Он всегда так здоровался. Один из первых, кого смог приручить Обходчик. Хотя что тут приручать!..
Активность Держителей зависела от их возраста. Опытным путём Дед выяснил, что легче всего наладить контакт с теми, кто живёт на узлах из старых и новых станций. Однако имелись исключения – такие, как общительный Держитель «Белорусской-радиальной» (1938) и «Белорусской-кольцевой» (1952). Его потревожили во время строительства нового подземного вестибюля. Дополнительное влияние оказал вокзал наверху – бесконечный источник свежих взглядов и восхищённых вздохов. Радость от созерцания красоты была самой любимой эмоцией духов метро.
Дед с трудом удержался от искушения выйти в ближайший Слой, где нет толпы, а есть лишь мраморные крылья розовых бабочек и оправленные в золотистый оникс ослепительно-белые бутоны на бронзовых стеблях-светильниках…
Комплимент был принят и оценён по достоинству. Сквозь суетливую толпу прошествовала высокая дама в пурпурном вечернем платье. Руки, облитые сиреневым шёлком перчаток, бережно держали скрипку и смычок. Она исчезла в проходе, ведущем на платформу, и никто не удивился тому, что дама одета не по погоде.
Никто, кроме Обходчика.
Ему нравилось болтать с Белорусским Держителем: тот не пытался опуститься до уровня человеческого языка – напротив, поднимал до своего. Держители мыслят образами и чувствами людей. Перевести невозможно: слишком мало точек соприкосновения, и поэтому духи метро кажутся глуповатыми и неразговорчивыми, когда общаются со смертными. Но Держитель «Белорусской» не использовал слова – предпочитал показывать пассажиров, которые ему запомнились. Бабушка в трогательном кружевном платьице и с белым зонтиком, карапуз, закутанный в сто одёжек и оттого похожий на колобка, мускулистый парень в камуфляже, уткнувшийся в книжку, – надо лишь расшифровать, что имелось в виду.
Пару раз у Обходчика получилось. Держитель спрашивал: нет ли возможности расширить поток пассажиров, чтобы каждый день на станции появлялись только новые люди? А то «старые» совсем «пустые». У них нет «билета» (?) и много «багажа» (???)… Конец фразы остался туманным.
Но это уже что-то! Намного интереснее, чем дежурное общение с прирученными духами, которые всегда готовы помочь в поисках преступников. Потому что просьба кого-нибудь найти – едва ли не единственное, что они понимают.
Белорусского Держителя можно было назвать другом – поэтому Обходчик и решил им воспользоваться… Попросить о помощи, а потом ударить в спину. Фактически, предать, потому что услуга, в которой нуждался Деда, была лишь первым этапом операции.
Если бы дух «Белорусской» знал, каким будет последний этап, он бы не стал откликаться на просьбу, ведь из всех эмоций больше всего Держители ненавидели страх и отчаяние, которые наполняют станцию после совершённого самоубийства…
* * * 01:52 * * *
В середине декабря, когда до Нового Года остаётся всего ничего и последние дни уходящего года утекают сквозь пальцы, в людях просыпается острое желание повидаться с теми, кого принято называть «близкими». Поэтому в тупике станции «Белорусская-радиальная» было тесно – бюст Ленину считался удобным ориентиром для встреч.
Половинки пар поглядывали на часы, терпеливо убивая секунды до воссоединения с любимыми. Молодые люди поджидали друзей, чтобы отметить вечер понедельника. Девушки терзали телефоны – поторапливали опаздывающих подружек. А посреди этого цветника юности увлечённо обменивались новостями две пухлые тётушки.
Дед бесцеремонно растолкал молодёжь и завернул за чёрный постамент, как к себе домой. Там стоял контейнер для бомб, почти свободный – дамы поставили на него свои увесистые сумочки. Не обращая внимания на чужую поклажу, Обходчик залез на железную бочку, устроился поудобнее, прислонился к стене и с усталым видом прикрыл глаза.
Возмущённые тётушки едва успели спасти вещи от грязных ботинок «свинского хама». Парни усмехнулись, но промолчали. Девушки продолжали посылать эсэсмэску за эсэсмэской.
С извиняющейся полуулыбкой Злата присела на краешек контейнера, стараясь прикрыть учителя от недоумённых взглядов. В толпе могли водиться милиционеры.
– Что ты делаешь? – прошептала она – и тут же прикрыла рот рукой. – Молчу, молчу.
Дед пробормотал что-то неласковое.
Делать было нечего, и она принялась разглядывать людей. Запарившиеся в тяжёлой зимней одежде и замученные предновогодней суетой, горожане заносили с улицы грязь и грусть, перемешанную с запахом мандаринов.
