Зеленый «Шевроле» пострадал при столкновении с «Фордом» – погнута решетка, разбита фара, изуродован бампер, но двигаться на нем было можно. Пик проехал по грунтовой дороге до гравия, потом по щебенке до шоссе вокруг озера, в то время как Шарп сидел рядом и оглядывал лес вокруг, держа пистолет с глушителем на коленях. Шарп был уверен (так он заявил), что Шэдвей пошел в другом направлении, но все равно соблюдал осторожность.
Пик все время ждал, что раздастся ружейный выстрел и пуля пробьет боковое стекло. Но на шоссе он выбрался живым.
Они поехали по главной дороге и наткнулись на ряд припаркованных машин и грузовичков, вероятно принадлежавших рыболовам, которые через лес направились к озеру, к своим излюбленным глухим и труднодоступным местам. Шарп вычислил, что Шэдвей спустится с горы южнее машин, вспомнив, что проезжал мимо них, когда двигался к домику, и пойдет на север вдоль шоссе, возможно прячась в канавах или в лесу на обочине дороги, чтобы найти себе новые колеса. Пик поставил свой седан в ряд с последней из шести машин, грязным, побитым «Доджем», слегка подавшись назад, чтобы Шэдвей не заметил их, когда подойдет поближе.
Шарп и Пик сидели пригнувшись на переднем сиденье, высунув головы ровно настолько, чтобы видеть сквозь лобовое стекло и окна стоящий рядом «Додж». Они приготовились быстро среагировать при малейшем признаке, что кто-то возится с одной из машин. Во всяком случае, Шарп приготовился. Пик все еще находился на распутье.
Порывистый ветер шумел в кронах деревьев.
Стрекоза зловещего вида пролетела мимо лобового стекла, лениво махая прозрачными крылышками.
Тихо тикали часы на приборной доске, и у Пика возникло странное, но вполне понятное ощущение, что они сидят на бомбе с часовым механизмом.
– Минут через пять он появится, – сказал Шарп. «Надеюсь, нет», – подумал Пик.
– Мы прищучим ублюдка, будь покоен, – добавил Шарп.
«Только не я», – подумал Пик.
– Он думает, что мы ездим взад-вперед по дороге, разыскивая его. Он не догадается, что мы его тут поджидаем. Он попадет прямо в наши объятия.
«Господи, надеюсь, что нет, – подумал Пик. – Надеюсь, он пойдет на юг, а не на север. Или переберется через гору и спустится с другой стороны и никогда даже не приблизится к этой дороге. О Господи, сделай так, чтоб он просто перешел через дорогу, спустился к озеру и по воде перебрался на другую сторону».
– Мне показалось, – заметил Пик, – что он лучше вооружен, чем мы. Я заметил ружье. Об этом нельзя забывать.
– Он не станет в нас стрелять, – возразил Шарп.
– Почему?
– Потому что он сраный моралист, вот почему. Такой чувствительный. О своей чертовой душе слишком заботится. Такие, как он, могут убивать на войне, причем на такой войне, в которую они верят, или в ситуации, когда у них не будет абсолютно никакого выбора, как только убить, чтобы защитить себя.
– Ну, если мы начнем стрелять, у него не будет другого выбора, как тоже стрелять. Разве не так?
– Тебе его не понять. В такой ситуации, когда нет войны, если есть куда сбежать, если его не зажали в угол, он всегда предпочтет сбежать, а не стрелять. Это лучший выбор с моральной точки зрения, видишь ли, а ему нравится думать о себе как о хорошем парне. Здесь, в лесу, полно места куда бежать. Значит, если мы стреляем и убиваем его, все кончено. Но если мы промахиваемся, он не станет стрелять, этот ублюдок и ханжа, он побежит и даст нам еще шанс пристрелить его и будет продолжать давать нам такие шансы, пока рано или поздно мы его или упустим, или прикончим. Только ради всего святого, никогда не загоняй его в угол, всегда оставляй ему лазейку. Когда он побежит, мы сможем выстрелить ему в спину, и это будет самый мудрый выход, потому что этот парень был морским пехотинцем, и чертовски хорошим, лучше многих, пожалуй, самым лучшим, должен отдать ему справедливость, лучшим из лучших. И, похоже, сохранил форму. Так что если он будет вынужден, то снесет тебе голову голыми руками.
