— Ты знаешь меня? — спросил Кружилин.
— Видал, как же… Мы хлеб на элеватор везём.
— Вижу. Кто старший?
— Я.
— А ты-то кто? Чей будешь?
— Савельев я. Володька. А что?
— Взрослые есть с вами?
Расталкивая ребятишек, к ходку протиснулся щупленький бородатый старичок в зипуне, в мокрой шапчонке, вытянув шею пытался разглядеть Кружилина.
— Что за начальство тута? А-а, райкомовское…
— Здравствуй, Петрован Никифорович. А я думал — одних ребят послали.
— Дык Панкрат с греха с имя сбился, — ткнул Петрован Головлёв кулаком куда-то в сторону. — Куды, грит, в такую погоду хлеб везти? Оно, правда, как выехали, снегу-то не было ещё…
— У нас обязательство такое — к двадцать второму октября сдать пионерский хлебный обоз для Красной Армии, — сказал Володька. — Это наш класс, — кивнул он на ребятишек. — Мы серпами целую полосу выжали, в снопы связали. И обмолотили сами, провеяли… Сегодня — со школы отпросились, последний срок потому что…
— Дык я и говорю — председатель наш с греха сбился, — опять заговорил Головлёв. — Потом рукой махнул: поезжай, грит, с имя, Петрован…
— Понятно… Прежде чем назад ехать, обсушитесь в элеваторной дежурке.
— Само собой…
— Назаров где? В Михайловке?
— Не, он на второй бригаде. Там скырду вчерась молотить разчали, а тут ночью дождь полил. Ну, бабёнки растерялись. Чуть не угробили скырду-то, не промочили. Ладно Панкрат прискакал как очумелый, заставил соломой сверху завалить скырду. Сам стоял под дождём, вершил… Зверем рыкал на всех сверху-то. Потом этот обоз отправил да спать лёг. Можа, проснулся уж.
Пока старик выкладывал всё это, обоз тронулся, загикали, закричали ребятишки.
— Вы прямо туда и айдате, на вторую бригаду…
— Туда и поедем, — сказал Субботин и закрыл глаза, будто задремал. До самого конца пути он не проронил ни слова.
Вторая бригада колхоза «Красный колос» — несколько деревянных строений, почерневших от времени, прилепившихся на самой кромке леса: два жилых дома — для полеводов и животноводов, стряпка, амбар, хозяйственный сарай, пригон для скота и огромная тёплая рига. На запад расстилалась степь, пахотные земли, которые ограничивались Громотухой и Звенигорой. Дальше, за горой и речкой, были земли другого колхоза, который назывался «Красный партизан». На восток шли леса с озёрами и болотами. Лес испокон веков называли тайгой, хотя километров на пятнадцать вокруг, кроме берёзы, осины да редких небольших сосенок, ничего не было. Настоящая тайга начиналась дальше, к востоку, за Журавлиными болотами, за Огнёвскими ключами. Земли за озером, на берегу которого когда-то была заимка Кафтанова, отходили третьему колхозу.
Пригон для скота — большой, огороженный жердями квадрат земли — был заснежён и пуст: скот держали тут только летом. Но вокруг риги суетились люди. От чёрного широкого зева её ворот до открытых дверей амбара были настланы плахи. По этим плахам женщины беспрерывно катили тачки, в каждой тачке лежало по мешку с зерном.
Когда Кружилин с Субботиным подъезжали к бригаде, снег прекратился — сразу посветлело, горизонты распахнулись. Земля, ещё сегодня утром чёрная, унылая, обессилевшая, от края до края помолодела и обновилась. Укрытая первым, ослепительной белизны снегом, она будто вздохнула облегчённо и, как человек, наработавшийся за день и добравшийся наконец до постели, затихла… Боясь шевельнуться, боясь нарушить этот первый, ещё не крепкий, но самый сладкий и пленительный сон земли, безмолвно стояли деревья с отяжелевшими, заснеженными ветками. Безмолвно плавали где-то между серых облаков побелевшие утёсы Звенигоры. Утёсы то виднелись сквозь клочья туч, то исчезали, и казалось, каменные великаны кланяются земле, свершившей то, что положено свершать ей от сотворения мира каждый год, — весной, проснувшись, зацвесть, всё лето зреть и наливаться силами, а осенью радостно и щедро рожать и, обессилев, ложиться под снег и копить всю зиму новые жизненные соки.
Панкрат Назаров действительно спал на деревянном расшатанном топчане, прикрывшись тулупом. В доме топилась печь, возле которой грузная деваха мыла в тазу картошку. Увидев вошедших, она молча подошла к топчану, вытирая об фартук на ходу руки.
— Вставай, дядя Панкрат. К тебе приехали…
Председатель колхоза поднялся, спустил с топчана голые жилистые ноги, закашлялся. Глянув в окошко, он перестал кашлять, по его измятому лицу скользнуло что-то вроде улыбки.
