Для разговора, если я хотел успеть на восьмичасовой автобус до Аркхема, оставалось часа четыре, и я, не откладывая дела в долгий ящик, предложил древнему выпивохе продолжить возлияние, а сам тем временем отдал должное своим скромным припасам. При этом я старался не переусердствовать с угощением — не хотелось, чтобы хмельная болтливость Зейдока раньше времени перешла в ступор. Потребовался час на то, чтобы его разговорить, но и теперь он уклонялся от моих вопросов об Инсмуте и его мрачной истории, болтая на злободневные темы и явив широкую газетную осведомленность вкупе с тягой к философствованию на этакий деревенский манер. К концу второго часа я испугался, что с этой квартовой бутылью виски не добьюсь нужных результатов, и уже подумывал, не лучше ли будет оставить старика Зейдока и скорее идти назад. Но случай сделал то, чего я не мог добиться своими вопросами; с присвистом дыша, Зейдок заговорил сам, и бессвязное стариковское бормотание заставило меня податься вперед и внимательно вслушаться. Я сидел спиной к воняющему рыбой морю, а он — лицом к нему, временами обращая блуждающий взор к отсветам на низкой отдаленной линии Чертова рифа, и вдруг как-то зачарованно показал рукой на волны. Вид их, казалось, его беспокоил, ибо он начал с серии слабых проклятий, которые завершились потаенным шепотом и ищущим понимания взглядом искоса. Он наклонился, тронул меня за отворот пиджака и с хрипловатым присвистом, но довольно внятно заговорил:
— Здесь вот это все и зачалося — это клятое место всех злодейств, вон там, где самая водяная глубь. Врата ада — прямо отсюда они толпой кидались на дно. Все это натворил капитан Оубед — подцепил енту заразу не на добро себе на островах южных морей. Все в те дни пошло по худой дорожке. Ремесло упало, мельницы встали — даже новые, — и лучших наших парней поубивало на войне тыща восемьсот двенадцатого года, а какие сгинули с бригом «Элиза» и шаландой «Рейнджер» — обе посудины шли с товарами Гилмэна. У Оубеда Марша на плаву было три судна — бригантина «Коламби», бриг «Хетти» и барк «Королева Суматры». Он только один тогда торговал с Ост-Индией и островами, хотя баркентина Эсдраса Мартина «Малайская невеста» бегала с товаром чуть не до двадцать восьмого года.
Никогда не видывал никого хуже капитана Оубеда — старое отродье сатаны! Кхе-кхе! Помнится, он говорил как-то насчет веры, называл всех жителей дураками, мол, ходят на христианские собрания и носят свои бремена кротко и смиренно. Говорил, что лучше бы им выбрать себе других богов, вроде нижних, как у индейских народов, которые дают туземцам за их жертвоприношения доброе рыболовство, и еще говорил, что только нижние боги по-настоящему отвечают на молитвы людей.
Мэтт Элиот, что плавал у него первым помощником, много чего тогда порассказал, он один не хотел, чтобы люди делали всякие языческие вещи. Говорил об острове, что восточнее Отагейта, куда они ходили, что будто на нем прорва каменных развалин старее всего, что кто-нибудь когда-нибудь видел, что-то вроде Понапы на Каролинах,[87] но с резными лицами, совсем как у больших статуй на острове Пасхи. Там неподалеку был еще невеликий остров с вулканом, где они видели другие развалины со всякой резьбой — камни все поистерлись, пока лежали под морем, но ужасные вырезные чудища покрывали их сплошь.
Ну так вот, значит, Мэтт сказывал, туземцы там имели столько рыбы, сколько могли выловить, и носили браслеты всякие и на голове штуковины вроде как золотые и покрыты сплошь узорами с чудищами, ну прям совсем как на тех развалинах на островке, — не пойми что, то ли рыбьи лягвы, то ли лягушачьи рыбы, и они будто бы крутятся так и сяк, ну совсем как человечки. Никто не мог выведать у них, кто им так хорошо помогает, и все другие туземцы не знали, как это они исхитряются наловить такую прорву рыбы, когда на соседних островах тащили одне пустые невода. Мэтт, он все дивился, да и капитан Оубед тоже. Оубед, тот примечал, что с каждым годом все больше красивых юношей того племени исчезало с глаз долой безвозвратно, а стариков там вообще почти не было. Еще он заприметил, что некоторые туземцы выглядели слишком уж странно даже для канаков.
И захотел Оубед вызнать правду насчет их язычества. Ведать не ведаю, как он это сделал, а только начал он промышлять торговлей из-за тех золоченых цацек, что носили туземцы. Все выпытывал у них, откудова они их взяли и нельзя ли раздобыть еще, и выведал все ж историю у старого вождя — у Валакеа, как они его называли. Никто, кроме Оубеда, не поверил старому желтому дьяволу, но капитан-то, он умел читать людей как книги. Кхе-кхе! Никто никогда и мне не верил, даже когда я им и теперь говорю; вижу, и ты не веришь, молодой человек, хотя, посмотреть на тебя, глаза-то у тебя вроде такие же смышленые, как были у Оубеда.
