лизнула и его… Царапнула в горле… Сковала дыхание и закрыла собой все: дом, улицу, Надежду — весь мир…
III
Машина, промчавшаяся мимо Василя, когда он, изнемогая, тащил на себе капитана, была машиной Лебедя. И Лебедь, конечно, видел, что ему машут, понимал, что надо остановиться, помочь, но в опасные минуты не в силах был заставить себя сделать это.
Судьба и так горько посмеялась над ним. Чего только не пережил он в этой проклятой «дикой» колонне! Как ни увивался возле ее коменданта, отчаянного татарчука в чине ефрейтора, отчаянного в одинаковой степени и в стычке с врагом и в поединке с чаркой, и все-таки не мог войти ему в душу. Собственно, в душу тот впускал, но от себя не хотел отпускать ни на шаг. С огромным усилием, благодаря своей изобретательности, Лебедь через какую-то медсестру добывал для коменданта драгоценные граммы ректификата. И комендант был благодарен ему:
— Карош напиток. Но пустить ни магу.
— Почему?
— А кто тогда мне такой напиток доставать будет? Ни магу.
Наконец Лебедю удалось подступиться к ефрейтору, даже подружиться с ним. За чаркой они уже и обнимались, и целовались, и клялись до скончания века не забывать друг друга. Однако, когда Лебедь снова заговорил об отпуске, ефрейтор покачал головой:
— Никак ни магу.
— Но почему, Мустафа? Ты же друг мне!
— И кароший друг. Но плохой тот друг, кто бросает друга в беде! Ни магу.
И так всякий раз. Теперь Лебедь решил зайти с другой стороны, решил подействовать своим авторитетом. До сих пор не признавался, с какого он завода. Боялся, как бы отчаянный ефрейтор не вздумал поехать с ним туда. И только сегодня, когда узнал, что весь завод уже в пути, решил признаться:
— Видишь этот гигант, Мустафа?
— Вижу. — Мустафа грустно смотрел вдаль, где в дымовой завесе, словно над облаками, возвышались корпуса, вонзив в небо ряды труб. Там горело, клубился дым, и казалось, что завод в действии. — Якши завод! Чок якши.
— Это мой! — похвалился Лебедь.
— Твой? — удивился Мустафа. — И твой все знает? И цех слябинга знает?
— А как же. Мне все там известно. Каждый уголочек. Я ведь там был большим начальником. А кончится война — и тебя, друг, заберу на завод. Тоже начальником станешь.
— Ай-я-я! — обрадовался Мустафа. — Зачем так долго молчал? Зачем? А мой башка ломал!
Ефрейтор действительно ломал голову над тем, кого послать на завод. В колонне никто не знал, где находится цех слябинга, из которого надо было немедленно, пока не поздно, вывести минометный расчет, стоявший там в обороне.
— Айда, кореш! — торопил он Лебедя. — Айда! Получишь освобождение!
И Лебедь не мог уже выкрутиться. Должен был поехать. Мстительная судьба вернула его именно туда, откуда он так изобретательно улизнул. От страха он не помнил, как добрались до цеха, как грузились на машину минометчики, как вырвались из-под обстрела. И останавливаться, когда они уже мчались от немцев, останавливаться, чтобы еще кого-то подбирать, представлялось Лебедю нелепостью.
— Гони! — молил он шофера, объятый ужасом. — Гони!
Даже когда по крыше кабины забарабанили минометчики, тоже заметившие Василя, — и тогда Лебедь сделал вид, что ничего не видит, а рев самолета, внезапно пронесшегося над машиной, заставил всех забыть о неизвестном с раненым на плечах.
К вечеру, когда Запорожье было охвачено пожарами, когда улицы, что вели к железнодорожному переезду, обстреливались и с воздуха и с земли, Лебедю наконец возвратили свободу. Подавленный отступлением и оглушенный спиртом, уже не решительно-твердый, а добродушный ефрейтор, даже не читая, подписал Лебедю характеристику, написанную им самим, и Лебедь мигом, пока ефрейтор не передумал, метнулся вон из «дикой» колонны.
Чтобы не застрять в потоке машин и быстрее достичь переезда, шофер Лебедя — тоже бестия — свернул с центральной магистрали и глухими улочками и переулками, а порой и попросту дворами быстро выбрался на площадь.
Лебедь заметил колонну людей, которая втягивалась на переезд, и обрадовался. Он увидел Надежду, сидевшую на мешках головной машины, и у него появилось желание пересесть к ней или хотя бы на расстоянии перекинуться с нею словом. Он уже хотел запросто подбежать к Марку Ивановичу, который в форме полковника метался вдоль колонны, проталкивая свои грузовики, но в это мгновение, как из-под земли, на подножках его машины выросли артиллеристы.
— Стой!
Солдаты были обожжены, словно с пожара, покрасневшие их глаза пылали такой яростью, что Лебедь не посмел ничего возразить. Он понял, что для этих людей никакие пропуска, никакие мандаты о неприкосновенности сейчас не существуют, и безропотно сдался на их волю.
Машину завернули во двор. А минут через двадцать, нагруженная снарядами, она уже была за городом и мчалась по ухабам вдоль берега. Все это произошло так неожиданно, что Лебедь не успел опомниться. Съежившись на смертоносных ящиках, он с тревогой поглядывал вперед, туда, где затягивались дымками плавни и откуда отчетливо доносился грохот пушек.
Еще утром он слышал от коменданта, что немцы именно здесь пошли на штурм Днепра, чтобы окружить Запорожье. В городе тревожились о судьбе защитников этого сектора. Выстоят или не выстоят, пока наши части успеют отойти?
— Выстоим! — как бы проникшись этим настроением, воскликнул батареец, примостившийся на ящиках рядом с Лебедем. — Теперь непременно выстоим! — И кивнул на ящики, словно похвалился: — Бронебойные!
Он не походил на батарейца, сидевшего в кабине на месте Лебедя, — пожилого, молчаливого, строгого, даже хмурого. Он был еще совсем мальчишка с узким, в веснушках, лицом, вздернутым носом. Но живости и энергии у этого паренька хватило бы, наверное, на целую роту. Когда грузили машину, он так и пританцовывал от восторга, словно наполняли ее не снарядами, а пряниками.
— О, теперь живем! Живем! — торжествовал он.
И Лебедь никак не мог постичь настроения этого юноши, который едет на смерть, а восклицает: «Живем!»
— Вы откуда, товарищ? С завода? А-а, слыхал, слыхал. Гигант ваш завод! — всю дорогу приставал он к Лебедю, словно задался целью вывести его из состояния растерянности. — А о нашей батарее вы слыхали? О, так это же мы сегодня три баржи с танками на дно пустили. — И засмеялся раскатистым смехом: — Вот булькало! Аж пузыри пошли!..
Лебедь знал от коменданта, что немцы сегодня дважды ходили здесь на прорыв, и оба раза их возвращал восвояси огонь одной отчаянной батареи. Знал, но сейчас не хотелось слушать этого неугомонного паренька. Он больше прислушивался к грохоту.
А юный батареец уже восхищался отвагой комиссара. Собственно, теперь комиссар был и командиром. Командира убили, и он принял командование на себя. Правильный комиссар! По всем статьям
