В голосе Шуйского Пожарскому послышалась насмешка, поэтому он заметил:
— Так «дымные», чую, в боевом деле впервые?
— Аль заробел? — вроде как обрадовался Шуйский-младший.
Пожарский гордо вскинул голову:
— Я никогда не робею.
— Ишь ты! — то ли восхищаясь, то ли продолжая издеваться, воскликнул Дмитрий.
— Знаем, знаем, что смелый. Да только и Лисовский не робкого десятка.
Пожарский, не желая спорить, лишь спросил деловито:
— А много ли у него войска?
— Про то не ведаем. Но думаем, что пока немного, только ляхи. Но во Владимире и Суздале он может новый отряд из воров собрать. Так что держись, воевода!
В голосе Шуйского вновь послышалась насмешка, но настроение Пожарского не омрачилось, настолько рад был самостоятельному делу.
— Когда выступать? — весело спросил он.
Шуйский удивился, решил, что молокосос радуется из-за тупоумия, и скучно сказал:
— А как соберешься, так и ступай.
…Дымные — вчерашние крестьяне, одетые в тягиляи[50] да шапки, обшитые кусками железа, были вооружены в основном рогатинами, не имея ни сабель, ни тем более пищалей.
— Откуда будете, воины? — спросил он довольно хмуро.
— Из-под Нижнего Новгорода мы, — ответили мужики нестройно.
Старший в отряде, из дворян, одетый в кольчугу, хитро подмигнув своим, заговорил, заметно «окая»:
— Небось не зря говорят про нас: «Нижегородцы — не уродцы: дома каменны, а люди — железны!»
Князь, смягчившись, рассмеялся:
— Ну, коль «железны» — поляков побьем!
— А нам не впервой! — воскликнул все тот же словоохотливый дворянин.
— Вот как?
— Тушинский вор к нам для усмирения войско польское заслал с воеводой Сенькой Вяземским, так наш воевода Андрей Алябьев то войско враз разметал, а Сеньку на городской площади повесил в назидание: пусть попробуют еще сунуться.
— Дельно, дельно! — закивал совсем повеселевший Дмитрий. — Лошади-то у вас есть? Верхом ездить можете?
— Только я один, а остальные больше на санях…
— А огненному бою обучались?
— А луки и стрелы на что? Р-раз — и белке в глаз! А потом — у нас вот что есть. — Парень показал рогатину. — Хоть сохатого, хоть медведя один на один завалю.
Пожарский поставил головой над «дымными» этого говорливого малого, Ждана Болтина, уже раньше бывавшего в ратном деле. Всего пехоты в отряде насчитывалось двести человек да двадцать всадников — служилые люди самого князя из поместья и московского посада.
Коломна встретила недружелюбно, в крепость их не пустили, а подскакавший к воротам воевода Иван Пушкин с презрением окинул взглядом ратников Пожарского:
— Это что? Вся государева помощь?
— Государь сам в осаде, скажи и на этом спасибо! — сверкнул глазами Дмитрий, обидевшись за своих нижегородцев, к которым за время короткого похода успел привязаться.
— Ладно, — смилостивился Пушкин. — Располагай их по избам здесь, в Ямской слободе.
— А что, в крепости места нет?
— Пока не готово. Твоим «ратникам» самим себе придется шалаши ладить. Я чаю, что к топорам у них руки привычнее, чем к саблям.
Хоть воевода, конечно, был недалек от истины, но Пожарский вспылил:
— Коль тебе помощь не нужна, так и скажи, мы и обратно можем пойти. В Москве дел хватит.
— Ладно, ладно! Не горячись! — засуетился Пушкин. — Прошу тебя, князь, в мои хоромы откушать с дороги!
— Людей размещу и буду. А ты пока своих голов собери, будем совет держать!
Пушкину властный тон Пожарского явно не понравился, он молча повернул коня и ускакал в ворота высокой Пятницкой башни. Слобожане, в отличие от воеводы, встретили ратников дружелюбно, понимая, что коль поляки появятся под стенами Коломны, то, не будь защиты, первые пострадают слободы. Скоро во дворах разгорелись костры — это приступили к отрадному для каждого воина делу кашевары.
Дмитрий с верным дядькой Надеей и головой нижегородцев Болтиным отправился в город, который выглядел сумрачным и настороженным, как перед грозой. Торговые ряды на центральной площади пусты, не видно людей и на улицах.
Боярин не встретил его на крыльце, а ждал в горнице, дав понять, что гость — не ровня ему по чину. Пожарский, однако, сдержал свои чувства, решив, что не время разводить местничество. По знаку хозяина в горницу вплыла густо накрашенная белилами и румянами дородная хозяйка с чаркой водки на подносе, но князь остановил ее:
— Спасибо! Угощение потом! Зови, воевода, своих голов.
В горницу вошли три рослых стрелецких сотника. Сдержанно поприветствовав гостя, уселись на лавке у стены. Пожарский спросил:
— Что известно о Лисовском?
— Идет сюда.
— Откуда знаете?
— Лазутчики только приехали.
— Давайте их сюда!
Два мужика в тулупах вошли, сняв поярковые шапки, и встали у дверей.
— Ну, рассказывайте, что видели, без утайки, — потребовал Пожарский. — Вы кто будете, воины аль ряженые?
— Стрельцы мы, — ответил один из них, — а оделись будто местные из крестьян, вроде как за лесом поехали.
Пожарский одобрительно усмехнулся, одобряя хитрость лазутчиков.
— И где Лисовского повстречали?
— У села Высокого.[51]
— Далеко это?
— Верстах в тридцати будет.
— Давно повстречали?
— Вчера к вечеру.
Пожарский взглянул на Пушкина:
— Это же совсем близко! Медлить нельзя — надо посадских в крепость забирать.
Воевода побагровел:
— А чем мы их кормить будем? Лишние рты! Осада может быть долгой.
— Осада? — переспросил Пожарский и повернулся к лазутчикам: — Так их много?
— Да нет, сотни две-три!
— Как же он с таким отрядом осадит? Ведь в Коломне, чай, не меньше тысячи бойцов.
— Стрельцов сотни три, — ответил один из голов. — Остальные — из горожан…
— Это у него сейчас три сотни! — сказал Пушкин. — А сколько за ним еще идет? Мы же не знаем! Если бы государь внял моему прошению и армию прислал, тогда другое дело! А теперь только остается — садиться в осаду.
— Ждать нечего! — не согласился Дмитрий. — Пока их мало, надо немедленно разогнать. Готовьте, головы, свои сотни. Сегодня же и выступим, встретим Лисовского как надо.
Головы, повеселев, поднялись.
— Стойте! Куда? — заорал Пушкин. — Здесь я воевода, мне и командовать!
— Здесь я — воевода! — хладнокровно и веско возгласил Пожарский. — Грамоту ты читал: государь меня прислал сюда, чтобы защитить Коломну, а главное — не дать ляхам отрезать путь хлебу из Рязани. А ежели мы за стенами укроемся, как раз дорогу-то и перекроют!
