Все тише и нежнее стучал будильник. Окно потухло, и переплет рамы растаял в темноте. Перед Осокиным появилась Мария Сергеевна. Она вышла из-за цветущих розовато-лиловых тамарисков. На ней был черный купальный костюм, туго обтягивавший ее твердое, будто вырезанное из дерева, тело.
— Павел Николаевич, давно вас ищу, — сказала она, и голос у нее был тонкий и скрипучий, совершенно не соответствовавший ее облику, — о вашем немце я все знаю. У него осталась дочь. Маленькая…
Перед самым лицом Осокина возникли большие выпуклые голубые глаза. В черном зрачке Осокин увидел себя, перевернутым вниз головой, с черными пушистыми усами. «Вот каким видит меня Мария Сергеевна. — подумал он. — Я же совсем не такой». И вместе с этой мыслью на Осокина нахлынуло странное чувство — ему стало: казаться, что он каменеет. Мимо, принимая его за причальную тумбу, прошла Лиза.
— Лиза, это я! — испуганно крикнул Осокин и проснулся.
В комнате отчетливо, наполняя все углы металлическим эхом, стучал будильник. Минутная и часовая стрелки расправились в одну косую линию — без десяти четыре.
Лодка была запрятана в прибрежных кустах: в этом месте Боярдвильский лес вползал на последнюю перед океаном крутую дюну. Мелкий подлесок, скелеты деревьев, убитых резким соленым ветром зимних бурь, стволы сосен, согнувшихся в одном направлении — в сторону от моря, как будто они хотели убежать от наступающих на берег приливов, — все это создало такую чащу, из которой не легко было вытащить маленькую двухвесельную плоскодонку, оказавшуюся очень тяжелой. Отлив еще не начался, и океан подступал к самому берегу — невысокие крутые волны неожиданно возникали в темноте и нехотя разбивались о плоский, разглаженный прибоями песок. Было очень темно, сыро и неуютно. Осокин и Фред почти не разговаривали,
— Ты должен добраться до Экса еще до того, как рассветет, — сказал Фред, когда лодка была спущена с дюны и лежала, как черный дельфин, на сером песке. — Подплывая, крикни «Брест и Олерон». Впрочем, в одинокую маленькую лодку они не станут стрелять.
— «Брест и Олерон» — вот это пароль?
— Мы меняем его каждую неделю. С месяц тому назад немцы узнали пароль и попытались высадиться на Эксе. Но нас вовремя предупредили, и мы их здорово потрепали.
Осокин рассказал Фреду о записке, которую ему подбросили. По датам выходило, что именно об этой попытке высадки и шла речь.
— Да что ты говоришь — просто так, под дверь? — удивился Фред. — Видно, немцы не всех у себя сумели выловить: отец Жан такую ячейку создал, что даже гестапо зубы поломало. Говорят, он погиб героически: когда почувствовал, что не может больше выдержать пыток, покончил самоубийством — бросился в пролет лестницы.
Осокин и Фред подтащили лодку к самому берегу. Посадили в нее Лизу.
— Тут до Экса недалеко — четыре километра. Но если утром будет туман… Вот тут у меня компас, — Фред протянул Осокину маленький бойскаутский компас, похожий на ручные часы, — вот только не знаю, можно ли ему довериться. Каждый раз, когда я на него смотрю, он показывает что-то свое, чего я никак не могу разобрать.
Осокин повертел в руках компас, но в темноте невозможно было разглядеть магнитную стрелку.
Ничего, доплывем. Буду руководствоваться звуком прибоя и течениями. Сейчас, в отлив, меня должно понести прямо на Экс.
Осокин и Фред налегли на корму лодки. Нос подхватила разостлавшаяся на песке широкая волна. С разбегу, промочив ногу, Осокин вскочил в лодку. Она поднялась на прибойной, загибающейся волне. Осокина и Лизу обдало брызгами, подбросило вверх и вынесло за линию прибоя. Осокин несколькими ударами весел отошел еще дальше от берега, вдруг, с непостижимой быстротой, растаявшего в темноте. В самой глубине мрака, где-то уже далеко мигнул свет электрического фонарика — это прощался оставшийся на берегу Фред. Мрак стал вокруг настолько одинаков, что вскоре Осокин потерял представление о том, что он плывет по морю, тем более что волны были широкие и пологие, почти не ощутимые для маленькой лодки.
…Воспоминание пришло неожиданно и резко — Осокин вздрогнул, как от выстрела за спиной. Тьма, окружавшая его, разорвалась — он мог поклясться, что даже был слышен звук рвущейся материи: вдруг с необыкновенной ясностью перед ним начало разворачиваться все, что случилось после того, как он, выстрелив немцу в рот, вышел на крыльцо, прошел в поле за мотыгой и направился к дому. Он увидел прятавшиеся в тумане кусты, отодрал от штанины прицепившуюся сухую ветку ежевики, поравнявшись с кузницей — заговорил с Альбером, приведшим к Массе подковывать лошадь. Альбер держал на широком кожаном ремне загнутую заднюю ногу своей кобылы и сквозь длинные ругательства, катившиеся, как камни по мостовой, крикнул Осокину, что скоро поднимется туман. Осокин вспомнил широкий раструб копыта, которое обрабатывал напильником старый кузнец, услышал окликнувшего его через лавровую изгородь командана Сабуа, увидел тяжелую фигуру мадам Дюфур, которая только что вернулась из мясной, вспомнил, как он в сарае надувал раздувшуюся шину, долгий разговор с мадемуазель Валер о грецких орехах, дорогу на Дикий берег, туман, покорно расступившийся перед изогнутым, как бараньи рога, рулем велосипеда, и в течение всей дороги, с того момента, как он спустился со ступенек крыльца, ощущение двухкилограммовой гири, оттягивавшей карман. Это ощущение гири было как присутствие чуждого и враждебного, от чего надо было как можно скорее избавиться.
Память вдруг странно восстановила эти исчезнувшие было часы, воссоздала время, выпавшее из сознания Осокина.
Мрак начал светлеть медленно и тяжело. Угадывавшийся в темноте, но еще невидимый горизонт приблизился. Чем светлее становилось вокруг, тем ближе он подступал. А когда наконец стало настолько светло, что можно было разглядеть лицо Лизы, Осокин увидел, что горизонт начинался сразу за низким бортом лодки; белесые клубы тумана кружились вокруг, сворачивали или, наоборот, начинали, как драконы, распускать кольца нескончаемых хвостов. Осокин положил весла — грести больше не имело смысла: маленький компас, переданный Фредом, оказался действительно ни к чему.
Прошло три часа. Они уже давно должны были пристать к Эксу. Вероятно, течением их пронесло мимо, но е какой стороны — Осокин не знал. Он думал о том, что если уносит с южной стороны, то они застрянут на отмелях, окружающих Фурас, во всяком случае, в том районе, где находятся французские войска, если же с северной, то следующим приливом лодку отбросит не назад, а еще дальше, в сторону Ла-Рошели, а то и прямо на остров Ре. «Меня и в каторжную тюрьму не придется перевозить, — подумал Осокин, сам приплыву. То-то Шеффер будет доволен!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
