Бретер говорил короткими, рублеными фразами, отмеряя их словно жадный купец. А затем резко остановился, будто монолит из черного камня. Елена, в раздумьях, чуть было не столкнулась с ним.
- О, черт, - прошептал мечник.
Елена выглянула из-за плеча и увидела, как со стороны города бежит, отчаянно размахивая руками, темная фигурка. Человек скользил и даже падал, но упорно вставал и бежал дальше. А стремился он к поединщикам.
Мужчина. Не Насильник, тот быстрый на рывке, но не бегун – быстро перебрала в уме женщина – Кадфаль ушел, да и он тоже не марафонец. Пантин… вряд ли, этот человек никогда и никуда не спешит. Значит, остаются слуга и флейтист. Через минуту стало ясно, что, запыхавшись и покраснев от натуги, к ним спешит Гаваль.
- Там… - начал он, упав на колени, даже не переведя дыхание. – Там!..
Раньян в одно слитное движение шагнул к нему, в свою очередь опустился на колено и взял за плечи.
- Что там? – отрывисто задал вопрос бретер.
- Там… - повторил в третий раз менестрель, торопливое желание говорить поскорее плюс одышка после бега вызвали у него эффект заикания. – Т-т-та-а-ам!
Лекарка не видела лицо бретера, но судя по гримасам певца, ничего хорошего там не отобразилось. Гаваль содрогнулся, судорожно вдохнул, глубоко, чуть ли не до пупка, словно утопающий, что вырвался к поверхности.
- Там жандармы! – выпалил он. – Проехали через восточные ворота! Насильник сказал, дозорные. Грималь сказал, беги, предупреди, мы присмотрим.
- Сколько?
- Семеро.
- Это с оруженосцами?
- Нет! Боевые спутники отдельно.
Раньян машинально хлопнул парня по плечу, дескать, благодарю. Встал и так же механически подтянул перчатки. Негромко сказал, видимо больше себе, чем остальным:
- Значит, следом едет отряд числом не меньше двух десятков.
Скорее больше, добавила про себя Елена. Впрочем, даже тридцать жандармов, то есть настоящих конных латников, плюс их сопровождение… это, по крайней мере, человек пятьдесят, а то и семьдесят отлично вооруженных бронелобов. Вполне себе армия, способная выигрывать битвы и разорять города. Ответ, что могло понадобиться в местной глуши такой силе, был очевиден, и обдумывать его не хотелось.
Раньян оглянулся через плечо, и впервые женщина увидела на мрачном лице подлинную гамму человеческих переживаний. Бретер, придавленный внезапной бедой, утратил самоконтроль, его сжигали страх – но не за себя! – растерянность, непонимание, что делать. И… пожалуй обида. Не на кого-то персонально, а скорее на мироздание в целом, которое сначала отмерило скупой мерой немного тишины и спокойствия, а затем явилось взыскивать долги с очень щедрыми процентами. Чувство, хорошо – увы, пожалуй, слишком хорошо - знакомое женщине.
- Надо... спешить, - пробормотал Гаваль, не понимая, что происходит.
Бретер молча смотрел на Елену, и с каждой секундой лицо его успокаивалось, как исторгнутая из вулкана лава. Твердый камень снаружи, убийственный огонь под ним. Раньян слабо улыбнулся, левый уголок губы чуть дрогнул, превратив усмешку в зловещую ухмылку. В его глазах Елена прочитала немой вопрос или просьбу, а может быть и то, и другое сразу. Несколько мгновений Раньян молча глядел на спутницу, а затем, надо полагать, увидел в ее глазах ответ. Снова улыбнулся, на сей раз уже по-человечески, лишь очень, очень печально.
- Спешить… надо, - повторил шепотом Гаваль, непонимающе переводя взгляд с мужчины на женщину и обратно.
- Беги, - посоветовал Раньян, проверяя, как выходит клинок, не прихватился ли мессер к ножнам тончайшей пленкой льда, такое случается зимой.
- Что?..
- Просто беги. Как можно дальше. И никогда об этом не рассказывай. Никому.
Раньян обошел так и не вставшего Гаваля, двинулся к городу, ускоряя шаг, быстро перейдя на легкий бег. Елена застыла, глядя ему в спину и повторяя про себя: это не мой ребенок, это не моя война. Не мой сын, не мои разборки. Это все их заботы, уродливые отражения на мутном стекле этого мира. Не моя война. Не моя!
