— Я пишу заявление для прессы, — сообщил Эльвира.
— Насчет чего?
— Насчет завершения расследования по делу о севильском взрыве.
— Завершения?
— Ну, люди, подложившие бомбу, схвачены и предстанут перед судом.
— А что будет с организаторами, с теми, кто создавал команду, со всей их цепочкой, начиная с подозреваемых, которых мы содержим под стражей с самого июня, и кончая деятелями из «Горизонта» и «Ай-4-ай-ти»?
— Никаких публичных заявлений на этот счет мы не делаем.
— Но в будущем это предполагается?
— Нам придется это решить, — сказал Эльвира. — Но пока что сегодня вечером состоится пресс-конференция, которая будет транслироваться по телевидению. Мэр и комиссар Лобо желают, чтобы ты присутствовал на ней и зачитал текст, который я для тебя пишу.
— Но я же отстранен от работы на время полного расследования собственного моего дела.
— Ты восстановлен на работе вчера вечером, когда выяснилась вина Алехандро Спинолы в утечке информации по поводу строительства на острове Картуха.
— Ну а что моя несанкционированная импровизация в отеле «Ла-Беренхена»?
— Послушай, Хавьер, мне и вправду надо серьезно заняться заявлением для прессы и речами, — сказал Эльвира. — Через час я жду тебя в своей машине. Мы поедем в региональный парламент.
Кивнув, Фалькон вышел из кабинета. Секретарша принесла кофе — Фалькон выпил его, стоя перед ней, и вернулся к себе в отдел убийств.
— Через полтора часа в региональном парламенте должна состояться пресс-конференция, — сказал Фалькон. — Вы уж послушайте.
Он прошел к себе в кабинет и уже собирался закрыть за собой дверь, когда взгляд его упал на висевшую на стене схему. Он снял ее с гвоздя и отнес в приемную.
— Можете порвать ее на полоски и подшить, — сказал он. — С этим покончено.
Зазвонил телефон. Это была операционная линия связи с НРЦ. Фалькон прошел к себе в кабинет и, прикрыв дверь, ответил.
— Я получил полный отчет от моих агентов в Фесе, — сказал Пабло. — Альфонсо тоже известил меня о том, что было потом. Мальчика ты получил.
— Учитывая, через что он прошел, он в неплохом состоянии. Совершенно ничего не помнит… пока, — сказал Фалькон. — Как это восприняли марокканцы?
— Им еще и саудиты позвонили, так что… настроены они философски. Нефть — штука важная, ее со счетов не сбросить, — ответил Пабло. — Но не все потеряно. Немцы раскрыли сеть, связанную с экспортными делами Бараката. А марокканцы, в свой черед, разрабатывают две важные зацепки, ведущие в МИБГ через другие связи Бараката. Существует еще и алжирский след, и МИ-5 работает над группировкой, о которой сообщили французы. По-видимому, это имеет отношение к ковровому бизнесу Бараката в Лондоне. Так что, хоть самого его взять и не удалось…
— Ну а ты? — спросил Фалькон. — Тебе-то от этого что-нибудь перепало?
— Якоб оставил у саудитов сведения касательно планов МИБГ в отношении Коста-дель-Соль, а также деятельности ячеек этой организации в Мадриде и Барселоне. Так что мы в восторге.
— Я рад.
— Я хотел узнать у тебя насчет Абдуллы, — сказал Пабло.
— У него двенадцать швов в районе плеча.
— Как он отнесется к тому, чтобы нам помочь?
— Вам помочь? Чем он может вам помочь, если он засветился?
— Может, да, а может, нет, — ответил Пабло. — Я просто хотел выяснить, как он настроен. Захочет ли включиться в игру.
— То письмо потребует от него больших размышлений, — сказал Фалькон.
— Ну а ты, Хавьер?
— Я? — воскликнул Фалькон. — Любитель?
— Подумай над моим предложением, — сказал Пабло и повесил трубку.
Фалькон подошел к окну с видом на парковку. Городские ласточки шныряли туда-сюда, то взвиваясь вверх, то ныряя вниз, чертя петли в воздухе. Он чувствовал пустоту и сразу нахлынувшее вместе с ней одиночество. Так всегда действовало на него окончание работы, оставляя после себя чувство разочарования. Тайна раскрыта, загадки кончились. А остается лишь ощущение потери и неприкаянности.
Разглядывая длинные ряды машин, отделенные друг от друга линиями разметки, он поймал себя на том, что ищет во всем происшедшем хоть какой-то смысл. Но вместо этого перед глазами поминутно возникал Якоб — таким, каким он его представлял, возвращаясь на машине из Феса, — на маленьком суденышке в океане, в кромешной тьме, ведомого лишь желанием принести себя в жертву и тем самым вырвать своего сына из рук фанатиков — благородное, достойное человека желание.
