это правда, тогда все может быть еще страшнее. Если оборотень не на стороне Мансура и йотридов, выходит, он сражается за кого-то другого.
Гомон усилился. Визири не одобряли таких сложностей. Как и я. Ведь я надеялась, что, находясь рядом с ними, сама подведу их к правде, к своей, а не к настоящей!
– Сражается за кого-то другого? – Като испустил долгий язвительный вздох. – Во имя Лат, разве недостаточно Мансура и йотридов?
– Кому больше всех выгодно продолжение смуты в Аланье? – спросил Хизр Хаз. – И кто больше всех выиграл от смерти шаха Тамаза?
– Ты говоришь, как звучит ситар с вырванными струнами, – сказал Като. – Понятия не имею, к чему ты клонишь.
Я тоже не понимала.
– Подумай сам, – ответил Хизр Хаз. – Кто враг и нам, и Мансуру, всем? Путь потомков.
Окно под моими когтями задрожало от шума и гомона. Итак, детали собраны в целое, но увидят ли за трещинами мой образ?
Хадрит взревел громче всех:
– У Пути потомков нет лица. Нет главы. Их последователи рассеяны и скрываются. Очень сомневаюсь, что это они.
Что же привело Хизра Хаза к такому проницательному заключению? Я надеялась, что не наш недавний разговор. Или он догадался, что это я? Не поэтому ли не позволил мне присутствовать на собрании?
– У меня есть другая теория.
Легкий, нежный девичий голос. И неуловимый абядийский акцент. Но я не видела в зале ни единой девушки.
– Да, Рухи, – сказал Хизр. – Лично я доволен, что Апостолы проявляют интерес к этому делу. Скажи нам, что ты думаешь.
Она из Апостолов Хисти? Я считала, что они останутся в стороне от конфликта из-за престолонаследия.
– Большинство из вас не знают меня, – сказала она, – но я хорошо знакома с самыми разными колдунами.
Раздался шорох ткани. Все в зале заохали. Что там произошло?
– Пишущий кровью покрыл меня этими рунами, – сказала она. – Ни одна часть тела не осталась без шрамов. Эти руны… если бы вы лишь испробовали страданий, сквозь которые ежедневно прохожу я, вы молили бы о десятке смертей. Вот это у меня на лбу называется «Тысячным адом».
Тысячный ад – кровавая руна, предназначенная для пыток и наказаний. Она выявляла самые глубинные страхи, правда, я сама никогда не чертила и не испытывала ее.
– Если коротко – все именно так скверно, как кажется. Если бы не фанаа, я бы корчилась в агонии даже сейчас.
В комнате стояла тишина, если не считать ее голоса. Она заворожила их.
– Кроме пишущего кровью, который меня пытал, я когда-то водила дружбу с другой колдуньей. Ее звали Ашери, и она соединяла звезды.
Снова аханье.
– С магом, принесшим бедствие Сирму? – спросил какой-то визирь.
– Да, с ней, – ответила Рухи. – Но до этого она заходила в мою чайную. Она выглядела… порядочной, хоть и меланхоличной. А однажды я увидела ее стоящей на вершине холма. Я увидела, как она… рисовала в воздухе фигуры… руками. Тогда я ничего не знала об этом. Только позже я поняла, что она соединяла звезды. И тем самым призывала одну особую звезду – Кровавую.
Всякое колдовство – порождение одной из двух звезд: Утренней, которая произвела на свет все живое, и Кровавой, из которой все живое переродится в Великом ужасе. Разумеется, Ашери призывала ее во зло.
– Я вам это говорю потому. – Рухи сглотнула, – потому что прошлой ночью, спрятавшись в кустах, видела, как некто чертил эти фигуры в воздухе. А потом я увидела, как сам воздух превратился в саранчу, и эта саранча полетела к стене таким густым роем, что стоящие на страже гулямы не увидели набег йотридов.
– Говорил же я, это из-за той саранчи, – сказал Като. – Мои гулямы не трусы. Продолжай, девушка, скажи нам, кто это был. Тот ублюдок Пашанг?
– Нет, не Пашанг. Он держал ее за руку, но это сделал не он. Это та, кого все вы знаете как убийцу шаха Тамаза. Это Сира.
21. Сира
Вера и Озар сидели на подушках у деревянного чайного столика в слабо освещенной гостиной. Сначала они не узнали меня в тусклом свете свечей из-за повязки и оранжевого тюрбана. Но когда мы с Эше плюхнулись на расшитые блестками подушки напротив, Вера схватилась за грудь и воскликнула:
– Сира!
Пашанг, сидевший слева от меня, поднял палец, велев ей замолчать. Озар поставил локти на стол и подался ближе.
– Султанша, – прошептал он. – Это правда ты, благодарение Лат!
Смотреть на них было все равно что подглядывать в прошлую жизнь, которой я жила давным-давно. Однако я видела их всего несколько дней назад. Полагаю, некоторые дни длятся дольше, чем года.
Я развязала оранжевый тюрбан, и завитки волос упали мне на плечи. Что я могла им сказать? Счастлива ли я видеть Озара и Веру? Не совсем. Хотя я ценила уважение Озара и привязанность Веры, я скучала вовсе не по ним. Если бы за столом сидели Тамаз и мой брат, возможно, мне не пришлось бы силой выдавливать улыбку.
– Видеть вас обоих здоровыми – отрада моей души, – сказала я.
Озар указал на Эше, сидевшего справа от меня и до сих пор источавшего запах щелока и воды из бассейна.
– Химьяр, я так хотел послушать твои стихи. Какое счастье, что время еще есть.
– А есть ли оно? – скрестил руки на груди Эше. – Учитывая все, что происходит?
– О, конечно, Поэты-воины слагали стихи, взбираясь на крепостные стены, переводя боевых коней вброд через реки и даже в рукопашной схватке, держа одной рукой клинок, другой перо. «Трепещущие сердца рождают красоту» – стих самого Таки.
Пашанг усмехнулся:
– Тогда я стану повитухой красоты. – Он указал подбородком на Веру: – Расскажи нам, девочка. Расскажи всем, что рассказала мне.
Щеки Веры порозовели от смущения. Невыносимо очаровательна.
– Не знаю, с чего начать. Наверное, начну с Мансура. Видите ли, я несколько раз видела, как он держит ребенка. Малыша Селука. Он всегда держал его перед собой, будто большой камень, даже не плоть. Но несколько часов назад он забрал малыша. И на этот раз он так держал его, я никогда этого не забуду…
По дороге сюда Пашанг сообщил, что Мансур покинул дворец, взяв ребенка, и исчез. Но, во имя Лат, какое имеет отношение к разоблачению колдуньи то, как он держал малыша?
Вера продолжила:
– Прежде чем исчезнуть в ночи, Мансур поцеловал ребенка в макушку, затем примостил его головку у себя на плече. Очень по-матерински, вам не кажется?
И знаете, кто обычно держал так
