Меня спросили, что я намерен делать. Я ответил, что нахожусь здесь лишь проездом и хочу поехать на юг. Вологодский мне сказал: «Зачем вам ехать на юг, там у власти Деникин, там идет своя работа, а вам лучше бы остаться здесь».
На мой вопрос о том, чем же я буду заниматься в Омске, мне предложили организовать воедино морских офицеров, разбросанных по всей Сибири. Я возразил, сказав, что в Омске никакого флота нет и эту работу вполне можно осуществить и без меня. Тогда в разговор вступил генерал Болдырев: «Вы здесь нужнее, я прошу вас остаться. Я намерен использовать вас для более широкой задачи, но об этом я вам сообщу позже».
Политическая обстановка в Омске была крайне напряженная. Шли разговоры о том, что Директория — это повторение того же самого Керенского, что Авксентьев, глава Директории, — тот же Керенский. Началась подспудная борьба Сибирского правительства с Директорией. Сама Директория разделилась на две группы: Авксентьев и Зензинов — одна группа, вторая — Вологодский и Виноградов, а посередине — генерал Болдырев.
Я осуществил поездку в Екатеринбург, где снова встречался с Гайдой, затем выехал в Челябинск вместе с полковником Уордом…
Когда я вернулся в Омск, ко мне явились многие офицеры и представители казачества, которые утверждали, что жить Директории осталось не долго и что необходимо создание единой власти. Когда я спрашивал о форме этой единой власти и о том, кого они предполагают выдвинуть для осуществления этой единой власти, мне отвечали прямо: «Это должны сделать вы».
Я отвечал им так: «Я не могу взять на себя эту обязанность просто потому, что у меня в руках нет армии. А то, о чем вы говорите, может быть основано только на воле и желании армии, которая бы поддержала то лицо, которое хотело бы стать во главе ее и принять на себя верховную власть и верховное командование. У меня армии нет, я человек приезжий, я не считаю для себя возможным принимать участие в таком предприятии, которое не имеет под собой почвы».
Денике. Вы не помните, кто из более видных военных деятелей являлся к вам с подобного рода разговорами и предложениями?
Колчак. Насколько я помню, это были полковник Лебедев и полковник Волков — начальник гарнизона города; затем Катанаев, очень много офицеров из Ставки. Из лиц невоенных, из политических деятелей по вопросу о единоличной власти у меня никого не было. Я помню, что приходили генералы Андогский, Сурин и другие, когда шла работа по созданию морского и военного министерства.
Насколько помнится, 17 ноября был у меня Авксентьев накануне своего ареста. Он приезжал ко мне на квартиру и просил, чтобы я взял свою просьбу об отставке назад. Я ему совершенно определенно сказал: «Я здесь уже около месяца военным министром и до сих пор не знаю своего положения и своих прав. Подчинены ли мне здесь войска или нет, в каких взаимоотношениях я нахожусь с командованием фронта? Вместо чисто деловой работы здесь идет политическая борьба, в которой я принимать участия не хочу, потому что считаю ее вредной для ведения войны, и в силу этого не считаю возможным в такой атмосфере работать даже в той должности, которую я принял. Так мы с ним и не договорились.
Переворот совершился 18-го вечером, с воскресенья на понедельник. Об этом перевороте уже носились слухи. Морские офицеры частным образом говорили мне об этом, но дня и часа никто не знал. О совершенном перевороте мне стало известно в 4 часа утра, на своей квартире. Меня разбудил дежурный ординарец и сообщил, что звонит Вологодский. Было еще совершенно темно. От Вологодского я узнал, что около одного-двух часов ночи были арестованы и увезены за город члены Директории Авксентьев, Зензинов, Аргунов и Роговский.
Вологодский также сообщил, что он немедленно созывает Совет министров и просит, чтобы я прибыл на экстренное заседание. Когда я спросил: «Кем арестованы члены Директории?», он ответил: «Я точно вам сказать не могу и прощу вас как можно скорее одеться, около шести часов я, вероятно, всех соберу». Тогда я решил соединиться по телефону с начальником штаба Розановым. Я спросил его, знает ли он о том, что произошло в городе. Он ответил, что в городе полное спокойствие, на улицах усиленные патрули, но его настораживает, что телефоны Ставки, штаба и Управления казачьими частями не действуют. Я сказал, что немедленно еду к нему. Вызвав автомобиль из гаража, я около пяти часов утра приехал к Розанову. Там уже был Винокуров, который сказал, что члены Директории, по-видимому, арестованы казачьими частями, но где они находятся сейчас — неизвестно.
