А выше на ступень — уголовное дело на врачей: ребенок умер после аппендицита. Еще одно дело — на хирурга, его хотят фельдшером перевести, да работать некому: кто на дежурство выйдет? Еще одно — на гинеколога, какие-то цыганки ее запутали.
А еще крыши текут, отопление становится, ревизоры кусают, макулатура не сдается, лекарственные травы не собираются, благоустройство не проводится, финансы не соблюдаются, отчеты не представляются, санитарная пропаганда не ведется, показатели не улучшаются, техника безопасности не… дисциплина не… работа с кадрами, наставничество, подвижничество, гражданская оборона… э… э… э? Протоколы, накачки, звонки, вызовы, планерки… А если пробьешься даже и станешь в рост на ноги вдруг, то бумажный водопад сверху обвалом тебя, а с боков сильные потоки переписок, и самому еще один поток, чтобы вниз его сначала изготовить, потом излить… И в этих общих потоках с канцелярской лишь пыльцою невинною вдруг запахом острым, мочевиной и гнусом жалоба возникает и анонимка, глянь, провонялась. Еще одна! Еще и еще! А вот обратным потоком — встречные пошли «в ответ на…». Переплелись они, склещились, не разорвешь, не раздерешь, хоть и богатырь ты, Микула Селянинович, бедный Михтих! Но все же бьется он сильно, и так и сяк, и выше пояса и ниже — не сверяться же ему с Федором Михайловичем Достоевским. Государственный человек не может под князя Мышкина, под Алешу Карамазова.
— И с другой стороны, — вопрошает он саркастически, — инок чистый, блаженный, душою прекрасный сумеет ли здравотдел возглавить? Непротивление в этой суматохе?.. Ну, что вы скажете, интеллигент рефлектирующий? Ваше мнение?
— А вы неправильно вопрос поставили.
— Сами поставьте, увяжите ваше мечтательное небо с нашими грешными низинами. Извольте. Впрочем, заранее вам скажу, это невозможно. Вершины не зря абстрактны…
— Разберемся, — говорю я, — шаг за шагом. Вот вы привычно связали Алешу Карамазова с непротивлением злу насилием. Понятно, евангельский отрок. Но ведь за этим образом идея другая — авторская. Так что не путайте… Я, пожалуй, вам один эпизод напомню.
— Напоминайте.
— Надеюсь, вы не забыли тот случай, когда маленький мальчик лет пяти из крепостных бросил камень-голыш, попал в тонкую косточку породистой легавой и сломал ей ногу, дорогую собаку испортил.
— И далее?
— Дальше генерал-хозяин всю дворню выстроил, мальчика велел раздеть догола и затравил его псами насмерть. Холуи держали мать, и на ее глазах собаки ребенка гнали и рвали… Иван Карамазов, если помните, спросил младшего брата Алешу, которому эту историю рассказал: «Что будем с генералом делать?». Отрок ответил сразу: «Расстрелять!».
И слово же совсем не евангельское, а современное. Вы-то чувствуете?
— Я-то конечно… Впрочем, и вы… Ну, вот и все?..
— Далеко не все. Убить палача — лестно, согласен, тоже форма очищения, но сие лишь одна строка, одна только грань, да и не самая главная, есть вещи и поважнее.
— Давайте сюда эти вещи!
— Извольте. Грядущее счастье человечества не стоит одной слезинки невинного ребенка. Тоже Федор Михайлович, его кредо.
— Так. Приехали.
Он иронически посмотрел на меня, как бы ощущая мою недоношенность. Под его взглядом я сказал:
— Имеется и другая формула: цель оправдывает средства. Так что же мы выбираем?
— Ничего, — ответил он, — здесь выбора нет, это крайности, а мы с вами не талмудисты и не начетчики. Да Бог с ними, с этими формулами, они заковыченные, в цитатах, а жизнь отдельно у них.
— А у нас?
- У нас — другое дело, нам выбирать, есть такая грань: или-или…
- По этому поводу, между прочим, высказался Наполеон: «Бог на стороне сильных батальонов».
- Да. В зените славы он такое говаривал, но вам бы с ним на острове Святой Елены переговорить. А, впрочем, так далеко ходить необязательно. Кое-какие батальоны через наши жизни прошли, припоминаете? И еще они нахально на пряжках писали: «Gott mit uns» — с нами Бог, — и где же они?
