Пришла и третья весть, и вот она-то выбила Святополка из колеи напрочь. Гонец, коему поручено было перевезти жену Святополка в Киев, обнаружил в доме, где она проживала, два трупа. Священник, бывший с польских еще времен всегда при ней, умер от ножевой раны, а сама она от яда.
Святополк заперся в тереме. Воеводы, сочувствовавшие ли, злорадствовавшие ли, не решались его тревожить.
* * *
Франкский рыцарь Жискар, вызвавший дома гнев легко раздражающегося Робера, повелителя королевства, оставленного немцами из жалости потомкам Шарлеманя, решил попытать счастья на востоке и состоял теперь при Ярославе. Эскорт Ярослава остановился на ночлег, а сам Ярослав, взяв с собою десять ратников и новоиспеченного воеводу Жискара, высадился на берег, вошел в близлежащее селение и конфисковал там десять лошадей, мотивируя это тем, что он посадник новгородский и действует в соответствии с олеговым указом. Хозяева лошадей хотели, но не решались, протестовать — ратники выглядели делово и сурово. К рассвету кавалькада, не скрываясь, прибыла по олегову хувудвагу в столицу.
Ярослав рассчитывал встретить здесь по меньшей мере половину претендентов на престол — многие из братьев жили гораздо ближе к Киеву, чем он — но не встретил ни одного. Святополк, успевший произвести все нужные действия и взявший, как оказалось, власть себе, тоже отсутствовал. Ворота детинца никто не охранял. Сопровождаемый соратниками, Ярослав вошел в терем, миновал гридницу, и сразу, сопровождаемый Жискаром, проследовал в отцовскую занималовку.
По терему шлялись растерянные слуги и служанки, с тоской поглядывая на новгородцев в кольчугах.
Захлопнув дверь, Ярослав задвинул засов и оглянулся. Жискар, поджарый и подвижный брюнет, сел на скаммель и задремал. Удивительно, но, кажется, в занималовку никто не заглядывал с момента, как Владимир уехал в Берестово. Слой пыли на всех горизонтальных поверхностях был толщиной в палец.
Что надеялся найти в кабинете правитель Новгорода? Он и сам не знал. Но почти сорок лет владимирова правления Русью — не шутка. Взятие и удерживание власти вопреки всем враждебным и даже дружественным силам Европы — это серьезно. Есть чему поучиться.
Оружие, амулеты, памятные сувениры — к свиньям все это. А вот фолианты да хартии — это да. Это стоит внимания.
Хартий и грамот оказалось много — с гербами и без, с печатками, с рисунками. Ярослав методично перебирал их, время от времени вглядываясь в тексты. Некоторые были писаны рукою Владимира, и к ним Ярослав присматривался тщательнее.
Жискар приоткрыл один глаз.
— Не мешало бы позавтракать, — заметил он, смягчая щелкающие шведские согласные. — Путан бордель, я устал и голоден, мон сюзерен.
Ярослав проигнорировал требование.
Шкатулка с гербом привлекла его внимание. В шкатулке оказалась свернутая в тугую трубку грамота. Ярослав развязал тесемку, глянул на первый лист, и сразу понял, что ничего более полезного и интересного здесь, в тереме, не найдет.
Завещание писано было твердой рукой, без спешки и суеты, основательно.
«…И ты, сын мой, поучись на моих ошибках и удачных свершениях, и запомни, что сейчас прочтешь. Человек ты не праздный, твердый…»
Ярослав представил себе Бориса — не праздного и твердого. Ну, дела. Это Борис-то не праздный? Ладно. Почитаем. И примем к сведению.
«Опытом располагая, бойся правил, сын мой. В отличие от Заповедей, правила, человеком выдуманные, могут только вредить, ибо всегда найдутся люди, которые скажут — нет, вот же правило, в то время как именно это правило мешает принять правильное решение».
Ярослав улыбнулся, представив, с каким серьезным видом читает Борис это издевательство, как запоминает — выдуманные, могут только вредить, ибо… Шутник Владимир!
«…А будешь речь держать, так не говори народу всякую истину, а только ту истину, которую объяснить можно быстро и доходчиво, как детям, потому те истины, кои долгому объяснению подлежат, народ, что дети, воспринимает с недоверием или враждебно и, как ни смешно, часто в этом оказывается прав».
А ведь действительно, подумал Ярослав. Объясни вот теперь народу, зачем я здесь с сотней ратников. Если правду говорить, так это долго ораторствовать придется, да и неприглядно выглядит эта самая правда.
«…настоятельно. Нет никакой Земли Новгородской, нет Суздаля, нет Ростова — есть Русь. Большие цветущие города бывают двух видов. Есть те, которые расположены на пересечении многих путей. И есть столица Империи.
