Попов. Скажите, адмирал, она не является вашей гражданской женой? Мы не имеем право зафиксировать это?
Колчак. Нет».
Читая эти строки, Тухачевский позавидовал Колчаку. Женщины, подобные Анне Васильевне Тимиревой, не могут полюбить пустого ничтожного честолюбца, как пытались изобразить Колчака новейшие советские историки. Видимо, не только чисто мужское начало привлекало к нему эту молодую, красивую и умную женщину! И какой прекрасный подвиг — Тимирева поступила так, как поступали декабристки, которыми всегда восхищался Тухачевский. И он подумал о том, что был бы счастлив, если бы и его любимая женщина пошла бы на эшафот вместе с ним…
«Заседание 24 января 1920 года
Попов. Вы слишком долго и пространно рассказывали на прошлом заседании о своих морских путешествиях. Мы бы хотели, чтобы вы перешли к вопросам политического и социального порядка.
Колчак. Я собирался отправиться на Дон, к генералу Алексееву. Я очень ценил его и считал самым выдающимся из генералов, самым откровенным, самым умным, наиболее подготовленным к широким военным задачам. Но судьба распорядилась иначе.
До прибытия в Омск я нанес визит Плеханову, изложил ему создавшееся положение и сказал, что надо бороться с совершенно открытой и явной работой разложения, которая ведется, и что поэтому я обращаюсь к нему как к главе или лицу, известному в социал-демократической партии, с просьбой помочь мне, прислав своих работников, которые могли бы бороться с этой пропагандой разложения, так как другого способа бороться я не вижу: под видом свободы слова проводилось все, что угодно. Насильственными же мерами прекратить все это я не могу, и, следовательно, мне остается только этот путь для борьбы с пропагандой.
Плеханов сказал: «Конечно, в вашем положении я считаю этот способ единственным, но он является в данном случае ненадежным». И все же Плеханов обещал мне содействие в этом направлении, причем указал, что правительство не управляет событиями, которые оказались сильнее его.
«Вы знаете, — спросил меня он, — что на сегодня назначено выступление войск? Около трех часов должны выступить войска с требованием смены части правительства». Это было 21-го или 22 апреля 1917 года.
Плеханов также сказал, что отказаться от Дарданелл и Босфора — все равно что жить с горлом, зажатым чужими руками. Без этих проливов Россия никогда не в состоянии будет жить так, как она хотела бы.
Затем мне довелось присутствовать на совещании у Гучкова, где рассматривался документ «Декларация прав солдата». Алексеев, который сидел по правую руку Гучкова, когда началось чтение декларации, встал и сказал: «Я, как главнокомандующий, не могу обсуждать вопрос о том, как окончательно развалить ту армию, которой я командую, поэтому от дальнейшего участия в совещании отказываюсь».
«Заседание 26 января 1920 года
Колчак. Я считал, что если Германия победит, то мы попадем в полную зависимость от нее. Германия смотрит на нас как на навоз для удобрения германских полей и будет соответствующим образом третировать нас в будущем.
Попов. Расскажите о вашей деятельности на Черноморском флоте.
Колчак. Приведу хотя бы такой примечательный факт. Я решил поехать на митинг, который организовали социал-демократы. Около четырех часов дня я вместе со своим дежурным флаг-офицером прибыл в морской экипаж, где должен был произойти митинг. На митинге какие-то неизвестные мне посторонние люди подняли вопрос относительно прекращения войны, представляя его в том виде, в каком велась пропаганда у нас на фронте — что эта война выгодна только известному классу. В конце же концов перешли на тему относительно меня, причем я был выставлен в роли прусского агрария.
В ответ на это я потребовал слова и сказал, что мое материальное положение определяется следующим образом. С самого начала войны, с 1914 года, кроме чемоданов, которые я имею и которые моя жена успела захватить с собой из Либавы, у меня нет даже движимого имущества. В Либаве я жил на казенной квартире вместе со своей семьей. В первые дни войны был обстрел Либавы, и моя жена вместе с некоторыми другими женами офицеров бежала из города, бросив все. Впоследствии наше имущество было разграблено, и с 1914 года я жил только тем, что у меня было в чемоданах, находившихся в каюте на корабле.
Я сказал, что если кто-нибудь укажет или найдет у меня какое-нибудь имение или недвижимое имущество или обнаружит какие-нибудь капиталы, то я могу их охотно отдать, потому что их не существует в природе. Это произвело впечатление, и вопрос обо мне на митинге больше не поднимался».
