Так архивный документ ФБР, независимо от того, насколько он правдив, позволяет задаться вопросами о тайне, сопровождавшей советско-германские отношения до Второй мировой войны и с ее началом. В заключение снова сошлюсь на В. Дашичева: «Чтобы узнать правду, надо приглядываться к любым, даже самым невероятным, фактам и прислушиваться к любым, даже самым невероятным, мнениям»{875}.
Глава 15.
Как Г. Городецкий опровергает В. Суворова, или Ремейк «Фальсификаторов истории» (1948 г.)
В действительности все обстоит не так, как на самом деле
С. Ежи Лец«Жизненно важная задача»
Книга израильского историка Г. Городецкого «Миф “Ледокола”»{876} привлекла мое внимание в связи с работой над тематикой советско-германского пакта о ненападении 1939 года. Она представляет, по словам автора, «венец» его пятнадцатилетних усилий по изучению международных отношений 1939–1941 годов (с. 4)[67]. С посулом сказать нетривиальное слово в историографии Второй мировой войны. И — что примечательно: описываемые события рассматриваются под углом внешней политики Советского Союза, но фактическую основу книги составляют британские архивные материалы и литература при весьма заметном дефиците источников советского и постсоветского времени, даже официальных изданий документов.
Освещение вопросов, образующих тематику советско-германского пакта — предмета моего исследовательского интереса, сужено в «Мифе “Ледокола”» до предела, как это практиковалось в подцензурной советской историографии. Приходится напомнить о фактах и документах, опущенных его автором.
Странности «Мифа “Ледокола”»{877} обусловлены его предназначением обосновать особое историческое видение Второй мировой войны. Отвергая идею книги «Ледокол» В. Суворова — о том, что сталинский Советский Союз рассчитывал воспользоваться антизападным агрессивным потенциалом Германии для подрыва европейского капитализма{878}, Г. Городецкий поспешно, без должного внимания к причинно-следственным связям событий, переходит к своеобразно трактуемым обстоятельствам нападения гитлеровской Германии на Советский Союз 22 июня 1941 г. За отдельными «действительными событиями», которыми он оперирует, не видно глобальных явлений, исчезает исторический процесс как таковой.
Г. Городецкий старается добиться своего двояким образом.
Во-первых, игнорированием предпосылок и глубинных причин всеобщего конфликта в Европе и за ее пределами на том основании, что это уводит «далеко в сторону от действительных событий, приведших к войне на Востоке», то есть к нападению гитлеровской Германии на СССР (с. 13). Поиск исторической истины в рамках дипломатического аспекта темы противопоставляется кропотливой работе над выявлением «теоретических основ и идеологических корней» войны на Европейском континенте (там же), составной частью которой являлся ее восточный советско-германский фронт, такой работе, на которую решился В. Суворов. Вообще все изложение строится на антитезе войн мировой и советско-германской. В результате фактически реанимируется официальная советская концепция, сводящая суть Второй мировой войны по преимуществу к силовому противостоянию между социализмом и капитализмом — как «острому проявлению борьбы двух противоположных систем»{879}.
Во-вторых, маловразумительным утверждением, что в критический период развязывания мировой войны единственной заботой сталинского руководства было «защитить российскую революцию» (с. 47). И.В. Сталину приписывается сомнительная честь проводника такой внешней политики, которая «была продиктована национальными интересами, а не принципами или моральными факторами, подобно политике его западных партнеров» (с. 57. Курсив мой. — В.Н.). Предпочтение, отданное внешнеполитическому курсу сталинского Советского Союза, подкрепляется сомнениями, что западный лозунг «уничтожения нацизма» отражал подлинные цели Англии в войне (с. 86), что напоминает характеристику этого лозунга как «преступной глупости», озвученную В.М. Молотовым в годы советско-германского сотрудничества{880}.[68] Хотя позже Советский Союз присоединился к Атлантической хартии Ф. Рузвельта — У. Черчилля от 14 августа 1941 года с ее требованием «окончательного уничтожения нацистской тирании»{881}. Возникает и вопрос: а можно ли было эффективно отстаивать национальные интересы Советского Союза, отбросив и принципы, и мораль?