«Господи, мы же ещё даже ёлку не купили! – подумала Злата. – И не купим. Какая, к лешему, ёлка? Варя слишком взрослая, чтобы верить в Деда Мороза, Деду Морозу не до подарков, а Снегурочке так надоел этот сумасшедший дом, что хочется бросить всё и уехать в Дубаи, жить в отеле круглый год и вести утреннюю зарядку для приезжих слоних. И никаких Отвратней!»
Море! Солнце! Горячий песок и пальмы! Хоть плачь! Злата вытерла ребром ладони подступившие слёзы – и недоумённо прищурилась. Кто-то мелькнул в толпе – знакомое лицо, смущённый взгляд, бесцветные вихры, выбивающиеся из-под вязаной шапки.
«Показалось, – решила она. – Перенервничала, вот и мерещится».
Но призрак не пропадал.
Толпа обтекала его, не замечая. Он оставался на месте. И смотрел на Злату.
Она смотрела на него. Узнавала и постепенно вспоминала, как её злил шутовской наряд: куртка с мультяшными нашивками, пижонские ботинки, длинный шарф, кончики которого болтались сзади на уровне колен, словно два хвоста.
Похож.
Слишком похож, чтобы поверить в случайность.
Когда Злата поняла, что задумал Дед, ей стало так тоскливо, так горько от происходящего, что она обернулась, чтобы попросить: «Прекрати! Перестань! Не надо!!» Но так ничего и не сказала.
Был вечер понедельника, середина декабря. На улице холодно, внизу душно, поезда забиты, словно консервные банки. Кто в суетливом подземном аду заметит, что у него отняли немножко плоти? По чуть-чуть – волосинку, кусочек кожи, пару клеток печени или костной ткани… Ерунда! Восстановится.
Деду требовалась очень точная копия, и поэтому он прибегнул к методу чужаков: воссоздал своего ученика из пассажиров метро. Воскресил, но не для жизни.
И пока он занимался созданием двойника, у бюста Ленину сменилась вахта ждущих. Уже никто не помнил, как Дед и Злата заняли контейнер для бомб. На них не обращали внимания. Как будто их здесь и не было.
– А если тело не опознают? – шёпотом спросила Злата, наклонившись к Обходчику. – Всякое бывает. Если он разобьёт лицо…
– Не разобьёт, – поморщился Дед.
Он достал из внутреннего кармана куртки конверт, набитый бумажками, покопался, выудил два листочка.
– Что это?! – прищурившись, Злата с удивлением вчиталась в надписи и печати. – Счёт за телефон? Рецепт из поликлиники? Откуда это у тебя?!
– От верблюда, – ответил Дед и тут же, не давая ей вставить и слова, коротко объяснил:
– Варя.
– Надеюсь, ты сам туда пошёл? Без неё?
– Нет, она сама справилась. Не маленькая, – и Дед отобрал у Златы поддельные документы. – Найди свободную лавочку и жди меня, – он указал на платформу, к которой подходили поезда, следующие в сторону «Маяковской».
Сам он направился к двойнику Кукуни, чтобы передать справки, где было указано имя с фамилией и домашний телефон. Злата не стала смотреть в ту сторону, хотя хотелось, и поспешила к платформе.
Подъехал поезд и начал выплёвывать изжёванных людей, одновременно заглатывая других, тоже не первой свежести. Возникали заторы, кто-то не успевал выйти, кто-то – зайти. Над толпой плыл запах пота. Без всякой телепатии можно было прочитать «Как меня всё достало!» в коллективном бессознательном.
Свободная лавочка обнаружилась там, где останавливается головной вагон. Долго ждать не пришлось: Дед рухнул рядом со Златой, откинулся назад. Он не смотрел ни на поезд, ни на людей – только на светильник-бра, который вырастал из стены у него над головой.
– Я с ним так и не попрощалась, – вздохнула Злата. – Совсем не до этого было…
Она пыталась вспомнить лицо Кукуни, но предательская память подбрасывала красно-чёрную маску из ожогов.
– Попрощаться и сказать, как сильно мы в нём ошибались, – пробормотал Дед. – Он бы рехнулся от радости, если бы услышал!
С оглушительным грохотом поезд покинул станцию, а люди продолжали прибывать. Поэтому Злата не видела, как двойник Кукуни вышел на платформу – ближе к последнему вагону.
То есть ближе к тоннелю, из которого скоро вылетит следующий поезд.
Бедный Кукуня, которого терпели из жалости и которому поручали самую простую работу! И прощали ошибки. И никогда не рассчитывали на него. Потеря, которая мало что изменила в расстановке сил. И от этого было ещё горше.