Шепот старика становился все тише, и я содрогнулся, почувствовав, что сам он искренне верит в правдивость своих хмельных фантазий.
— Ну так вот, сэр, Оубед, он узнал, что на ентой земле водятся такие твари, о каких люди никогда и слыхом не слыхивали — и не поверят, даже если им скажут. Кажется, енти канаки множество своих юношей и девушек приносили в жертву каким-то тварям вроде богов, что жили под морем и платили им за это всякого рода пользой. Канаки повстречали тех тварей на малом островке со странными развалинами, и они казались им точь-в-точь теми ужасными рыбье-лягушачьими чудищами, что вырезаны там на камнях. Может, они все вроде существ, о каких говорят русалочьи истории и все такое. У них на дне морском разные города, и ентот остров выпучился оттуда. Кажется, там, наверху, оказалось несколько тех самых тварей, что жили в каменных зданиях, когда остров вдруг вылез наружу. Так вот канаки и прознали про них, что они оттуда, снизу. Сразу, как только высадились, поговорили с ними знаками, а вскоре учинили сделку. Этим тварям нравились человеческие жертвы. Им когда-то давным-давно их приносили много, потом они надолго потеряли связь с верхним миром. Что они делали с жертвами, этого я не скажу, и я так думаю, Оубед не хотел, чтобы кто-нибудь слишком много об этом расспрашивал. Но факт, что ента сделка показалась язычникам выгодной, потому что они переживали тяжкие времена и от нужды готовы были на всякое безумие. Дважды в год — в Вальпургиеву ночь и в канун Дня всех святых — они отдавали морским тварям точно такое число молодых людей, о каком условились. Также давали им кой-какие резные безделки, которые сами делали. А енти твари, как обещали, давали им взамен прорву рыбы — они сгребали ее со всех морских глубин — и еще всякий раз давали сколько-то золоченых вещей.
Ну вот, встречались туземцы с тварями на малом острове с вулканом — приходили туда на каноэ с жертвами и всяким прочим, а назад плыли с золочеными драгоценностями. Поначалу твари на главный остров к канакам сами никогда не приходили, но потом стали приходить своей охотой. Видать, они безумно захотели смешиваться с канаками на церемониях в Вальпургиеву ночь и в канун Дня всех святых. Они, видишь ты, могли жить и под водой, и снаружи — потому и зовутся анфибами, так я думаю. Канаки говорили им, мол, если люди с других островов прознают, что они вообще здесь существуют, то захотят вымести их отсюда, но твари им отвечали, что тут нечего беспокоиться, потому что они сами могут отовсюду вымести детей человечьих как шелуху, если те вздумают надоедать им, — мол, они могут такое, чему даже названия не придумано, потому что подобное делалось только один раз сгинувшими Прежними Существами, кто бы они ни были. Но, не желая лишнего беспокойства, твари затаивались, когда на остров приплывали чужие. А как дело подошло к спариванию с ентими жабьими рыбами, канаки будто поначалу не хотели, но потом узнали кое-что, как на деле с этим спознались. Оказалось, человечьи люди все вроде родни таким водяным бестиям: мол, все живое однажды вышло из вод и дожидалось только малой перемены, чтоб вернуться назад. Твари сказали канакам, что если они смешают крови, то дети будут как нижние, сначала в человечьем виде, а потом превратятся и все больше будут похожи на бестий, пока наконец не уйдут в воду и не соединятся там, внизу, с огромным множеством бестий. И это в большинстве молодые парни — их превратили в рыбьих тварей, и они пошли в воду, чтобы никогда не умереть. Енти твари никогда не умирают, разве что их насильно убьют. Ну вот, сэр, со временем Оубед вроде узнал, что тех островитян их водяные твари наполнили рыбьей кровью. Когда они старели и это делалось заметно, то держались скрытно, пока не почувствуют, что им уже хочется оставить селение и идти в воду. Некоторым больше это нравилось, чем другим, а некоторые медленно изменялись и долго не хотели идти в воду; но в большинстве они сурьезно относились к пути, указанному им бестиями. Тот, кто от рождения больше походил на тварей, превращался легко и исчезал безвозвратно, а тот, кто рождался почти человечьего облика, иногда оставался на острове лет, почитай, до семидесяти, хотя обычно и до этого ходил вниз, чтобы попробовать плавать. Туземцы, уходившие в воду на время, сколько-то побыв там, возвращались, и будто кое-кто разговаривал там, внизу, со своим прапрапрапрапрадедом, оставившим сушу два века назад или того раньше.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
