Ика отчётливо вспомнила один из недавних разговоров с Марком. Они лежали в койке, усталые, размякшие после бурной любви, отщипывали виноградины ртом с грозди, и она сказала:
— Слушай, продаются такие диски, по которым можно найти фамилию любого человека по телефонному номеру.
— Продаются, — кивнул Марк, — ну и что?
— А то, что ты ведь запросто можешь узнать настоящие имена клиентов.
— На фига? Мне от них бабки нужны, а не паспортные данные. Шантажом я заниматься не собираюсь, если ты об этом. Я не идиот.
Оказывается, идиот, ещё какой. Может быть, он и не собирался заниматься шантажом, но паспортные данные всё-таки узнавал потихоньку и заносил в компьютер.
— Ладно, Тома, — услышала она голос дяди Моти, — вытаскивай жёсткий диск. Вова, что там у тебя?
Вова взял одну из кассет, помеченных маленькой звёздочкой, молча вставил в магнитофон. Ика повернулась к телевизору. Качество плёнки было плохое, но можно разглядеть, как голая Женя скачет верхом на каком-то жирном старикашке. И лицо этого старикашки видно вполне чётко.
— Между прочим, та самая малышка, — сказал дядя Мотя и тяжело вздохнул.
— К-какая — та с-самая? — спросила Ика.
Дядя Мотя, Тома, Вова уставились на неё, и повисла тишина. Её нарушали только хриплые стоны старика, звучавшие из колонок видеосистемы.
— Та самая, которую задушил маньяк, — произнёс наконец дядя Мотя, — странно, что ты до сих пор этого не знаешь.
Глава двадцать восьмая
Едва Борис Александрович вошёл в школу, к нему кинулась учительница начальных классов, пожилая, очень полная Вера Евгеньевна.
— Горе-то какое! Единственный ребёнок у матери. Вот так живёшь, живёшь, нервничаешь из-за всякой ерунды, забываешь, что такое настоящая трагедия. Сейчас там, в учительской, сидит следователь, допрашивает Карину Аванесову, подружку её. Ой, не знаю, не знаю, вряд ли они найдут убийцу. Вчера был сюжет в криминальных новостях, я ещё смотрела, думала, хорошо, что это в области, не у нас. Там имени не назвали, только сказали: девочка-подросток, от двенадцати до четырнадцати. И никаких подробностей. Кстати, следователь тот самый, которого показывали по телевизору, только что пришёл, сначала два милиционера приехали, оперативники, а потом следователь. Он ничего, нормальный, лицо интеллигентное.
Они вошли в учительскую раздевалку. Борис Александрович машинально поставил на пол портфель, снял плащ, стянул шарф. Стал запихивать его в рукав, но все не мог попасть. Шарф, словно живой, то и дело выползал из рукава, падал на пол. Борис Александрович смотрел на учительницу. Он только сейчас заметил, что у неё распух нос, покраснели глаза, и слезы текут по щекам.
В школе было тихо. Четвёртый урок ещё не кончился. Борис Александрович пришёл к пятому. Он наконец нормально выспался, даже проспал немного, и до школы почти бежал. Одышка до сих пор не прошла.
— Я ведь помню её совсем маленькой, невозможно представить, — бормотала Вера Евгеньевна, всхлипывая и сморкаясь, — говорят, это какой-то маньяк. Он уже давно орудует, убивает женщин и девушек в зелёном. На ней как раз была зелёная куртка.
— Подождите, — сказал Борис Александрович, продолжая воевать с шарфом, — подождите, я не понимаю, о чём вы говорите. Какая зелёная куртка? На ком — на ней?
На самом деле, он уже все понял, но не хотел верить. Куртка на Жене Качаловой была действительно зелёная, вернее салатная, с капюшоном, отороченным серебристой норкой.
Вера Евгеньевна охнула и всплеснула руками.
— Так вы ещё ничего не знаете?! Ну да, вы же только что пришли. Уже вся школа знает. Горе-то какое, господи! Женечку Качалову нашли в лесу, возле кольцевой дороги. Убитую.
Взорвался звонок, и через мгновение коридоры наполнились гулом и грохотом. Так шумно, как в школе на переменах, бывает только на аэродроме, когда взлетает реактивный самолёт, или на берегу океана, когда гудят волны. Борис Александрович привык к этому шуму, любил его, но сейчас детские голоса и топот множества ног разрывали ему мозг. Он двинулся вперёд по коридору, все ещё комкая в руке шарф. Мимо носились малыши. Это был этаж первоклашек. Покачиваясь, загребая ногами, словно шёл по воде, стараясь никого не задеть, он добрёл до учительской. Она находилась в «аппендиксе», в глухом конце коридора, вдали от классов. Здесь было значительно тише.
— Вы только не волнуйтесь, — прошептала на ухо Вера Евгеньевна и отдала ему портфель, который прихватила из раздевалки, — если что, у меня есть валерианка в таблетках и валокардин.
