– Лихо закручено, – вздыхаю. – Получается, оседлые граждане зря жрут свой хлеб? От них вселенной никакой пользы, сплошные убытки?
– Правильно. Твои предки смутно чувствовали, как обстоят дела, и честно старались исполнить свой долг. Их путешествия были несовершенны: обычные бытовые метания по свету, с горы на гору, с хутора на хутор, от моря к морю, из одной неустроенной страны в другую – только-то! Как и их оседлые соплеменники, они не смогли ускользнуть от смерти. Медленно старели и угасали с тоскливым недоумением в глазах: почему, почему же ничего не получилось? Почему не сбылось некое невнятное, но соблазнительное обещание, не раз звучавшее в младенческих снах? И почему, черт побери, так тоскливо и одиноко, хотя вокруг столпились сытые, добротно одетые дети и румяные внуки, и даже строгие соседи давно уже вынесли вердикт: жизнь твоя удалась на славу, – почему? Никому из них так и не довелось узнать, что, кроме этого, есть еще множество удивительных миров. Ты, наследник всех этих неудачников, мог бы найти в моем доме все те двери, в поисках которых они сносили не одну пару железных башмаков, и великое множество других дверей, о которых сам мечтать не смел… Я долго готовился к нашей нынешней встрече, хотел раздразнить тебя чудесами, дабы было потом тебе ясно, ради чего из кожи вон лезть приходится, а ничего не выходит. Эх!
– Чудес в моей жизни и без того предостаточно, – ворчу, скорее утомленный избытком невнятной информации, чем потрясенный встречей с «великим откровением». – Кстати о чудесах. Я же обошел ваш дом снаружи, прежде чем постучаться. Маленький совсем домишко. А идем мы по вашему коридору уже минут пять. И что-то противоположной стены все нет и нет… Маша-то где? Тоже по коридору этому безумному скачет?
– Где, где… В доме она, в доме. А вот ты все еще в прихожей топчешься, и исправить это положение мне пока не удается, – скороговоркой объясняет Франк.
94. Зит Зианг
Функция культурного героя <…> оказалась ему не по силам.
Мы возвращаемся в комнату с детскими обоями. Кажется, за время нашего отсутствия здесь переменилось освещение. Теперь лампа изливает на нас густой желтый свет, окрасивший предметы обстановки и наши собственные тела в разные оттенки охры. Словно бы не живая жизнь здесь происходит, а мелькают монохромные кадры из какого-нибудь старого киношедевра. Завороженный новой окраской мира, усаживаюсь на диван, Франк седлает стул, разворачивает его задом наперед, кладет руки на спинку, а подбородок – на руки и устраивается напротив. Он тих и задумчив. То ли впервые смог оценить по достоинству размеры собственного коридора и ужаснулся, то ли решил, что не все ладно в его хозяйстве, то ли с моей персоной что-то не так, то ли просто устал от прочувствованного своего монолога… В общем, возможны варианты.
– Ладно, – вздыхает. – Экскурсия не удалась; мое выступление, кажется, тоже не очень. Зато ты, вероятно, удивлен длиной коридора, ибо имел счастье предварительно обойти дом снаружи и убедиться, что он невелик… Хотел бы я знать, для тебя это достаточно веское доказательство, что ты попал в необыкновенное место, а не просто в гости к городскому сумасшедшему? Как сам-то думаешь?
Хороший вопрос. Теоретически размеры коридора должны бы с ума меня свести, а я отнесся к приключению почти равнодушно. Только за Машу немного волнуюсь, но даже тревога эта – явление вполне обыденное. Я и без всякого повода то и дело паникую. Задержится она, скажем, минут на десять по причине ненадежности муниципального транспорта, а я уже шастаю по комнате, как таракан по кухонному столу, сигареты одну от другой прикуриваю, пальцами похрустываю, разве что ногтей не грызу. Обычное дело.
– Ну, положим, на городского сумасшедшего вы не слишком похожи, – отвечаю наконец. – Глаза у них совсем другие. Но и прогулка по дому меня не слишком впечатлила. Понимаю, что должен бы в шоке пребывать; отлично помню, как перепугался, когда сидел в гостях у одной вашей коллеги, в обычной квартире на четвертом этаже панельного дома, а потом посмотрел в окно и увидел, что земля далеко, чуть ли не под крылом самолета… Вот тогда меня проняло. А сейчас почему-то нет. Может быть, я просто привык к чудесам?
– Ну, по моим расчетам, рановато тебе к ним привыкать. Сдается мне, дело не в этом. А в том, что ты присутствуешь здесь лишь отчасти, да и живешь в последнее время – отчасти. Потому и дом тебя не принимает, потому и все двери, кроме одной, оказались для тебя закрыты…
– Как это – «отчасти»? – пугаюсь наконец. – Я – целый. Две руки, две ноги, да и душу бессмертную не выставлял пока на торги, при себе всегда ношу, за пазухой. Как же это – «отчасти»?!
– Вот. Это, собственно, и есть тот самый смешной и страшный разговор, ради которого мы сегодня встретились. Я хотел предварить беседу приятной прогулкой, но не вышло. Забудем. Буду просто говорить слова в надежде, что они способны хоть что-то изменить…
– Надежда – глупое чувство, – вдруг вырвалось у меня.
Франк аж на стуле подпрыгнул. Где-то в темному углу угрожающе вякнул и тут же заткнулся будильник. За окном звонко залаяла собака, громыхнуло железное ведро, где-то совсем далеко отчетливо взвизгнули тормоза автомобиля. В общем, целый концерт.
– Откуда ты взял эту фразу?
– Не знаю, – бурчу равнодушно. – Сама взялась. А что? Фраза как фраза, ничего особенного…
– Ничего особенного, да. Но это не твои слова. Не твое личное мнение о надежде. Не твой способ говорить: слишком уж лаконично и бескомпромиссно, даже безапелляционно. Ты больше любишь ходить вокруг да около, так и не коснувшись сути предмета…
– Тоже верно, – улыбаюсь невольно, соглашаясь с ним. – Все-то вы про меня знаете. Откуда?
Вопрос мой он проигнорировал, лишь рукой махнул неопределенно. Дескать, не отвлекайся на ерунду. Знаю себе, и ладно. С кем не бывает…
Некоторое время мы молчим. Франк весьма бесцеремонно меня разглядывает, словно я не живой человек, а восковая статуя в музее мадам Тюссо, которую и за нос при случае потрогать можно, если экскурсовод отвернется.
– Ну и влип же ты! – говорит сочувственно.
– Как – «влип»?
Трясу головой, чтобы хоть немного привести себя в чувство. То ли я изрядно отупел за последние полчаса, то ли Франк за свою долгую жизнь так и не научился внятно изъясняться. По крайней мере, я не понимаю его многозначительных намеков. То я, видите ли, «здесь, да не весь», то «живу отчасти», теперь вот и вовсе «влип». Сейчас чего доброго выяснится, что моего брата, сиамского близнеца, в младенчестве похитили инопланетяне, и пока наше кошмарное семейство не воссоединится, вселенная не сможет вздохнуть с облегчением. Силы зла будут безраздельно править миром, потирая потные лапки, а силы добра – мужественно играть желваками да точить бластеры. И вот тогда-то из-под платяного шкафа, сияя героическими зубами, вылезет добрый дядя Шварценеггер и скажет: «Добро пожаловать в Голливуд!» И будет мне счастье.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
