— Вы не должны его убивать, вы его не убьете, особенно теперь, когда он лишен возможности защищаться, — горячо произнес Мортон, заслоняя собою лорда Эвендела и готовый принять удар, предназначавшийся офицеру. — Сегодня утром он спас мою жизнь, жизнь, которой грозила опасность только из-за того, что я укрыл вас в Милнвуде; пролить его кровь теперь, когда он не может сопротивляться, было бы не только жестокостью, ненавистной и богу и человеку, но вместе с тем и отвратительной неблагодарностью как по отношению к нему, так и ко мне.
Берли опустил руку.
— Ты все еще, — сказал он, — в содоме язычников, и я скорблю о твоей слепоте и слабости. Жесткое мясо не для младенцев; великое и тяжкое испытание, заставившее меня взяться за меч, не для тех, чьи сердца обитают в глиняных хижинах, чьи ноги увязли в жиже бренных привязанностей, кто облачается в покров праведника, хотя этот покров не что иное, как мерзкое рубище. Но направить душу на путь веры и истины куда лучше, чем отослать злодея в Тофет, а потому я пощажу юношу, за которого ты заступаешься, полагая, что эта милость будет подтверждена военным советом господней армии, которую отец наш небесный благословил в этот день предвестием близкого освобождения. У тебя нет, как вижу, оружия; дожидайся моего возвращения. Я должен преследовать этих грешников, этих амалекитян; я должен разить их, пока они не будут окончательно стерты с лика земли, от Хавилы до Суры.
Проговорив это, он пришпорил коня и снова пустился в погоню.
— Кадди, — сказал Мортон, — ради бога, достань лошадь, и как можно скорее. Я не могу доверить жизнь лорда Эвендела этим ожесточенным людям. Как ваши раны, милорд? Можете ли вы продолжать путь? — добавил он, обращаясь к пленнику, который, ошеломленный при падении, стал понемногу приходить в себя.
— Полагаю, что да, — ответил молодой лорд.— Но возможно ли? Ужели я обязан своею жизнью мистеру Мортону?
— Я помешал бы убийству пленного и из простой человечности, — ответил Мортон. — А что касается вашей чести, то, вступившись за вас, я к тому же уплатил священный долг моей благодарности.
В этот момент возвратился с лошадью Кадди.
— Ради господа бога, садитесь, садитесь в седло и летите как ястреб, милорд, — сказал добродушный парень. — Я не я, если они не перебьют всех до последнего— и пленных и раненых.
Лорд Эвендел, которому Кадди почтительно придержал стремя, не без труда взобрался на лошадь.
— Отойди подальше, дружок; смотри, как бы эта предупредительность не стоила тебе жизни. Мистер Мортон, — продолжал он, обращаясь к Генри, — мы связаны теперь навсегда; я никогда не забуду вашего благородства. Прощайте!
Он повернул коня и поскакал в том направлении, где была наименее вероятна угроза погони.
Не успел лорд Эвендел умчаться, как небольшая группа повстанцев из числа тех, кто преследовал отступающего противника, окружила Кадди и Мортона, угрожая им местью за помощь, которую они оказали улизнувшему филистимлянину, как они называли знатного юношу.
— А что же нам оставалось, по-вашему, делать?— закричал Кадди. — Как могли бы мы задержать человека, у которого два пистолета, да еще в придачу палаш? А почему вы сами не поторапливались, вместо того чтобы кидаться теперь на ни в чем не повинных людей?
Эти оправдания едва ли были бы признаны состоятельными, если бы мистер Тимпан, оправившийся от недавнего страха и пользовавшийся известностью и уважением среди гонимых пресвитериан, вместе со старою Моз, умевшей говорить их языком не хуже самого проповедника, горячо и страстно не вступились за них.
— Не трогайте их, не творите им зла! — воскликнул Тимпан своим лучшим басовым тембром. — Это сын знаменитого Сайлеса Мортона, руками коего господь свершил в этой стране большие дела; это было в то время, когда начиналась борьба против епископства, когда потоком лилось слово божие, когда обновлялся дух ковенанта. Он был героем и бойцом в те благословенные дни, когда у нас были сила и власть, когда уличенные в злодеяниях грешники обращались к истинной вере, когда святых мучеников объединяло братство в бою и молитве, когда благоухали ароматы райских садов.
