- Ты хотела ему зла.
- Нет.
Послеполуденное солнце светило идеально, не слишком ярко, не слишком тускло. Температура так же располагала к бою, уберегая поединщиков от теплового удара. Поверхность вот подвела, но Раньяну подтаявший снег не мешал, бретер скользил на длинных ногах, как призрак. Елена пыталась, в соответствии с наукой Пантина, держать оппонента на расстоянии, всегда выводя клинок на кратчайшую линию между бойцами, так, чтобы любая атака противника сама по себе приводила его на острие. Но ее меч был для этого коротковат, а кроме того бретер обладал удивительным чувством дистанции и оружия, он раз за разом отбивал ее клинок своим, и Елена ничего с этим поделать не могла.
Она едва не поскользнулась, в последнее мгновение удержав равновесие. Елене все реже удавалось атаковать, в основном женщина оборонялась, причем «глухо», без возможности контратаки. Понимая, что с каждой секундой уходят силы, следовательно, и шансы на успех, поединщица отчаянно рубанула вертикально, целясь в голову, тоже по-сабельному, не с замахом, а описывая мечом круг вдоль тела, изнутри наружу. Раньян без всяких изысков принял удар на крестовину гарды, высоко, на уровне ключиц, и начал прием, когда поворот кисти дает возможность уколоть вражеское предплечье изнутри, а то и подрезать запястье фальшлезвием. Елена спаслась, лишь действуя на опережение, дернув руку вверх и в сторону, чтобы расцепить клинки. Тело все сделало само, по памяти тысяч и тысяч повторений, а сознание с фаталистичной отстраненностью подумало – вот и все. Фронтальное положение, оружная рука в стороне и парировать не может, щита нет.
Раньян как молния уколол ее в район солнечного сплетения, отступил на шаг, уперев оголовье рукояти ножа себе в грудь так, чтобы лезвие смотрело вверх. Позиция, означавшая - боец не намерен сражаться, вообще или сейчас. Обычно так показывали, что противник может поднять выбитое оружие, взять новое или просто умереть с достоинством. Елена тоже отступила, повинуясь лишь инстинктам, что требовали сбежать как можно дальше от черного убийцы. Одежда на ней вымокла, дыхание прерывалось, меч казался тяжелым, словно турецкая гиря. Свободной рукой Елена быстро ощупала рану и под пальцами оказалась лишь дырочка в куртке. Кажется, острие даже не поцарапало кожу.
- За-чем? – спросить удалось в два приема, между вдохами. Елена наклонилась вперед, опершись кулаками о бедра выше колен, глядя исподлобья на противника.
Раньян не спеша вытащил из раструба перчатки чистую тряпицу, обтер клинок мессера, убрал в ножны, едва слышно скрипнувшие деревом по металлу. Тихо стукнул кожаный клапан на устье ножен, оберегавший сталь от влаги. Лишь после этого бретер сказал:
- Я хотел тебя убить. Поначалу.
- Интересное… намере… ние, - выдохнула женщина уже более-менее ровно. Елену весьма обнадежило это «поначалу», из него следовало, что не «сейчас».
- Я не был уверен в твоих мотивах.
- Человек раскрывается лишь в бою? Только скрестив мечи, познаешь его сущность и все такое? – фыркнула женщина, более-менее отдышавшись.
- Нет, конечно, - в свою очередь скривился бретер. – Какая глупость. Просто я решил тебя убить. А после передумал.
- Ну, спасибо, - Елена обозначила поклон, не отводя взгляд и не выпуская меч. – Милостями вашими!
- Я никогда не занимался… отцовством, - по-прежнему сумрачно сказал Раньян, одергивая рукава. Елене захотелось дать ему по физиономии – даже не вспотел, скотина!
- Я не знаю, как воспитывать сына, - честно признал бретер. – А тем более, когда он император. Поэтому иногда я действую... с перебором.
- Слушай… - Елена, убедившись, что опасность позади, рискнула подойти ближе. – Я все понимаю, но, по-моему, это глупо. Не проще ли было поговорить?
- Он едва не умер. А ты заставила его дышать холодным воздухом.