Она провела рукой по широкому поясу - меч, нож, кошель с горстью серебряных монет, лекарская грамота… Что ж, ей удавалось выживать с куда меньшим набором. Жаль прочих вещей, что брошены в городе, но их можно купить заново, а вот лавка, где продают жизни, явно где-то очень далеко отсюда.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- Вон, там! – Гаваль вытянул руку, показывая на дорогу восточнее городка. Там роились черные точки, похожие на безобидных мушек, и даже по беглому взгляду, не было там ни пятидесяти, ни семидесяти человек. Сотня, по крайней мере.
Елена посмотрела в небо, молча спросила у него: Пантократор, ты там? Если ты есть, пора бы как-то себя проявить. Может, послать знамение. Совершить маленькое или не очень маленькое чудо, как в ту ночь, когда она уходила по улице со сломанной рукой под градом камней. А лучше всего, конечно, вернуть ее домой.
- Что делать? – тоскливо взывал менестрель. – А что делать то?
Елена посмотрела в удаляющуюся черную спину бретера. Затем сказала:
- Беги. Как он сказал. Далеко, потом еще дальше. И никогда об этом не рассказывай. Особенно в песнях и стихах.
- Но… - юноша повел безумным взглядом человека, у которого только что рухнул мир, побились на черепки все надежды и чаяния. - Но Гамилла… мои инструменты… деньги!
Добро пожаловать в клуб, подумала, хмыкнув, Елена, глядя сверху вниз на бедного песенника. Почему то вспомнился мяч, дурацкий и все время распутывающийся. Только сейчас женщина запоздало поняла: тряпичную путаницу следовало обмотать веревками, получилось бы лучше. Странно, как мало нужно, чтобы заставить улыбаться юного старика, прочно забывшего, что такое простое детское веселье. Всего лишь глупый мяч…
- А ты? – спросил Гаваль.
А я… что же я… - повторила Елена. – Я, пожалуй, не побегу.
И она шагнула вслед бретеру, который уже миновал городские ворота.
* * *
- Я не совсем понимаю, в чем суть этого деяния, - сказал Оттовио.
Вартенслебен отметил: речь юноши стала еще более уверенной и правильной. Раньше император спросил бы «что мне следует делать?» или «какова моя задача?». Добрый знак… хотя и опасный в то же время. Но, увы, быстрая лошадь - это норовистая лошадь. Нельзя получить сильного императора, сохранив над ним полную власть. В этом отношении островные уроды правы, опасаясь того, что мальчишка обретет излишнюю строптивость. Но прибыль всегда подразумевает долю риска.
Герцог коснулся пояса под свободной мантией. Там, в крошечном футлярчике, лежало сообщение, доставленное на рассвете шпионом Курцио. Тревожное, можно сказать, «горячее» - то, что видимо потребует организации магических переходов, дабы не тратить время на птиц. Способное вызвать множество удивительных и разнообразных последствий. И… преждевременное для того, чтобы посвящать в него императора. Всему свой день и час.
- Это давняя традиция, которую многократно пытались изничтожить, тем не менее, она возрождалась, - пояснил герцог, шагая вдоль череды портретов, установленных так, чтобы свет из высоких окон освещал лица наилучшим образом, раскрывая богатство красок, мастерство художников и красоту персонажей. Впрочем, оценить сейчас все это не представлялось возможным из-за бархатных занавесей, скрывающих полотна.
- Каждое благородное семейство может в урочный день прислать Его Императорскому Величеству изображение достойной дочери. А Император невозбранно рассматривает и оценивает кандидатуры.
- Кандидатуры… - повторил вслед за герцогом Оттовио, нахмурившись. - Для чего, напомните мне.
- Формально для того, чтобы царственная персона выразила искреннее восхищение. Его можно передать устно, через гонца или специальной грамотой. Оная привилегий не обещает, но в целом радует семью.
- Дает повод для хвастовства, - уточнил император.
- Именно так, - слабо улыбнулся герцог, склонив голову перед проницательностью повелителя. - Точнее служит гирькой на очень сложных весах со множеством чаш, которые измеряют вес знатных родов и баланс их силы.