«Заседание 27 января 1920 года
Колчак. Сдав флот новому командующему, я уехал в командировку в Америку. В то время США якобы хотели предпринять действия своего флота в Средиземном море против турок. Зная, что я занимался аналогичными операциями на Черном море, адмирал Гленон предложил мне поехать в США, чтобы дать сведения о десантных операциях на Босфоре.
Через английскую миссию я отправился по железной дороге по маршруту Торнео — Христиания — Берген. Через Швецию ехал под чужой фамилией. В начале августа 1917 года я из Бергена на пароходе прибыл в Лондон. Был у адмирала Джелико — морского министра, первого лорда Адмиралтейства, и у начальника морского генерального штаба генерала Холля. В Англии я знакомился с морской авиацией. Холль мне сказал: «Что же делать, революция и война — вещи несовместимые, но я верю, что Россия переживет этот кризис. Вас может спасти только военная диктатура».
Затем я из Глазго выехал в Галифакс на крейсере, который конвоировал транспорт «Кармения», идущий в Канаду с больными и ранеными канадскими солдатами. На это ушло десять дней. Я прибыл в Монреаль, а оттуда уже отправился в Вашингтон. Там я нанес визит русскому послу Бахметьеву, в беседах с которым выяснилось, что американцы отказались от своего плана в Черном море.
Мне было предложено поехать в Нью-Йорк, вблизи которого я знакомился с американским флотом и двенадцать дней плавал на флагманском корабле «Пенсильвания», участвовал в морских маневрах.
После окончания маневров я решил, что надо возвращаться домой. В Америке отношение к русским было отрицательным, и находиться там было морально тяжело. Сделав прощальные визиты, я представился американскому президенту. Он расспросил меня о положении в России, о рижских операциях, в результате которых русский флот был вытеснен из Рижского залива. Я рассказал президенту, какую мы провели колоссальную оборонительную работу, установили минные заграждения и новые орудия на кораблях. Но моральное состояние команд оставляло желать лучшего. Президент пришел к выводу, что это и есть единственная причина неудач.
Мне пришлось долго дожидаться парохода, который шел из Сан-Франциско. Как раз в день отъезда на японском пароходе «Карио-Мару» были получены первые сведения о большевистском перевороте 25 октября. О возможном перевороте я еще до этого читал в американских газетах, но не поверил этим публикациям. Перед отходом парохода из Сан-Франциско я получил телеграмму на французском языке из Петербурга, в которой мне предлагалось выставить свою кандидатуру в Учредительное собрание по Балтийскому и Черноморскому флоту. Я ответил согласием.
Девятого ноября я прибыл в Иокагаму. Там морской агент контр-адмирал Дудоров сообщил мне, что в России установлена Советская власть.
Я немедленно отправился к английскому посланнику в Токио сэру Грину и заявил, что не признаю Советское правительство и считаю, что обязательства, которые взяты Россией по отношению к союзникам, являются и моими обязательствами.
Я заявил Грину, что желаю участвовать в войне, хотя бы Россия и заключила мир при большевиках. Более того, я просил принять меня в английскую армию на каких угодно условиях.
Грин ответил, что вполне понимает меня, понимает мое положение, что он сообщит об этом своему правительству, и просил подождать ответа. Я считал, что то направление, которое приняла политика нового российского правительства, которое берет начало с заключения Брестского мира, приведет нас к гибели.
Английское правительство согласилось зачислить меня в армию, так как на флот мне идти не хотелось; я уже был немолодым офицером. Мне было предложено отправиться в Бомбей, на месопотамский фронт.
В двадцатых числах января я уехал из Иокагамы в Шанхай. Поездка была драматичной: на пароходе оказались больные чумой. В Шанхае я встречался с представителем атамана Семенова, из Шанхая путь лежал в Сингапур.
В Сингапуре ко мне прибыл командующий войсками генерал Ридаут, чтобы приветствовать меня, и передал срочную телеграмму департамента осведомительного отдела военного генерального штаба в Англии. В телеграмме было сказано, что английское правительство приняло мое предложение, тем не менее, в силу изменившейся обстановки на месопотамском фронте, оно согласно с просьбой нашего посланника князя Кудашева, который считает полезным для общего дела, чтобы я вернулся в Россию. Мне рекомендовалось ехать на Дальний Восток и начать там свою деятельность, что с их точки зрения являлось более важным, чем мое пребывание в Индии.