- Ну, эти выродки, положим, просчитались, мы оказались сильнее, заметьте — сильнее. А вот, если бы мы были слабее…
- Потому и просчитались, что выродки, а мы — хоть и разные, а люди.
- Вы полагаете, что хороший человек может остановить танк голыми руками?
- Человек, если он Человек, обязан сделать десять танков против одного бандитского, а ежели нет у него по местности, значит, будет бутылками рвать, как панфиловцы под Дубосеково.
- Сила в Правде или Правда в Силе? — сказал он. — Сюда вы клоните беспроигрышно, но и без оттенков, ортодоксально. Сами-то как в личной жизни и вообще — белоснежны?
- Я? Белоснежный ортодокс? Или отрок?
— Вот видите…
- Я вижу.
- Что именно?
- Я вижу грань.
- Какую грань?
- За которую уже нельзя.
- Например…
— Донос, например, анонимка, товарища продать… за что, помните, в детстве морду били обязательно, а выросли — и перестали.
- Почему перестали?
— Такой выбор сделали, выбирать приходится — на самой же грани, и наш спор не академический и не последний, и вам еще выбирать, Михаил Тихонович… Вот увидите…
Наш спор не церковный
О возрасте книг,
Наш спор не духовный
О пользе вериг.
Наш спор о свободе,
О праве дышать,
О воле Господней
Вязать и решать.
— Вы — человек простой, и говорите стихами, и все ваши женщины — прекрасные дамы.
— В каком смысле?
— В том смысле, что вы им, вероятно, Блока читаете. Сначала. Но, в конце-то концов…
— Ну, в конце-то концов…
— Так что за разница между вами и тем хуторским мужичком, каковой свою бабу кладет головой задницей на помидоры?
— А вам приходилось так?
— Приходилось.
— И вы чувствовали себя на седьмом небе?
— Разумеется.
— Так вот, вы не были на седьмом небе.
— А где же я был?
— В другом совсем регионе, вспомните анатомию.
— Действительно, с точки зрения анатома — вы правы.
— Ну, нет, увольте. Это ваша правда, вернее, ваш выбор.
— Позвольте, и здесь выбирают?
— Конечно, хоть и непроизвольно: глазами анатома или поэта — всяко бывает, знаете… Это перемежается… объединяется…
— Ладно, с точки зрения поэта я вам скажу:
Нам надоели небесные сласти,
Хлебище дайте жрать ржаной.
Нам надоели небесные страсти,
Дайте жить с живой женой!
— Jedem das seine — каждому свое…
— Вы это из книжек, а я там был.
Действительно, у него страшный опыт. Куда мне до него. Но что же он выберет в конце-то концов? Посмотрим. А пока наши отношения носят характер двойственный. По службе он меня не балует, но разговоры — такие, чтоб до подложечки, — только со мной. А бюрократию не любит.
— Плоскость вашего стола совершенно чистая, свободная, как аэродром. Где же бумаги? — спрашиваю его.
— А у меня для них большая корзина, вот, за спиной.
В этих его словах какая-то доля правды. Во всяком случае, он полагается не на бумагу, а на осанку. И на ораторские свои способности. Говорят, он где-то лекцию читал и доказал до перерыва, что все, допустим, белое. А в перерыве ему начальство подсказало, что хорошо бы — зеленое. Он так и сделал, и доказал, и показал воочию, и все были страшно довольны, что наконец-то зазеленело. И на ледяные коллегии шел, и кромешные комиссии принимал уверенно и легко. Да и что они ему после овчарок Бухенвальда. И все-таки, что же он выберет? Посмотрим. Ох, посмотрим…
А время шло. Судьба вроде бы затаилась и не очень-то размахивала своим указующим перстом. Но вот однажды он забрал в машину меня, еще прихватил профсоюзного лидера — юную Макарову, и мы покатили в область по чьему-то вызову. В дороге был суховат, задумчив, соблюдал дистанцию. А там, уже на месте, собралось много людей — народ сановитый-маститый, в чинах. Они проверенные, крутые, общаются значительно, жесты округлые, лапы бархатные, а когти острые, но в лунки утянуты и мирно пока лежат. Тихие реплики, короткие — последние, значит, приготовления. Еще не началось, а воздух сгустился, дышать пока есть чем и улыбнуться даже, но что-то вибрирует тонко с тревожинкой и поганцей:
