этом подробные сведения через Муртазали, но считал их невероятными, так как глубокий снег, заваливший горные проходы, исключал всякую возможность какого-либо вторжения. А между тем в Джармут подходили все новые и новые партии; прибыл наконец и богазский старшина Аличула-Магома, который принял формировавшееся скопище под свое начальство. В то же время за Богазским хребтом собирали партию дети Бегая и вместе с ними знаменитый белад верховий Чантыаргунского района – Алдам. На плоскости также было неспокойно: жители селения Цаблуани, лежавшего верстах в пяти за Белоканами, бежали в горы, вслед за своим старшиной Джан-Вали, и присоединились к скопищу. Бежали туда и джарцы, и катехцы.
18 декабря скопище Аличулы уже спустилось с гор и вступило в наши пределы. Одна партия отправилась в селение Гавазы для захвата анцухского пристава князя Вачнадзе; другая стала на дороге к Закаталам, чтобы преградить дорогу нашим войскам, а третья, при которой находился сам Аличула, – заняла Цаблуани. В Белоканы явились посланные с требованием, чтобы Муртазали дал в аманаты своих сыновей. Но когда Муртазали, вместо ответа, собрал шестьсот своих односельцев и расположил их возле своего дома, суровый Аличула в ту же ночь с целым скопищем нагрянул на Белоканы, и люди, которым Муртазали доверил защиту себя и своей семьи, позорно бежали при первом его появлении. Очутившись лицом к лицу с трехтысячной партией, верный нам старшина, все еще рассчитывавший, что ему дадут помощь из редута, заперся в крепкой башне, находившейся в его дворе, и решил защищаться до последней возможности. Но Аличула не захотел даже тратить пороха, а тем более крови своих сподвижников: он просто приказал обложить башню хворостом и поджечь его со всех сторон. Громадным костром вспыхнул наваленный валежник, и когда раскалившиеся стены дали трещины, и огонь проник во внутренность жилища, башня рухнула, и под ее развалинами погибли в пламени и сам Муртазали, и все его семейство. В редуте явственно слышали выстрелы и видели широкое зарево, стоявшее над селением, но помощи не дали «по случаю ночного времени и неизвестности о числе неприятеля».
Между тем скопище расположилось в Белоканах как дома, а на следующий день было усилено еще новыми партиями, прибывшими из Дагестана. Эти партии, с пятнадцатью распущенными знаменами, дерзко прошли под пушечными выстрелами из русского редута и с дикой песней «Ля-илляхи-иль-Аллах» соединились с Аличулой. Теперь наступила минута, когда осада грозила уже самому Белоканскому форту, и с высоких валов его можно было наблюдать, как конные партии, рыская по окрестным селениям, сгоняли к Белоканам длинные ряды арб, нагруженных всевозможными осадными принадлежностями. Аличула, очевидно, торопился взятием форта; но русские войска с двух сторон, от Закатал и Царских Колодцев, уже двигались на помощь к атакованному гарнизону. 22 декабря оба отряда соединились под Белоканами и начался последний акт длинной и кровавой драмы 1830 года. К вечеру, после жестокого боя, половина селения перешла в наши руки; но в другой упорно еще держались лезгины, и выбить их оказывалось нам не под силу. Так наступила длинная декабрьская ночь. Густой, холодный туман темной пеленой прикрыл обе враждебные стороны и прекратил ожесточенную схватку. После страшной битвы вдруг наступила мертвая тишина – предвестница новой бури, готовой разразиться с первым лучом восходящего солнца. Но в глухую полночь неприятель снялся с позиции и вместе со всеми жителями вышел из деревни так тихо, что у нас заметили его отступление только с рассветом, когда Белоканы уже опустели.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