- Я лекарь! – Елена решила не заканчивать короткую фразу напрашивающимся «идиот». – Пора бы уже понять, я знаю, что делать! Ты веришь мне или не веришь, все просто! Если не веришь, что я здесь делаю?!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ничто не придает речам такую энергичность и пафос, как потаенное чувство вины, ведь, рассуждая по совести, в словах бретера определенный смысл имелся. Теперь Елена понимала, что и в самом деле поступила безрассудно, однако что сделано, то сделано, и все живы. Поэтому возмущение в ее словах звучало более чем убедительно.
- Я это учту, - пробурчал Раньян, которому гордость не позволяла извиниться.
Елена подняла с земли отброшенные в начале поединка ножны, сунула внутрь меч, попав со второго раза, руки все еще слегка подрагивали. Очень хотелось закончить беседу чем-нибудь вроде «иди в жопу!», но здравый смысл продолжал нашептывать на ухо правильные советы, и женщина ограничилась коротким:
- Не надо так больше.
Сейчас Елену стало немного потряхивать. До разума начало потихоньку доходить в полной мере понимание того, что она только что скрестила мечи с одним из лучших бретеров Ойкумены и… вроде бы, имелся повод для гордости – ее не убили на месте. Наука покойного Чертежника и здравствующего Пантина давала результат. С другой стороны, Елена отчетливо понимала - жива она исключительно потому, что у черного в голове перестали шевелить усами большие тараканы. А продлись его шиза чуть дольше, и сейчас Раньян так же меланхолично совал бы мессер в ножны над ее трупом.
Старый ужас опять колыхнулся в душе. Елена привыкла воспринимать бретера как полезного попутчика, дополнительного защитника и того, кто дал ей наставника. Сейчас она вспомнила, что Чума был убийцей, является им ныне и останется впредь. Это человек, который может просто взять меч, пойти и убить пятерых воинов, поскольку в голове у него щелкнуло что-то не то.
Жуткое это дело, неквалифицированные родители с комплексами, подумала Елена. Эх, если бы я бела педагогом…
- Я извиняюсь, - сказал Раньян, видимо заметив, как сбилась с шага и вздрогнула, проходя мимо, женщина.
Елена остановилась, глядя на него едва ли не через плечо. Интересно, есть ли среди живущих ныне хоть один, кто может похвалиться, что видел извинение Чумы? Притом, кажется, вполне чистосердечное.
- Я боюсь за него, - еще тише сказал Раньян. – И понимаю, что многое не в моей власти. Слишком многое. Да почти все, если подумать. Я даже защитить его толком не могу.
Он поднял руку, будто желая коснуться елениного плеча, и отдернул назад, видя, как снова дрогнула женщина.
- Не уходи, - попросил он. – Мне кажется, ты приносишь нам удачу. И… - бретер помолчал. – Он говорит с тобой.
- Я подумаю, - честно пообещала Елена, отчетливо понимая, что «не уходи» в данном случае следует понимать как «не бросай». Без особой охоты спросила. – Вы пришли к чему-то… с ней?
Уточнять не пришлось, бретер и так понял.
- Да. Отыграем три представления «Корабля» и разойдемся. Четыре пятых выручки тем, кто уходит, на проживание. Оставшимся отходят пьесы и слава. Никто никого неволить не станет, каждый сам решит.
Выходное пособие, решила Елена, кивнув. Да, вполне справедливо. Театр потом отобьет свое, а самозанятым надо как-то жить на первых порах. Что ж, все повернулось относительное приемлемым образом. И так, и так пора было кончать с бродячим табором и накатывающей славой… Как бы это ни было грустно. Все-таки не худшее время в ее жизни здесь, как ни посмотри. Интересно, кто останется, кто уйдет? Хотя и так все ясно.
Они шли без особой спешки, один за другим по узкой натоптанной тропке. Раньян первый, женщина следом. Елене хотелось пить и в баню, фляжка, как назло, была пустой, хозяйка забыла наполнить ее после водки.
- Надо будет нам как-нибудь скрестить мечи под луной, - хмуро пообещал Раньян, не оборачиваясь.
- Опять? – вздрогнула Елена, помня, что таким эвфемизмом обозначалось убийство, как правило, совершенное без прикрас, открытое нападение среди ночи.
- А, ты не знаешь… Первоначально «под луной» значило совсем другое. Это уже потом идиоты все испортили. Покажу. Тебе будет интересно. И полезно. Пантин не может. Я могу.
