— Вася, — окликнул он Кудина, — а что Каменская? Зачем она тебе?
— Да звонок с утра был какой-то странный. Я хотел ей сказать, она же у вас обожает всякие загадки разгадывать. Может, ей для умственной гимнастики пригодилось бы.
— Что за звонок?
— Да ерунда, Игорь.
— Что за звонок, Вася?
— Мол, если кто интересуется Тамарой Коченовой, чтоб позвонили. Телефончик оставили…
Юрий Оборин сидел в квартире Раисы Васильевны и учил ее девятнадцатилетнюю дочку Светлану карточной игре под названием «джокер».
— А что мне сносить? — огорченно спрашивала девушка. — Мне все карты нужны, ненужной ни одной нет.
— Нужно уметь жертвовать, — смеялся Юрий. — В этом вся хитрость игры. Отдавать ничего не хочется, но нужно обязательно. Твоя задача — снести такую карту, при которой жертва будет минимальна.
— Так я какую ни положу — ты сразу заберешь и выложишь свою комбинацию. Хитрый какой!
— А ты рискуй. Если боишься, что я заберу, постарайся всунуть мне как можно больше лишних карт. Тогда я выложу комбинацию, которая пойдет мне в плюр, а на руках останется балласт, который пойдет в минус. Думай, рассчитывай. Карты — это не игра, карты — это жизнь. Поэтому в них так полезно играть.
Он не успел закончить свою нравоучительную сентенцию, как зазвонил телефон. Светлана сняла трубку, потом протянула ее Оборину.
— Кажется, это тебя.
— Алло, — произнес Оборин сразу севшим от волнения голосом.
— Вы звонили нам по поводу Тамары Коченовой? — услышал он.
— Да-да. Видите ли…
— Представьтесь, пожалуйста, — перебили его.
— Моя фамилия Оборин.
— Юрий Анатольевич?! Господи, наконец-то! Где вы? Мы вас ищем уже который день…
* * *
Михаил Владимирович Шоринов с трудом сдерживал дрожь, которая то и дело сотрясала его. Оборин смылся из клиники, причем таким способом, который недвусмысленно говорил: он догадался. Может, не обо всем, но догадался. И что же теперь? Мало того, что они потеряли обещанные Эдуардом Петровичем деньги, так они еще и Оборина потеряли. Впрочем, не они. Он. Только он, Шоринов. Потому что сидящий перед ним с нахальной усмешкой на лице Саприн хочет свою долю получить во что бы то ни стало. Считает, что Шоринов сам во всем виноват, так пусть расплачивается.
Ольга в панике, звонит каждые полчаса, спрашивает, не появился ли Оборин. Почему же все сорвалось? Ведь все шло так гладко, Оборин «клюнул» на Ольгу, влюбился, сам захотел лечь в клинику и лежал там в полное свое удовольствие, писал диссертацию и медленными верными шагами двигался к траурному концу. Все было так хорошо. Что же случилось? Какой бес в него вселился?
— Михаил Владимирович, — говорил между тем Саприн, — я жду, когда вы отдадите мне деньги. Мы же с вами договорились, что я выхожу из игры. Мне надоели ваши дурацкие выверты. И искать Оборина я не буду.
— Да получишь ты свои деньги, — раздраженно ответил Шоринов. — Ты только о деньгах и думаешь. Подумал бы лучше, как нам теперь выпутываться.
— Вам, — спокойно поправил его Саприн. — Вам, а не мне. Мне, между прочим, ничего не угрожает. Никто меня за убийство не разыскивает, потому что в России об этом убийстве ничего не известно. Не забывайте, я взялся за Тамару только потому, что мне нужны деньги, а вовсе не потому, что спасал свою шкуру. А теперь вы мне надоели, и я не хочу больше помогать вам выкручиваться. Вас жадность губит, Михаил Владимирович, отсюда все ваши неприятности. Короче, давайте тридцать пять тысяч, и я уберусь отсюда.
— У меня нет таких денег, — вздохнул Шоринов. — Ты что, шутишь? Я при себе такие суммы не держу.
— Катя! — неожиданно крикнул Саприн. — Иди сюда, пожалуйста.
Из кухни прибежала Катя, которая в одиночестве пила кофе, оставив мужчин наедине с их непонятными проблемами.
— Катюша, Михаил Владимирович хочет, чтобы я рассказал тебе…
— Выйди отсюда!!! — заорал Шоринов, не владея собой. — Убирайся!
— Ты что, Дусик? — недоуменно спросила Катя. — Вы же сами меня звали.
— Я сказал: вон! Иди на кухню.
Лицо Кати как-то незаметно изменилось, в одно мгновение превратившись из удивленно-обиженного в холодное и жесткое.
— Я тебе не собака, — с тихой яростью сказала она. — Дай мне денег, я поеду к своим. Завтра у отца день рождения, нужно купить продукты. Я не хочу, чтобы вы свои разборки у меня на нервах устраивали.