Около шести утра Совет министров собрался в здании губернатора, около собора, где он тогда помещался. Вологодский изложил перед собравшимися суть событий, происшедших ночью. Оказывается, дом, где жили четыре арестованных члена Директории, был оцеплен сильным казачьим разъездом 1-го Сибирского казачьего полка, вместе с ними была часть отряда Красильникова и конная часть.
Всех интересовал вопрос, где могут находиться арестованные. Кто-то из присутствующих сообщил, что они содержатся в здании сельскохозяйственного института, за Загородной рощей, где размещались части отряда Красильникова. Вологодский спросил собравшихся, как должен отнестись к этим событиям Совет министров. Было высказано несколько мнений. Первое мнение — факт ареста ничего не означает, тем более что три члена Директории не арестованы: Вологодский, Виноградов и Болдырев. Второе мнение было таково, что Директория после того, что случилось, у власти оставаться не может и что власть должна перейти к Совету министров Сибирского правительства. Коль члены правительства подверглись аресту и не могли этому противодействовать, то тем самым они должны сложить с себя полномочия, так как перестают быть властью.
Часов около восьми вечера встал вопрос о том, что надо выработать текст обращения к населению. Мнение было одно: для того чтобы продолжить борьбу, необходимо в настоящее время отдать все преимущества военному командованию; и во главе правительства должно стоять лицо военное, которое бы объединило собой военную и гражданскую власть. Я тоже сказал, что считаю это единственным выходом из положения. Не помню, чтобы кто-нибудь возражал. Тогда у нас верховным главнокомандующим был Болдырев, и я сказал, что ему должна быть передана вся военная и гражданская власть. После обмена мнениями большинство членов Совета министров высказалось в том смысле, что они предлагают принять эту должность мне. Я заявил, что исхожу из интересов самой армии.
Тогда Вологодский обратился ко мне и сказал: «Я принимаю во внимание все, что вы сказали, но прошу вас оставить зал заседаний, так как мы находим необходимым детально и более подробно обсудить этот вопрос, и так как нам придется говорить о вас, то вам неудобно здесь присутствовать». Я вышел.
Заседание продолжалось довольно долго. Затем меня снова пригласили в зал и объявили, что Совет министров единодушно признал Директорию несуществующей и исходя из тех положений, которые обсуждались, счел целесообразным передать власть одному лицу в качестве верховного правителя. Меня попросили принять этот пост. Я дал согласие. Постановление Совета министров о моем назначении зачитал Вологодский.
В своем выступлении я сказал, что принимаю на себя эту власть и сейчас же еду в Ставку для того, чтобы сделать распоряжение по войскам, и прошу Совет министров детально разработать вопрос о моих взаимоотношениях с ним и сегодня же назначить заседание, для того чтобы можно было обсудить целый ряд вытекающих из этого вопросов.
Вскоре, насколько мне помнится, ко мне прибыли Реньо и Уорд.
Они спросили меня, что я намерен делать с членами Директории. Я сказал, что готов предоставить им возможность выехать за границу. Далее они спросили, не намерен ли я предать их суду. Я ответил, что не намерен.
Я воспользовался близостью и знакомством с Уордом и просил его дать мне конвой из десяти — двенадцати англичан, который бы гарантировал меня от каких-либо внешних выступлений. Уорд с большим удовлетворением согласился.
На вопрос, куда бы они хотели уехать, члены Директории ответили, что желают ехать в Париж. В этот же день им была выдана сумма денег, приблизительно 75–100 тысяч рублей каждому. Члены Директории были отправлены 19–20 ноября через Китай».
«Заседание 6 февраля 1920 года
Алексеевский. Скажите, находился ли в июле 1919 года в Омске Савинков?
Колчак. Да. Савинков заходил ко мне, когда я еще жил на квартире в доме Волкова. Мы с ним беседовали. У меня он расспрашивал о положении вещей, так как он только что приехал с Востока и не был в курсе событий. Он интересовался также моими взглядами на отношение Японии к нам. По вопросам внутренней политики я с ним не беседовал. Вскоре он уехал.
