его отцом. Полагаю, случайно сорвалось с языка?
Неужели? Как глупо с моей стороны.
– Что с того? Можно сказать, он отец всей нашей вере.
Хизр Хаз покачал головой:
– Так и есть, но никто его так не зовет, кроме тех заблудших, кто уже на пути в адское пламя.
Мне хотелось размозжить его голову о каменную арку.
– Мой сын в опасности, а вы караете меня за случайное слово?
– Случайное слово часто выдает правду. Кярс знает, что вы следуете по Пути потомков?
– Чтоб ты заледенел в аду.
Я плюнула ему под ноги.
Когда я развернулась и пошла прочь, он сказал:
– Интересно, что еще ты скрываешь?
Я ушла на женскую половину храма, чтобы хоть немного побыть одной. Села на ковер возле усыпальницы, обнесенной проволочной решеткой. Я закрыла глаза, ожидая успокоения от прохлады ветерка, дующего с купола цвета листвы. Но не помогало. Ничто не могло успокоить ярость моего стучащего сердца.
Как ничто не могло и остановить слезы. Я закрыла лицо, но они текли по губам, и я чувствовала соленый вкус горя. Я вернула сына. Я держала его, целовала, ощущала биение его сердца. Как могло случиться такое? Он остался там, за мостом, за мостом того проклятого святого!
Какой бы я ни была сильной, но никогда не могла этому помешать. Я видела, как орда Селуков утопила моих дочерей, внучек и правнучек. Моего сына, его сына и сына его сына задушили. Трех из Двенадцати предводителей Потомков – и я ничего не могла для них сделать.
Почему я выжила? Потому что я была птицей, следящей с верхушки дерева. После того как цикл кончился, отец Хисти перенес меня в это время и в это место, чтобы возродить наш род. Все зависело от меня, но я никогда, никогда не справлялась.
По ковру прошуршали шаги. Обернувшись, я увидела ту девушку – Сафию, а вернее, Сади, утирающую глаза. Она выглядела такой же сумрачной, села посреди комнаты и смотрела на гробницу. Ее губы оставались неподвижными, она не молилась.
Хизр Хаз спрашивал, что я скрываю. Что ж, приятно знать, что я не одна такая. Я приблизилась к Сади, и она сглотнула при виде меня, словно проглотила кожаный мяч.
– Что ты делала прошлой ночью? – спросила я.
Она прикрыла ладонью рот и зевнула.
– Охраняла мост. Кроме этого мы мало что могли сделать.
Как дочь шаха Мурада стала так искусна в стрельбе из лука? Женщины из рода Селуков в Аланье воевать не учились. Аланийцы любили изображать сирмян воинственными – если даже принцессы у них были воительницами, это наверняка правда. Селуки Аланьи приняли путь и веру святых правителей, которых они покорили, а в Сирме Селуки, похоже, больше склонялись к традициям Пустоши.
– Ты не видела… – Я замялась. – Ты не видела старика с ребенком на руках?
Она подняла бровь, потом покачала головой.
Почему она здесь? Почему не со своей семьей? Разве она не понимает, как драгоценно каждое мгновение, проведенное с родными? С матерью и отцом, с братьями и сестрами, с дочерями и сыновьями? Только родная кровь имеет значение. Только кровь.
Я всхлипнула, глядя в ее ласковые глаза цвета закатного солнца. Кажется, я заразила ее печалью – у нее увлажнились глаза.
– Что случилось? – спросила она.
Я закрыла заплаканное лицо и покачала головой:
– Не утруждай себя… моими печалями, дорогая.
– Я слышала, что Мансур захватил твоего сына. Я была бы рада помочь.
– Почему? Зачем тебе мне помогать?
Девушка тяжело вздохнула:
– Я видела так много смертей. Видела саму смерть. Я думала, что, помогая отцу твоего сына, смогу помочь и спасению Аланьи… что бы ни происходило там… в Сирме, где сражался мой отец.
Она хотела поделиться своей мудростью, не выдав при этом себя. Она шла по грани, но пусть, не стану мешать.
– Я была бы горда иметь такую… сестру. – Я чуть не сказала «дочь». – Женщины йотридов вооружены луками, но эти йотриды… в них нет ничего доброго. – Они напоминали мне о Селуке и его орде. – Они грубые и жестокие. Ты же, кажется, обладаешь всеми достоинствами.
Если бы я владела луком, как эта девушка, то, возможно, убила бы Селука и предотвратила тот страшный поворот истории.
– Нет, я не такая, – сказала она. – Я труслива. Я всегда делаю то, что легче. Убегаю прочь.
Может быть, она бежала от своей семьи? Не потому ли оказалась так далеко от дома?
– Я предпочитаю сражаться в чужих битвах, потому что собственные так меня страшат.
Я утерла слезы.
– Ты знаешь историю Сафии, в честь которой ты названа, дочери отц… святого Хисти?
Моей прапрапрапрапрабабки.
Сади покачала головой:
– Я понятия не имела, что ношу имя его дочери.
Разумеется. Ведь последователи святых вели себя так, словно его детей никогда и на свете не было – от стыда за то, что убили всех нас.
– Когда Сафии было двенадцать лет, ее забрал.
Я указала на гробницу.
– Святой Джамшид? – подняла брови Сади.
Я кивнула:
– Джамшид хотел прекратить размолвку между ним и семьей его учителя Хисти. Как лучший из его учеников, он считал себя наследником, и я думаю, что действительно в это верил, ведь у Хисти не было сыновей, только дочери. Поэтому, не спрашивая позволения, Джамшид взял в жены любимую дочь своего учителя. Таким образом, его дети имели бы кровь Хисти, и раздор прекратился бы.
Сади пожала плечами:
– Звучит разумно… вроде бы… но ведь он похитил ее… так что, может, и нет.
– Сафия уже была обещана двоюродному брату, и тот поклялся спасти ее.
– Двоюродные? Да, мне знакомы такие чувства.
Мне нравилось, что ее увлек мой рассказ, но я только его начала.
– Было поднято войско, и должна была состояться битва за двенадцатилетнюю девочку, в ней решалось и будущее самой веры.
– Да, – сказала она. – Кажется, я что-то помню об этой битве. Хотя меня учили, что это Джамшид боролся за сохранение веры. Сражался с еретиками, которые манипулировали семьей святого Хисти и стремились разделить верующих в Лат.
Ну конечно, они сказали бы именно эту ложь. По правде говоря, это Джамшид своей алчностью расколол веру.
– Так или иначе, все мы знаем, что Джамшид победил. В этом нет сомнений. Но он не получил того, что хотел. Сафия благодаря своей хитрости сбежала и отправилась в горы Вограс, где вышла замуж и основала великое племя. Они стали известны как Потомки.
Сади тронула подбородок:
– Хм, Потомки. Несколько племен забадаров в Сирме все еще следуют их пути.
– В самом деле? И тамошние Селуки