В авторской схеме И.В. Сталину отводится роль статиста на этапе как подготовки, так и развязывания всеобщего вооруженного конфликта. Рассмотрение системы мировых координат сталинского руководства подменено смелым утверждением, что «с самого начала советская внешняя политика характеризовалась постепенным, но последовательным переходом от откровенной враждебности по отношению к капиталистическим странам к мирному сосуществованию с ними, основанному на взаимной выгоде» (с. 33. Курсив мой. — В.Н.). В таком случае неясно, почему советские руководители через двадцать с лишним лет после Октябрьской революции продолжали считать себя во «враждебном капиталистическом окружении» и почему внешний мир не замечал этой трансформации, по-прежнему видя в СССР угрозу для себя. Неясно также, как расценивать такие ленинско-ста- линские определения, служившие для характеристики места и роли советского государства в системе международных отношений, как «немыслимость» длительного сосуществования «двух систем» и закономерность перманентного обострения «идеологической борьбы» между ними. Будто не было нараставшего десятилетиями тотального противоборства советского социализма и западной демократии, достигшего своего апогея в Холодной войне и приведшего к развалу советской коммунистической империи и краху самого СССР.
Неудивительно, что Г. Городецкий не ограничивается провозглашенной целью — опровержением (как ему кажется) «Ледокола» В. Суворова. Израильский историк оспаривает — а это он подчеркивает то и дело — ключевые положения в работах «большинства историков», еще чаще — просто «других историков» (с. 3, 12, 45, 50–51, 94, 98 и др.). Поэтому в истолковании политико-дипломатических событий кануна мировой войны чаще всего В. Суворов оказывается вместе с «другими историками», а Г. Городецкий выступает в качестве их оппонента.
Неприятие автора «Мифа “Ледокола”» вызывают труды российских историков, которые, в отличие от прошлого, в последние годы уделяли большое внимание проблеме происхождения Второй мировой войны и ее начальному этапу. Однако, полагает он, это привело лишь к тому, что «бывшие “белые пятна” ныне заполняются набором лжи, тенденциозными подборками фактов, которые общественность склонна принимать за истину» (с. 3). Посему Г. Городецкий счел «своей жизненно важной задачей» дать такое описание критических событий 1939–1941 годов, чтобы российский читатель получил «возможность сориентироваться во всем разнообразии фактов прошлого, увидеть их именно такими, какими они были…» (с. 4. Курсив мой. — В.Н.). Все это, заметьте, — о периоде горбачевской Перестройки и первых лет существования демократической России, когда отечественные ученые получили возможность переосмыслить наследие историографии, десятилетиями принуждаемой обслуживать нужды тоталитарной системы.
Свое видение наступивших в нашей стране судьбоносных перемен — для израильского историка это «смутное время» — он подкрепляет рекомендацией не отказываться от «советского периода», не противопоставлять историческому опыту Советского Союза архаику дореволюционной России (с. 18). Он также призывает наших историков не тревожить память погибших в войне с нацистской Германией, закрыть до поры до времени (не уточняется, до какого) тему советской внешней политики рассматриваемого периода (с. 3). Себе в этом занятии, как видим, Г. Городецкий не отказывает. Такое понимание предназначения своей книги плохо согласуется с провозглашаемой им готовностью руководствоваться критерием объективности, а не политическими или идеологическими интересами.
Таким образом, «Миф “Ледокола”» задуман и осуществлен в расчете на российского читателя. Участниками действа оказываются, с одной стороны, наша общественность, склонная принимать за истину «набор лжи» и «тенденциозно подобранные факты», с другой — историк-просветитель, гуру. В то же время обилие нестыковок, неувязок текста книги оставляет стойкое впечатление английского Wishful Thinking: формирование представлений исходя не из объективного анализа, а в соответствии со своими предпочтениями. Перед нами, в лучшем случае, версия англо-советских отношений, то есть фрагмент международных отношений 1939–1941 годов — вне многообразия исторического процесса.