Многие служили мне, и многие отошли от службы, а многие пришли на службу, но верных людей всегда мало. Обрати внимание, призови к себе, приласкай, одари вот этих, я их тебе сейчас перечислю, кои кусаются иногда, но раз сказавши да, делают, что обещали, и делают хорошо:
Алешка мой, он же Александр. Служить он тебе не будет, и приказам подчиняться тоже не будет, а кому он служит — неведомо мне. Так повелось, и не пытайся у него дознаться. Но если тебе понадобится помощь — попроси его. Не откажет он, а умения ему не занимать.
Сигтунец по имени Хелье, если найдешь его, и если захочет он, постарайся повелителем справедливым и радушным быть. Он тебя не выдаст, а в трудный миг нет лучше человека, на которого положиться тебе можно будет, хоть и молодой он совсем.
Межеский сын Яван, человек с темным прошлым, о коем прошлом не дознавайся. Одари его и держи, ежели сможешь, советником при себе, когда дань собираешь да награды раздаешь. Будет он тебе советовать — не обманут тебя, сколько дани собрали, столько в казну и поступит, ибо умеет Яван расчеты делать да знает по межеским своим смекалке и опыту хитрости, к коим прибегают боляре, дань собирающие, да смерды и ремесленники, дань платящие, чтобы блюсти свои интересны, а не княжеские, и хитрости эти раскроет он в пользу казны киевской.
Печенегов же притесняй, ежели воли себе много заберут, но с умом и опаской. Власть княжеская держится до тех пор, пока бытует в народе мнение, что может она, власть, защитить народ от печенегов. А усмиришь ты их, и решит народ, что власть княжеская в тягость им. Это не так, и не в печенегах тут дело, но в чем дело, долго объяснять, а народ, как уж было сказано, долгих объяснений не приемлет.
Только что писал тебе о правилах, мол, бойся их. Но народу правила нужны, правила, одинаковые для всех. Установи виру за провинности, и пусть ее платят все, вне зависимости от положения…»
Я уж думал об этом, вспомнил Ярослав.
Неожиданная мысль осенила его. Неужто именно Борису, любимому сыну, первенцу от христианской жены, писано это? Не предвидел ли Владимир… и не Святополка же он имел в виду, в конце концов… не приемыша… а тогда — кого?
«…правая рука. У всякого правителя есть такой человек. Следи за тем, чтобы не соблазнялся этот человек тщетой и властью, в противном случае не ты им будешь править, а он тобой…»
Да, это правильно, подумал Ярослав. Знаю по себе. Но при чем тут Борис? Борисом может править восьмилетняя девочка. Помашет кружкой и кувшином с брагой, и он пойдет туда, куда она ему скажет.
— Я, мон сюзерен, пойду поищу чего-нибудь поесть, — сказал Жискар. — Как по-славянски «Эй, кто нибудь!»?
Ярослав перевел. Жискар вышел, и Ярослав, снова заперев дверь, вернулся к чтению.
«…и услал я его, негодника, далеко — к Мстиславу, в Тму-Таракань. В приложении найдешь ты полностью те наставления, какие он по просьбе моей там написал, надеясь на помилование. Сам ты вовсе не должен быть мудр, но полезно правителю окружать себя людьми мудрыми…»
Ярослав сел на лавицу, устроился поудобнее, и продолжил чтение. Дойдя до конца текста, он отложил завещание и взялся за приложение, написанное в тмутараканской ссылке.
«Продли тебе Господь веку, князь светлейший! Здравствовать тебе в Киеве, граде, тобою украшенном и укрепленном! Да будет твое правление мудрым и справедливым.
Не стремись узнать слишком много о малом, дабы не показалось тебе малое главным.
Но и не поленись узнать о малом достаточно, если это малое — часть жизни твоей, дабы не одолевали тебя ненужные сомнения по сомнительным поводам.
Ум есть орудие мудрости, а жалость — орудие милосердия. Злые люди бывают умны, а порочные жалостливы. Но не знает мудрости зло, а порок милосердия.
Власть дана тебе Богом, дабы творил ты народу своему благо. Не соблазняй народ свой обещаниями, не вводи в искушение лестью, не приучай его к гордости. Народы страдают от других народов, но гордые народы страдают еще и от гордости своей, и чем больше гордятся, тем меньше трудятся и едят, и меньше платят дани князю своему. А князь, которому платят мало дани, сапогу дырявому подобен.
Не уподобляйся деспоту домашнему, который внушает жене то, чего не смог внушить другим. Либо жена тебя станет бояться, либо презирать будет. Напротив — внушай народу то, что не смог внушить супруге, ибо когда говорит князь, народ молчит. Ибо не каждый день лицезреет народ князя своего, и всякое слово княжеское народу дорого. Но не злоупотребляй этим. Говори народу только то, что ему интересно, ибо когда народ скучает во время речей княжеских, то начинает он князя рассматривать и находит в нем смешное. А когда народ смеется над князем, это плохо, ибо смеяться он должен не над князем, а над врагами и теми, кто плохо платит дань.
