На остров в Берендеевых топях смогло прорваться меньше сотни рязанцев.
Татары двинулись было к острову с разных сторон, торопясь до ночи покончить с горсткой дерзких урусов, но неведомая для степняков природа здешних мест живо охладила их пыл. Снежный покров на болоте под ногами многих сотен мунгалов проседал, превращаясь в черную густую жижу, которая колыхалась и булькала, изрыгая теплый пар и засасывая в жуткую бездонную топь людей и лошадей. На глазах у хана Бучена и Тохучар-нойона страшная булькающая трясина поглотила около тридцати пеших воинов и около десятка всадников.
Наступать на засевших на острове русичей татары могли только по узкой гати, протянувшейся по болоту среди корявых осин и чахлых сосенок на расстоянии трехсот шагов.
Среди деревьев и кустов на острове возвышались остатки древнего частокола и обвалившиеся остовы языческих хижин.
Отразив все атаки татар, пытавшихся по гати ворваться на остров, рязанцы укрылись за потемневшим от времени частоколом, найдя в нем защиту от вражеских стрел, которые тучами летели со стороны лесной чащи.
Ночью Тохучар-нойон, Бури и Бучен держали совет, как им победить горстку отчаянных урусов, не понеся при этом больших потерь. Было ясно, что наступающих по гати татар свирепые урусы могут остановить без особого труда, а от татарских стрел они прячутся за частоколом. Стоять вокруг болота и ждать, когда урусы ослабеют от голода, Батыевым полководцам казалось делом, недостойным их военной славы.
– Саин-хан ждет от нас известия о победе, поэтому нужно уже завтра добраться до этих проклятых урусов на острове! – кипятился хан Бучен. – Может, с другой стороны проложить еще одну гать, а?
– На это уйдет дня три, не меньше, – проворчал Тохучар. – Нас подымут на смех в Батыевой ставке, если узнают, что с двадцатью тысячами войска мы три дня осаждали на жалком островке полсотни израненных русов.
– А я думаю, надо применить камнеметы, – после долгого раздумья сказал Бури, – благо в моем обозе они имеются. Расставим камнеметы по краю болота и закидаем урусов градом камней. Камни размером с баранью голову и даже меньше запросто убивают лошадь с пятисот шагов. Трухлявый частокол не спасет урусов от разящих ударов камней, тем более не спасут их ни щиты, ни панцири. И убежать урусы никуда не смогут, ведь они окружены гиблой топью.
– Здравая мысль, брат! – обрадовался Бучен, находившийся в дальнем родстве с ханом Бури. – Сметем свирепых урусов камнями!
Одобрили эту задумку Бури и Тохучар-нойон.
Эпилог
мурым февральским утром по заснеженному льду Москвы-реки мимо лесистых крутых берегов ехал одинокий всадник на рыжем коне. Всадник был молод и безус, под его коротким полушубком поблескивала множеством сцепленных колец кольчуга, на голове красовалась шапка с лисьей опушкой, за плечами висели лук и колчан со стрелами.
Наездник не столько озирался по сторонам, сколько вглядывался вперед, попутно изучая следы на снегу. С первого взгляда было видно, что некогда этим же путем прошло великое множество конников и санных обозов.
Вдруг из-за изгиба речного берега вынырнули двое саней, запряженных тройкой разномастных лошадей. Сани мчались навстречу одинокому наезднику.
Тот придержал коня и выдернул лук из кожаного саадака у себя за спиной. Он потянулся было и за стрелой, но передумал и опустил руку. Его зоркие глаза распознали русичей в сидящих на санях людях.
Сани быстро приближались.
Передняя тройка замедлила бег, а затем и вовсе остановилась в нескольких шагах от всадника. Встала и вторая тройка, окутанная клубами пара, вырывающегося из ноздрей разгоряченных лошадей.
– Ба! Да это же Улеб! – раздался удивленный возглас молодого возницы с передних саней. – Откуда ты, друже?
Возница соскочил с облучка и, заметно прихрамывая, направился к всаднику.
– Ты ли это, Родион? – промолвил Улеб, сойдя с коня на снег.
– Неужто не признаешь? – Родион обхватил Улеба за плечи.
– Что у тебя с лицом? – спросил Улеб, разглядывая грубо сшитые нитками багровые рубцы на лбу и щеке Родиона.
– Татары в сече поранили, – отмахнулся Родион, – но и я в долгу не остался. Запомнят нехристи дружину Евпатия Коловрата!
– Получается, я опоздал, – огорчился Улеб. – Где же случилась сеча с нехристями?
– Недалече от града Владимира, – ответил Родион, смахивая иней со своих ресниц. – Токмо, по сути дела, стычек-то с татарами было много. В этих стычках почти вся наша дружина полегла. А в последней сече на Берендеевом болоте пал и боярин Евпатий.
К Улебу и Родиону подошел возница со вторых саней. Это был инок Трофим.