— А это сынок мой Кадди, — подхватила, в свою очередь, Моз. — Это сын отца своего, Джюддена Хедрига, славного и честного человека, и матери своей Моз Миддлмес, недостойной рабы господней, которая исповедует чистую веру, и борется за нее, и всею своей душой ваша. Разве не начертано в священном писании: «Не погубите колена племен Каафовых из среды Левитов» («Числа», глава четвертая, стих восемнадцатый). Ох, ребята, что же вы стоите безо всякого дела и препираетесь с честным народом, когда нужно воспользоваться победой, которой благословило вас провидение?
Не успел удалиться этот отряд, как их тотчас же окружил новый, и пришлось повторять те же самые объяснения. Габриель Тимпан, страх которого рассеялся вместе с дымом от последнего выстрела, снова вступился за них, но заметив, насколько существенно его слово для обеспечения безопасности недавних его товарищей по заключению, осмелел до того, что стал приписывать своим заслугам немалую долю в одержанной над королевскими войсками победе. Ссылаясь на Мортона и на Кадди, он утверждал, что, пока не был ясен исход сражения, он, как Моисей на горе Иегова-Нисси, возносил молитвы о том, чтобы Израиль взял верх над амалекитянами; он говорил, кроме того, что Мортон и Кадди поддерживали его воздетые к небу руки, когда они в изнеможении опускались; они делали это, как Ор и Аарон, поддерживавшие руки пророка. Очень возможно, что Габриель Тимпан столь щедро делился заслугами со своими товарищами в беде для того, чтобы у них не было искушения разоблачить его привязанность к бренной жизни и жалкую трусость, заставившие его забыть обо всем, кроме своей безопасности. Эти пламенные свидетельства в пользу только что освобожденных узников Клеверхауза быстро, со многими преувеличениями, распространились среди победоносного воинства. Толки на этот счет были чрезвычайно разнообразны; все они сходились, однако, на том, что молодой Мортон из Милнвуда, сын стойкого воина ковенанта Сайлеса Мортона, вместе с достопочтенным Габриелем Тимпаном и простой, но набожною старухой, относительно которой многие думают, что она столь же хорошо, как и сам проповедник, приводит на память и толкует тексты писания, будь то слова гнева или слова утешения, прибыли поддержать старинное правое дело, приведя с собой подкрепление из сотни вооруженных до зубов обитателей Среднего Уорда.
Глава XVIII
Стучал по кафедре горлан.Как будто бил он в барабан.
«Гудибрас»
Между тем конница повстанцев, изнуренная непривычными для нее усилиями, прекратила преследование драгун и вернулась назад; собралась на отвоеванной земле и пехота, изнемогавшая от голода и усталости. Впрочем, успех так опьянял сердца, что казалось, будто он может заменить и пищу и отдых. И действительно, он превзошел даже самые смелые ожидания; не понеся больших потерь, они разбили наголову целый полк отборных солдат, во главе которых стоял первый военачальник Шотландии, одним своим именем долгое время внушавший им ужас. Эта неожиданная победа поразила и потрясла их души тем более, что взялись они за оружие, побуждаемые скорее отчаянием, чем надеждою. Да и объединились они тоже случайно и приготовились к бою наскоро, избрав из своей среды командиров, отличавшихся пламенным рвением к вере и личной отвагой, а не какими-либо другими качествами. Отсутствие надлежащей организации и дисциплины повело к тому, что почти вся масса повстанцев превратилась в своего рода военный совет, горячо обсуждавший, что именно следует предпринять в развитие одержанного успеха, и не было такого дикого и несуразного предложения, которое не нашло бы сторонников и защитников. Некоторые советовали идти на Глазго, другие — на Гамильтон, третьи — на Эдинбург, четвертые — прямо на Лондон. Одни хотели отправить ко двору депутацию, чтобы разъяснить Карлу II его заблуждения и обратить его на путь истинный; сторонники более крутых мер предлагали возвести на престол нового короля или объявить Шотландию независимою республикой. Независимый парламент и независимый союз церковных общин — таковы были требования наиболее благоразумной и умеренной партии. Между тем среди солдат поднялся ропот; они требовали хлеба и всего, в чем нуждались, и хотя все жаловались на лишения и на голод, никто не принимал мер, чтобы наладить подвоз продовольствия. Короче говоря, лагерь ковенантеров, несмотря на только что одержанную победу, готов был, казалось, рассыпаться, словно дом, построенный из песка, и причиною этого было отсутствие твердых принципов, которые объединяли бы и сплачивали восставших.