Пик так и не мог решить, какие из новых откровений Шарпа более омерзительны: то ли, что, сводя какие-то счеты, они собираются убить не только невиновного человека, но человека высоких моральных принципов, которые он свято блюдет и скорее подвергнет себя смертельному риску, чем будет пытаться убить их, готовых с легким сердцем прикончить его, или что они собираются выстрелить ему в спину, если им представится случай; или что этот парень, если у него не будет выбора, способен справиться с ними без всякого труда. Пик последний раз спал накануне днем, больше суток назад, и ему очень хотелось спать, но, выслушав откровения Шарпа, он забыл про сон, раздумывая, какие сделать из них выводы.
Шарп неожиданно наклонился вперед, как будто заметил идущего с юга Шэдвея, но, по-видимому, тревога была ложной, потому что он снова откинулся на сиденье и шумно вздохнул.
Он не просто зол, он напуган, подумал Пик. И напрягся, собираясь задать вопрос, который наверняка разозлит Шарпа.
– Вы его знаете, сэр?
– Да, – коротко подтвердил Шарп, явно не желая вдаваться в подробности.
– Откуда?
– Это было не здесь.
– А когда это было?
– Давно, – отрезал Шарп, тоном давая понять, что больше задавать вопросы не следует.
Со вчерашнего вечера, сначала это го расследования, Пик не переставал удивляться, что человек, занимающий пост заместителя директора, сам непосредственно участвует в операции, плечом к плечу со своими подчиненными, вместо того чтобы управлять ими из офиса. Дело, безусловно, было важным. Но Пик сподобился участвовать и в других важных делах, и ему еще ни разу не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь из высокопоставленных офицеров пачкал собственные руки. Теперь он понял, в чем дело: Шарп предпочел влезть в самую грязь, потому что обнаружил, что его давний недруг, Шэдвей, замешан в это дело и, только непосредственно участвуя в операции, он сможет убить Шэдвея и сделать так, чтобы убийство казалось оправданным.
– Давно, – повторил Шарп больше самому себе, чем Джерри Пику. – Давным-давно.
Внутри просторного багажника «Мерседеса» было тепло, так как его нагрело солнце. Но свернувшийся в темноте Эрик Либен ощущал другое, более сильное тепло: странный и почти приятный жар в крови, в плоти, в костях, жар, который, казалось, превращал его во что-то… иное, отличное от человека.
Внутренний жар и тепло багажника, темнота, движение машины и завораживающее шуршание шин убаюкали его и привели в состояние, похожее на транс. На какое-то время Эрик забыл, кто он такой, где он, как сюда попал. Мысли лениво плавали в его голове, как пятна мазута на воде, меняя форму, смешиваясь и образуя небольшие омуты. Временами то были приятные и легкие мысли: очаровательные изгибы тела Рейчел, гладкость ее кожи, Сара, другие женщины, с которыми он занимался любовью, его любимый плюшевый медвежонок, с которым он всегда спал в детстве, отрывки из понравившихся фильмов, строчки из любимых песен. Но иногда в мозгу появлялись темные и пугающие образы: дядя Барри, манящий его к себе; незнакомая мертвая женщина в мусорном контейнере; еще одна женщина, распятая на стене, мертвая, голая, уставившаяся на него невидящими глазами; Смерть в капюшоне, притаившаяся в тени; изуродованное лицо в зеркале; странные, чудовищные руки, каким-то образом присоединенные к его запястьям…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