Шоринов вытащил бумажник и швырнул ей несколько стотысячных розовых купюр. Купюры разлетелись по полу. Саприну стало неловко он нагнулся и принялся их собирать.
— Не надо, Коля, — спокойно сказала Катя. — Дусик не тебя хочет унизить, а меня. Не лишай его этого удовольствия.
Саприн подчинился, молча протянув ей уже собранные купюры и покорно сев на место. Он видел, как Катя, стоя на коленях, собирает разбросанные по полу деньги, и чувствовал, как его охватывает непонятная и доселе не испытанная боль. Боль поднималась откуда-то из груди, наплывала на глаза, лоб, затылок, мешала дышать. Боже мой, он так ее любил!
Катя собрала наконец все деньги, достала из шкафа брюки и свитер и вышла из комнаты.
— Михаил Владимирович, — твердо произнес Саприн, — извинитесь перед ней. Вы ведете себя по-хамски. Так нельзя, она не виновата в ваших неприятностях.
— Обойдется, — бросил Шоринов. — Не барыня. За те деньги, которые я ей даю, может и потерпеть. Думай лучше, где Оборина искать.
— Сами обойдетесь, — злобно прошипел Николай. — Редкая вы сволочь все-таки.
Он резко поднялся и вышел в прихожую, где Катя уже застегивала куртку. Лицо ее было белым и словно неживым.
— Катюша, — мягко начал он, — прости нас. Я не должен был позволять ему кричать на тебя, но…
— Да пошел ты, козел! — бросила она ледяным тоном и изо всех сил хлопнула дверью.
Василий Викторович Голубцов встал в самом радужном настроении, принял душ, побрился, позавтракал и уселся за работу. Работал он редактором в одном крупном издательстве, рукописи брал на дом и на службу являлся не чаще одного раза в неделю. Он был неплохим стилистом, поэтому ему давали на редактирование переводные любовные романы, от которых его постоянно тошнило. Он неоднократно просил хоть какие-нибудь боевики или триллеры, но старший редактор был непреклонен, объясняя, что авторы боевиков пишут примитивно и просто, поэтому их и переводить несложно. А любовный роман — штука тонкая, автор обычно претендует на некоторую литературность, поэтому после переводчика текст нужно тщательно редактировать. Голубцов вздыхал, но только до того момента, как приходилось расписываться в ведомости за гонорар. Платили в издательстве более чем прилично. А главное — была масса свободного времени, которое можно было потратить на зарабатывание денег самыми разными способами.
Он успел отредактировать почти десять страниц, когда телефонный звонок заставил его закрыть папку с рукописью и начать одеваться. Позвонила жена, которая с утра уехала навестить свою мать, и с ужасом в голосе сообщила, что у тещи Голубцова сломался телевизор и старая женщина в панике, потому что смотрит все утренние, дневные и вечерние сериалы, и просто невозможно представить, как она проживет без этого хотя бы один день. Зная капризный и несносный характер любимой тещи, Василий Викторович безропотно собрался ехать. Он отвезет в Крылатское, где живет теща, небольшой цветной телевизор, который летом они используют на даче, а на зиму забирают в город. Тещин же «ящик» быстренько отвезет в мастерскую, где работает знакомый мужичок, который сделает все в лучшем виде. День, конечно, пропал, но с престарелыми родственниками нужно считаться.
Одевшись, он положил телевизор в огромную сумку, в которой при желании мог бы поместиться средних размеров подросток, спустился вниз, запихнул сумку на заднее сиденье машины и отправился в путь от улицы Большие Каменщики в район Крылатского. Настроение у него было по-прежнему хорошим, Василий Викторович вообще был оптимистом и во всем умел находить положительные стороны.
Недалеко от проспекта маршала Жукова он не успел проехать на зеленый свет, хотя ему очень хотелось прорваться через перекресток. Он уже собрался было нахально проскочить на красный, но справа на большой скорости стал выезжать «КамАЗ», и Голубцов резко затормозил, больно ткнувшись грудью в руль. Выматерившись про себя, он дождался зеленого сигнала и рванул вперед. Подъезжая к следующему перекрестку, где тоже горел красный свет, он собрался было остановить машину и начал жать на тормоз, когда загорелся зеленый. Непонятная тревога кольнула Голубцова, что-то в поведении машины ему не понравилось, но он шел в потоке и на раздумья времени не было. На следующем перекрестке он снова не успел на зеленый. Но машина почему-то не остановилась. Пешеходы вышли на перекресток и спокойно отправились на противоположную сторону, слева и справа поперек его пути двинулись ряды машин, а автомобиль Голубцова несся вперед, как будто тормозов у него не было. Впрочем, теперь это соответствовало действительности. После резкого торможения несколько минут назад заблаговременно и заботливо поврежденный Дроздецким механизм вышел из строя. От страха Василий Викторович ослеп и оглох, судорожно крутя руль и пытаясь объехать возникающие на его пути препятствия, но усилий этих хватило только на несколько секунд. Перед лобовым стеклом мелькнуло искаженное ужасом женское лицо, потом раздался визг, скрежет и грохот. Все было кончено.