Он сел и просидел в сгущающихся сумерках, пока к нему не постучала и не сунулась в дверь Феррера, сказавшая, что машина Эльвиры подана и ждет. Спустившись вниз, он сел на заднее сиденье машины рядом с комиссаром, вручившим ему заявление для прессы и его речь. Прочтя все это, он стал глядеть в окно, где мелькали городские огни и туманные безликие фигуры людей, шедших по своим делам.
Пресс-конференция была многолюдной. Зал ломился от корреспондентов. Такое столпотворение в зале было лишь однажды, когда комиссар Лобо объявил прессе, что Кальдерон был застигнут за попыткой сбросить в Гвадалквивир труп своей жены и теперь отстранен от участия в расследовании севильского взрыва.
Началась долгая и томительная конференция. Каждый имел что сказать, желая погреться в лучах славы и урвать свой кусок от несомненного успеха — Лобо, Эльвира, мэр. Обычно на таких конференциях присутствовал и председатель Совета магистратуры Севильи, но, учитывая открывшиеся обстоятельства, его присутствие было бы неуместным.
Фалькон не очень вписывался в аудиторию — он то и дело озирался по сторонам на лица любопытствующих, моргал от фотовспышек. Наконец очередь дошла и до него. Его речь была последней, а значит, и не столь важной. Он зачитал заготовленный Эльвирой текст, а затем добавил и кое-что от себя:
— Не следует забывать, что все сказанное здесь сейчас есть результат огромных и во многих отношениях бескорыстных усилий людей, остающихся в тени, работающих не напоказ и не для славы, но с полной отдачей и самоотверженностью. Они работают неустанно, постоянно сталкиваясь с опасностью, чтобы обеспечить жизнь и безопасность жителям Севильи, они обезвреживают убийц и бандитов, очищают от них городские улицы, чтобы горожане — мужчины, женщины и дети могли жить без страха и опаски. Я считаю, что пора хоть на этот раз назвать их поименно. Это старший инспектор Хосе Луис Рамирес, младший инспектор Эмилио Перес, детектив Хулио Баэна, детектив Карлос Серрано и детектив Кристина Феррера. Мне хочется поблагодарить их всех.
Он сел на место. Комиссар Эльвира был раздосадован этим отступлением от заготовленного сценария. Послышались одинокие хлопки отдельных слушателей, к ним присоединились и другие, и вдруг весь зал, стоя, разразился аплодисментами невидимым и неслышимым героям. Эльвира улыбнулся и, растаяв, стал принимать эти не совсем заслуженные им похвалы, лесть и поклонение.
Когда все потянулись в личные апартаменты мэра, где подали напитки, Фалькон попросил Эльвиру о короткой аудиенции. Беседа их длилась всего минуты две, после чего они расстались, присоединившись к собравшимся. Позднее должен был состояться ужин, на который, как полагается, пригласили и Фалькона. Однако он вежливо отклонил приглашение. Присутствие на ужине молчаливого и словно не одобрявшего все происходящее инспектора выглядело бы странным, и сам он казался бы там белой вороной.
Фалькон отправился домой. Он принял душ и переоделся. Абдулла отказался поехать с ним на ужин к Консуэло. Ужин задумывался праздничный, а он был в трауре. Фалькон поехал в Санта-Клару, где за ужином собралось все семейство. Сестра Консуэло и ее домашние тоже присутствовали. Семья праздновала благополучное возвращение домой Дарио. Консуэло испекла праздничный пирог, и настроение у всех было праздничное — как на дне рождения. Они ели и пили. Потом гости разошлись, а хозяева удалились в спальни.
Во втором часу ночи Консуэло и Фалькон, обнявшись, лежали под тонкой простыней, скрадывающей очертания их тел.
— Я хочу, чтобы ты переехал ко мне и мы жили вместе, — сказала Консуэло.
— Хорошо, — ответил Фалькон. — Только лучше бы это было не здесь.
— Чем же плохо здесь?
— Ничем. Но вечером я вышел в отставку и больше не являюсь старшим инспектором отдела по расследованию убийств севильской полиции.
— Это твое собственное решение или тебя сняли с должности?
— Нет, я сам сделал этот шаг.
— Шаг серьезный. Когда это ты решил?
— Впервые мне пришло это в голову в машине, когда мы с тобой возвращались после той истории с русскими. Потом — когда я отправлялся убить Мустафу Бараката. Я понял тогда, насколько я переменился и что вряд ли смогу отныне делать свою работу. Ты должна быть рада. Тебе ведь никогда моя работа не нравилась.