— Спасибо.
Дверь открылась. Из учительской вышла Карина Аванесова, красная, мокрая, с открытым ртом и блестящими от слёз глазами. Увидев Бориса Александровича, она вдруг схватила его за руку, как будто боялась упасть, и прошептала:
— Не говорите им про дневник, умоляю!
— Кариша, — Вера Евгеньевна обняла её за плечи, оттащила от старого учителя, — деточка, как ты себя чувствуешь?
— Голова кружится, — хныкающим голоском пожаловалась Карина.
— Пойдём, я отведу тебя к медсестре.
Они прошли несколько шагов по коридору. Учительница поддерживала девочку за локоть.
— Борис Александрович, — Карина остановилась, оглянулась.
— Что? Что ты хочешь сказать? — спросила Вера Евгеньевна.
— Борис Александрович, — повторила девочка и больше ничего не прибавила.
В дверном проёме появился рыжий парень в джинсах и свободном сером свитере, скользнул взглядом по лицу старого учителя.
— Проходите, пожалуйста.
Никого из учителей в комнате не было. Рыжий оказался старшим лейтенантом ГУВД Антоном Горбуновым. Кроме него, в учительской находились ещё двое. Один, полный, лет тридцати пяти, в милицейской форме, с майорскими погонами, стоял у окна и тихо разговаривал по телефону. Второй, худощавый, в штатском, с седым ёжиком, сидел за столом и быстро писал что-то.
— Здравствуйте, Борис Александрович, присаживайтесь, — произнёс седой, продолжая писать, — меня зовут Соловьёв Дмитрий Владимирович. Я следователь ГУВД.
«Через пятнадцать минут у меня урок в десятом "А", — подумал Борис Александрович, — наверное, уже отменили».
— Этого не может быть, — произнёс он вслух и удивился звуку собственного голоса, как будто говорил не он, а кто-то другой.
— Простите? — Следователь вскинул глаза, отложил ручку.
— Когда? — Борис Александрович хрипло откашлялся. — Когда это произошло?
— В ночь с воскресенья на понедельник. Между двенадцатью и часом.
— Убийство? Её убили? Господи! Нет, подождите, этого не может быть, это какая-то нелепая ошибка.
— Борис Александрович, когда вы видели Женю Качалову в последний раз?
— Я видел Женю… Да. Мы с ней встречались в воскресенье, поздно вечером, около десяти. А скажите, вы уже беседовали с её дядей? Он знает?
— С дядей? — Следователь слегка шевельнул бровью. — У Жени есть дядя?
— Брат её матери. Старший. Как раз вчера вечером приходил ко мне домой, поговорить о Жене. У девочки огромные проблемы, и он единственный знает о них. Женя сама рассказала ему. Я тоже знал, случайно. Мне она не рассказывала, просто так получилось. Но это требует особого разговора. Это потом. — Борис Александрович испугался, что сейчас совсем запутается и запутает их, заговорил слишком быстро, скороговоркой. — Дядю зовут Михаил Николаевич. Он долго был за границей, теперь вернулся. Вы обязательно должны с ним связаться. Нет, погодите. Вы сказали, всё произошло в ночь с воскресенья на понедельник? Получается, что мы с ним говорили о Жене, когда её уже не было? То есть он ничего ещё не знал? Ну да, именно так получается.
В комнате повисла тишина. Все трое смотрели на старого учителя. Он стоял посередине, с портфелем в одной руке, с шарфом в другой. Он вдруг замолчал, несколько раз чихнул, закашлялся, прижал ладонь к груди. Портфель и шарф упали на пол. Лицо побелело, на лбу выступил пот. Дыхание сделалось частым и хриплым.
— Вам нехорошо? — спросил следователь.
Борис Александрович принялся шарить в карманах в поисках баллончика. Руки дрожали. Он вытащил упаковку бумажных носовых платков, очки, ручку. Все падало на пол, он как будто не замечал. Баллончика в карманах не оказалось. Его там и не могло быть. Он положил его в карман плаща в последний момент.
— Пожалуйста… там… в раздевалке… мой плащ, — прохрипел он сквозь одышку.
— Что? Лекарство? Что у вас? Сердце? — Рыжий лейтенант бросился к двери.
— Баллончик с вентолином, — успел сказать ему вслед Борис Александрович и опять захлебнулся кашлем.
— Может, «скорую»? — спросил следователь. — Да сядьте хотя бы.
Борис Александрович опустился на стул, расстегнул ворот рубашки. Соловьёв стал поднимать все с пола. Портфель, шарф. Пачка платков, очки, ручка и ещё одна вещица. Розовая пластмассовая заколка в форме бантика, с мелкими блестящими стразами. Её он взял двумя пальцами, поднёс к свету. Полный майор тут же подскочил к нему и чуть слышно присвистнул. В замочке заколки застрял закрученный спиралью каштановый волос.
