Они прошли через узкий лаз в зарослях кустов, украшенных оранжевыми, ядовитыми на вид ягодами.
Вышли на высохшее русло реки и увидели Шэдвея. Он оказался футах в пятнадцати от них, двигаясь по руслу через лес, шел быстро, пригнувшись, и нес ружье.
Пик съежился и прижался к берегу, стараясь превратить себя в как можно менее удобную мишень.
Но Шарп остался на виду, как будто считал себя суперменом, громко позвал Шэдвея по имени и сделал несколько выстрелов из своего пистолета с глушителем. Пользуясь глушителем, приобретаешь бесшумность, но зато теряешь в меткости, так что, учитывая расстояние между Шарпом и Шэдвеем, ни один выстрел не мог попасть в цель. Либо Шарп был не в курсе относительно дальности своего оружия, что маловероятно, либо он был настолько ослеплен ненавистью, что уже не мог поступать разумно. Первым выстрелом он содрал кору с дерева, росшего на краю русла двумя ярдами левее Шэдвея, а вторая пуля попала в камень. Тут Шэдвей исчез за поворотом русла, но Шарп все равно выстрелил еще трижды, хотя и не видел того, по кому стрелял.
Даже самый лучший глушитель от употребления быстро портится, и мягкое «пам», сопровождающее выстрелы Шарпа, становилось все громче с каждым выстрелом. Пятый и последний выстрел по звуку напоминал удар деревянной колотушкой по жесткой резиновой поверхности. Разумеется, он не был оглушающим, но достаточно громким, чтобы прокатиться по лесу эхом.
Когда эхо стихло, Шарп несколько секунд внимательно прислушивался, затем кинулся через сухое русло к тому же лазу в стене кустарника, через который они попали сюда.
– Пошли, Пик. Сейчас мы возьмем этого стервеца. Следуя за ним, Пик заметил:
– Но нам его в этом лесу не догнать. Он куда более подходяще одет.
– Мы же выходим из леса, черт возьми, – кипятился Шарп. И в самом деле, они вернулись во двор домика тем же путем, что и пришли. – Я только хотел заставить его пошевеливаться, чтобы он тут не засел и не выжидал, когда мы уйдем. Сейчас он задвигался, черт побери, и наверняка отправится прямиком вниз с горы к дороге около озера. И если нам повезет, мы прищучим этого ублюдка, когда он будет пытаться спереть машину какого-нибудь рыбака. А теперь шевелись.
У Шарпа все еще был дикий, осатанелый, полубезумный вид, но Пик уже понял, что в конечном счете заместитель директора не был полностью одержим ненавистью, как казалось вначале. Да, он кипел от ярости, не всегда действовал разумно, но полностью соображения он не потерял. Он был все еще опасен.
Убегая, Бен спасал свою жизнь, но он так же панически боялся за Рейчел. Она ехала в Неваду в «Мерседесе», не подозревая, что в багажнике прячется Эрик. Каким-то образом Бен должен догнать ее, но с каждой минутой она удалялась от него все дальше и дальше, сводя его шансы до минимума. По крайней мере, он должен добраться до телефона и поговорить с Уитни Гэвисом, своим приятелем в Вегасе, чтобы, когда Рейчел позвонит ему насчет ключей, он смог предупредить ее об Эрике. Разумеется, Эрик может вылезти из багажника сам, или его может кто-то выпустить задолго до того, как Рейчел приедет в Вегас…
Рейчел одна ночью в пустыне… странные звуки из багажника… ее холодный мертвый муж неожиданно вырывается из заточения, сорвав заднее сиденье с креплений… забирается в машину…
Чудовищная картина настолько потрясла Бена, что он не отважился даже представить, что может быть дальше. Если он зациклится на подобной картине, она станет казаться ему неизбежной и он не сможет рационально действовать.
Он решительно запретил себе думать об этом и свернул с высохшего русла на оленью тропу, по которой можно было сравнительно легко подняться футов на тридцать, пока тропа не свернула к двум елям в неудобном для него направлении. После этого двигаться стало значительно труднее, грунт был неровный, опасный. Заросли колючей ежевики заставили его сделать крюк чуть не в пятьдесят футов; длинный склон с очень мягким грунтом вынудил подниматься по касательной, остерегаясь, что земля поползет под ним и он скатится вниз; груды сухих деревьев и кустов принуждали либо идти в обход, либо лезть напролом, рискуя сломать ногу или вывихнуть лодыжку. Не единожды он пожалел, что надел не охотничьи сапоги, а кроссовки «Адидас». Хорошо хоть джинсы и рубашка с длинными рукавами несколько защищали его от колючек и сучков. Несмотря на все трудности, он шел вперед, зная, что рано или поздно выйдет на более низкий уровень, где местность не такая дикая и где стоят дома. Там ему будет легче. Кроме того, ему ничего не оставалось, как двигаться, ведь он не знал, преследует ли его еще Энсон Шарп.
Энсон Шарп.
Невозможно поверить.
В свой второй год во Вьетнаме Бен в звании лейтенанта командовал взводом разведчиков и подчинялся командиру роты Олину Эшворну, вместе с которым они провели серию очень удачных рейдов в глубь территории противника. Джордж Мендоза, сержант его взвода, попал под автоматный огонь, выполняя задание по спасению четырех американских военнопленных, которых держали во временном лагере перед переводом в Ханой, и Энсона Шарпа прислали вместо него.
Шарп не понравился Бену сразу, с первой встречи. То была инстинктивная реакция, так как внешне у Шарпа все было в порядке. Он, конечно, не шел ни в какое сравнение с Мендозой, но был вполне компетентен, не признавал ни наркотиков, ни алкоголя, и это выделяло его среди других солдат, сражающихся в этой несчастной войне. Возможно, он слишком злоупотреблял властью и был излишне крут с подчиненными. Возможно, в его рассуждениях о женщинах сквозило какое-то неприятное неуважение к ним, но это сначала казалось обычным надоевшим и не слишком серьезным проявлением женоненавистничества, с которым приходится сталкиваться довольно часто там, где собирается много мужчин. Бен не видел в этом ничего плохого – до поры до времени. И возможно, Шарп слишком поспешно выступал против нападения на обнаруженного противника или слишком торопился выйти из боя. Но сначала никто не считал его трусом. Однако Бен относился к нему настороженно и даже чувствовал себя виноватым в том, что не доверяет своему новому сержанту без основательных причин.
Еще ему не нравилось в Шарпе отсутствие каких-либо убеждений. Он не имел своей точки зрения на политику, религию, смертную казнь, аборты или какие-либо другие проблемы, волновавшие его современников. Он странно относился к войне – ни за, ни против. Ему было наплевать, кто победит, он считал одинаковыми с моральной точки зрения как квазидемократический Юг, так и тоталитарный Север, если вообще когда-либо задумывался о морали. Он поступил в морские пехотинцы, чтобы его не забрали в пехоту, и совсем не испытывал той суровой гордости и преданности, которые сделали морскую пехоту родным домом для большинства служивших в ней. Он хотел сделать военную карьеру и в армию пошел не потому, что считал это своим долгом, а в надежде получить доступ к власти и уйти на хорошую пенсию через короткие двадцать лет. О пенсиях и различных благах для военных он мог говорить часами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
