Словацкая песня
Перевод И. Федорина
Горькая песня словацкой печали,тучей плывешь ты в широкие дали.А пропадая в далях гористых,острой тоской отзываешься в листьях.
Буйно-веселая песня словацкая,ты молодецкой сменяешься пляскою.Парни в круг танца врываются дружно,горы они перепрыгнут, коль нужно.
Песни словацкие, песни мятежные!Буря ли бьется о скалы прибрежные,пламя ль костров на топориках блещет?Души у панов от страха трепещут.
Песня, сердечной согретая ласкою!..Расцеловал бы ту песню словацкую…Светится вся и звенит, улетая,мир ароматом цветов наполняя,
Завещание
Перевод Б. Холопова
Земля! Ты мила мне в снегах зимы,Летом, весной, осенью.Я люблю поля, но больше — холмы:Они над равнинами к небу возносятся.
Мне дороги горы, леса — тоже,Омытые ливнем, ветром.Но все же,Что может быть в жизни дорожеПламени, света?
Я люблю птиц и цветов множество,И все, что земною отмечено метою.Но все же,Что может быть в жизни дорожеПламени, света?
Помните!Когда солнца бубен медныйДля меня навсегда стихнет,Огню предайте, чтоб напоследокБлеснуть, вспыхнуть!
Лацо Новомеский
{105}
Воскресенье
Перевод Г. Плисецкого
В звездное платье наспех одета,ночь выбегает на берег пустынныйиз городского движенья и света,из многолюдной, дымной гостиной,где ее только что угощали,где она только что весело пела…Ночь захотела любви и печали,ночь тишины, тишины захотела.Звезды мерцают. Рельсы сияют.Да светофоры-хамелеоныежеминутно цвета изменяют:желтый — на красный и на зеленый.
Друг мой продрог. Сигареты не тушит.Шутит — такая у друга манера.Девушке друга, к стихам равнодушной,я декламирую Аполлинера.Я декламирую с выраженьем…Берег пустынный. Холод собачий.Для человека с воображеньемвсе в этот вечер должно быть иначе.Может быть, звонкие строфы поэтаи западут этой девушке в душу…
Но ни поэты, ни сигаретынас не согреют и не обсушат.Если тебя хорошенько продуло —чувствуешь старым себя и усталым,после таких пешеходных прогулокголод является с волчьим оскалом.Как хорошо тогда в полуподвале«У двенадцати слез Девы Марии»посидеть, к бокалу прилипнув губами,помолчать, послушать, о чем говорилиза соседним столиком, сдвинувши кружки,молодые подвыпившие солдаты:о любви, о выпивке и о службе,и опять: кого-то, кто-то, когда-то…Ибо ведь невозможно, невыполнимодо конца себя рассказать словами,в лучшем случае худшую половинусобутыльник выложит перед вами.
Ибо только однажды, только однаждыбез колебаний и дипломатийсердце свое обнажает каждыйперед любимой, и то — до объятий.И погружаешься с головоюв тему, единственно дорогую,и забываешь все деловое,то есть уже половину другую.
Ибо известно лишь музыканту,весельчаку-профессионалу,как на гармони за малую платурадость отмеривать людям помалу.Даром, что песенка эта убога,ветхозаветна и неказиста —мы разворовываем понемногурадость у старого гармониста.
Много вещей мы не видели сами,по восхищенно о них говорили,ну, например, о готическом храме,о неземной чистоте его линий.Нынешний день привередливым людямкажется чем-то обычным и пошлым,мы иногда удивительно любимвстретиться с мертвым, загадочным прошлым,чтобы, рукой мертвечину потрогав,тихо шептать: вот была красотища!..
Даром что прошлое часто убого,малопонятно, никчемно и нище.Разнообразья мы захотели,малую толику самообмана:как бы мы прожили без светотени,что бы мы делали без тумана,без изменений, вливающих в жилыновые силы — как бы мы жили?..Мы еще живы. Пока еще живы.Мы еще в гроб себя не уложили!
Тоненький голос волынки пастушьейи трескотню современных ударныхмы одинаково любим послушать,мы одинаково благодарны.
Не выходить бы из этого круга;музыка, выпивка, сердца истома…Но уже поздно: девушку другаждут не дождутся родители дома.Это поэты-идеалистынам о любви бесконечной твердили:все мирозданье — хоть провались ты,только б любить до креста на могиле,выпить до дна эту красную чашу,только б любить — ценою любою,несовершенную, краткую нашужизнь до краев переполнить любовью!Но ведь известно: поэты витаютв странах, которые создали сами.Девушка друга — она не такая:не забывает о папе и маме.
Мы разбираем шляпы в прихожей.Ночь помрачнела, стала как уголь.Что-то на трезвую не похожаблагоразумная девушка друга…
Ночь одиночества хочет. И редкихгонит прохожих, домой загоняя.Ночь в обнаженных запуталась ветках,тихо парит над простором Дуная.Ходит с винтовкой матрос величаво,ходит, мечтая о бурных походах.Тихо. Лишь волны возле причаласкрежещут под тяжестью пароходов.
«На кувыркающихся глядя обезьян…»
Перевод Ю. Левитанского
На кувыркающихся глядя обезьян,мы вспоминаем о далеком детстве:забытые безумства.
Да, африканские уплыли корабли.Мартышка старого шарманщикасмешная Кики,бедняжка, умерла от ностальгии.
Далекое — прощай же детство!
Но остаются с нами навсегданеистовые выходки Вийона,подобные той виселичной петле,которая хотела задушитьего и Янко Краля.Маркиз де Сад, фантазии его,зажегшие Париж.Бастилии пылающие окнапод гром рукоплесканий на галерке.А жизнь Вазир-Мухтара, смерть его,твои, о милый Незвал, строфы,мозаика из тысячи вещей!
Забавы детства — огромный монументокруглых лици круглых слез,кругов на зеркале воды,что круглым камешком разбита,колечки дыма первых сигарет…
Когда хранила бы земля игрушки детства,она не стала бы по эллипсу кружиться,а стала бы описывать круги —как в детских играх:«Колесо-колесико,за четыре грошика…»
Так тысячу раз прощай, недавнее детство,забытые наши безумства.Не спрашивайте ребенка — как же случилось,что грусть его плачет над сломанною игрушкой.
Сломались круги — на четыре угла распались.Взгляните: рисунок сломан и перекошен —этот ромбоид — детских забав обломки.
Черное и красное
Перевод Б. Слуцкого
Округа всявраждебно почернела.Был белым снег,а за ночь — посерело.
За далью дальвороний цвет приемлют.В глазах у милойдве черных ночи дремлют.
Черны шахтерыот остравской пыли.Черны огни,что из земли добыли.
Над черной шахтойчерный флаг взовьется.Красна одна лишь кровь,людская кровь,что в этих шахтах льется.
Дорога