— Зима-матушка, слава тебе, господи… — И только после этого поднял глаза на вошедших. — А-а, вон кого бог послал… Милости просим! Тонька, приставь чайку нам…
— Пейте, вон полная чугунка кипятку. — Девушка легко выволокла ухватом из печки двухведёрный чугунище, поставила на стол три жестяные кружки, синюю чашку с мёдом. — Пейте, а я в стряпку пойду, баб кормить.
— Ступай, ступай, — махнул ей Назаров. И пояснил Кружилину с Субботиным: — Семена вчерась заставил бабёнок молотить. А тут дождь хлынул. Едва не угробили семенную скирду-то, язви их… — И, видимо подумав, что приезжим непонятно, как они чуть не угробили семенную скирду, добавил: — Потому что бабьё несмышлёное — визгу много, а толку мало.
— Мы знаем, — сказал Кружилин. — Петрована Головлёва на увале встретили с ребятишками.
— А-а… — мотнул жиденькой бородёнкой Назаров. — Так вот и живём.
И принялся обматывать ногу портянкой.
Тонька-повариха перелила кипяток в ведро, оставив немного в чугунке, взяла таз с вымытой картошкой и пошла. Субботин открыл ей дверь. Девушка взглянула на него с неловким изумлением и даже покраснела.
Потом Назаров, Кружилин и Субботин молча пили чай, макая ломтями свежего пшеничного хлеба в чашку с мёдом.
Окончив чаепитие, Назаров подождал, пока допьют из своих кружек гости. И сказал, опять поглядев в окно:
— Хорошо зима легла. Не на сухую землю. Ну, так с чем пожаловали? Какой мне бок подставлять?
— Ты уже приготовился подставлять?
— От начальства чего хорошего дожидаться? — усмехнулся Назаров.
— Недолюбливаешь, выходит, начальство? — спросил Субботин.
— Дык смотря какое.
— А какое бы ни было, чего тебе бояться? Хлеба нынче больше всех сдал и продолжаешь сдавать.
— Это-то так… — Старый председатель вздохнул и поцарапал в бороде. — А всё-таки ласковые слова начальства слушай, а спину, говорят, береги.
— Значит, чуешь за собой должок? — Субботин поймал взгляд Назарова и с полминуты не отпускал его. Да председатель и не пытался отвести глаза, глядел на секретаря обкома спокойно и укоризненно, пытаясь в свою очередь пронять Субботина насквозь, безмолвно осудить за что-то.
— На семена-то пшеницу засыпаешь или рожь? — спросил Субботин.
«Вот тебе и снял вопрос о Назарове! — зло подумал Кружилин о Полипове. — Ах подлец, подлец…»
— А ты чего в кулак дуешься? — повернулся к нему Субботин.
— О подлости человеческой думаю. Полипов ведь нажаловался в обком? Лучше бы он в открытую, чем так, из подворотни…
— Никто в обком не жаловался, Кружилин, — произнёс Субботин. — Так что же ты, Панкрат Григорьевич, молчишь? Рожь или пшеницу на семена засыпаешь?
— А чего на глупые вопросы отвечать…
— Что-о?
— Зачем мне рожь засыпать, коль мы уже её посеяли? Пшеницу засыпаем. Пшеницы тоже будем сеять маленько.
Субботин как-то беспомощно опустил голову.
— Действительно… Пустеет голова, что ли? Старость не радость.
— Устал ты просто, Иван Михайлович, — сказал Кружилин.
— Да, да, — кивнул благодарно Кружилину Субботин. — В голове всё ещё станки, машины, лес, тёс, цемент. И составы… Представь — целые железнодорожные составы с людьми, с техникой. Знаете, что на станции в городе творится? А в обкоме, в облисполкоме? Люди требуют их обеспечить жильём, питанием, разместить оборудование. Бюро заседает сутками, решая все эти вопросы, люди, дожидаясь своей очереди, прямо там, в коридорах, и спят. Иногда ищешь-ищешь среди спящих тел, чья очередь подошла на бюро… Из всего этого ещё мешанина в голове…
Потом секретарь обкома долго молчал, очень долго. Молчали и Кружилин с Назаровым.
— Ну, так… И всё же, Панкрат Григорьевич, ты крепко подумал, прежде чем решиться с этой рожью? Ведь недаром говорится: начиная дело, рассуди о конце…
— Так говорится, — кивнул председатель. — Но ещё и эдак: не бей в чужие ворота пятой — не ударят в твои целою ногой.
Субботин не сразу добрался к смыслу этой присказки, думая, наклонил голову, прищурил глаза.
— Нынче-то мы и то за счёт ржи хлеба много государству сдали, хотя её и посеяно было с воробьиный нос, — помог ему председатель. — А ежели бы поболе…
— А ты, Поликарп, что скажешь?
— Да то же, что и Назаров. Если б не его колхоз, не выполнил бы район план хлебопоставок.
— Так… — вздохнул ещё раз Субботин. — И что же я с вами делать теперь буду?