– Тело Евпатия с нами, – сказал он. – Батый позволил нам похоронить боярина в его отчине. Вот везем скорбный груз в Рязань.
– А на твоих санях чьи тела лежат? – обратился к Родиону Улеб.
– Пойди, взгляни, – чуть усмехнулся Родион.
Улеб заглянул в неглубокий санный каркас, оплетенный ивовыми прутьями, и увидел троих раненых, лежащих на соломе и укрытых овчинами. Двое из них крепко спали, а третий, слыша разговор возниц с Улебом, приподнялся на локте. Это был Лукоян, бородатое лицо которого тоже было в рубцах и ссадинах.
– Здрав будь, младень! – слабым голосом поприветствовал Лукоян Улеба. – Куда поспешаешь?
– Хотел бить татар вместе с полком Евпатия Коловрата, да вот замешкался в пути с двумя девицами, – с печальным вздохом проговорил Улеб. – Они тоже на войну спешили, но простудились по дороге. Я пока их до теплого жилья довез, несколько дней потерял.
– Это, случаем, не Милослава с Пребраной были? – поинтересовался Лукоян.
– Они, пострелицы! – улыбнулся Улеб.
– Ох и достанется от меня Пребране! – сердито обронил Родион. – Ведь она обещала мне не браться за оружие!
Улеб захотел узнать, как погиб храбрый боярин Евпатий.
– Мы-то с Трофимом угодили в плен к мунгалам за день до гибели Евпатия Коловрата, – хмуро проговорил Родион, – поэтому не участвовали в сече на Берендеевом болоте. Лукоян тебе расскажет, он был с Евпатием до конца.
Лукоян отпил воды из кожаного татарского бурдюка и скорбным голосом поведал о том, как татары, после неудачных попыток одолеть рязанцев в рукопашной схватке, подтащили к Берендеевой топи камнеметные машины и полдня обстреливали камнями остров посреди болота, где засели последние из уцелевших ратников Евпатия Коловрата. Камни, летевшие с огромной силой с разных сторон, крушили древний частокол и остатки языческих строений, ломали деревья. Спасения от этого смертоносного каменного града не было нигде на острове. Русичи погибали один за другим от ударов камней, свист и гул которых распугал всех лесных птиц в ближней округе.
– Боярин Евпатий пал одним из первых, так как был велик ростом и виден издалека, – сказал Лукоян, завершая свой печальный рассказ. – Меня оглушило падающей сосной. Когда я очнулся, мунгалы были уже на острове. Нехристи положили тело Евпатия на древки копий и отнесли в свой стан. Туда вскоре прибыл сам Батый, который повелел своим братьям и нукерам отдать воинские почести мертвому Евпатию. Меня и прочих пленных русичей Батый распорядился отпустить на все четыре стороны, отдав нам прах Евпатия для погребения.
– Поразительно! – изумленно покачал головой Улеб.
– Я же говорю, запомнят нехристи дружину Евпатия Коловрата! – промолвил Родион. И добавил, глянув на седые небеса: – Пора в путь, други! Похоже, скоро снег повалит, а нам до Рязани еще ехать и ехать.
«Злой город» против Батыя
Часть первая
Глава первая
Нежеланные сваты
Град Козельск, затерянный в дремучих вятских лесах, гостеприимно распахнул ворота послам великого киевского князя Михаила Всеволодовича. Три крытых возка на санных полозьях и два десятка конников въехали на узкие улицы Козельска по ноздреватому мартовскому снегу. День клонился к закату. Могучие косматые ели, стоявшие стеной на косогоре, были облиты розовато-пурпурным сиянием вечернего солнца.
Вдовствующая княгиня Феодосия Игоревна и ее пятнадцатилетний сын Василий встретили киевское посольство честь по чести – в самом просторном теремном покое. Мать и сын восседали на небольшом возвышении на стульях с подлокотниками и высокими резными спинками. По сторонам, вдоль бревенчатых стен гридницы, расселись на широких дубовых скамьях местные бояре. Их бородатые лица излучали нетерпение и любопытство, у всех в глазах был один и тот же вопрос: «С какой надобностью приехали в нашу глухомань киевские послы?»
Во главе киевского посольства стоял боярин Федор Кнур. В Козельске его хорошо знали, поскольку он был женат на здешней боярышне. Федор Кнур был родом из Чернигова, он всю жизнь служил черниговским князьям, как и все его предки. В Киев Федор Кнур перебрался вместе с князем Михаилом Всеволодовичем как его ближайший советник. Это случилось всего-то месяц тому назад. Черниговский князь Михаил Всеволодович был жесток и мстителен, как и его покойный отец Всеволод Чермный, яростный противник Мономашичей. Объятый безмерным властолюбием, Михаил Всеволодович давно желал утвердиться в Киеве, ибо ему было мало Чернигова. Мало того, Михаил Всеволодович также хотел прибрать к рукам Галич и Новгород. Преследуя свои далеко идущие цели, Михаил Всеволодович без колебаний затевал кровавые распри, заключал и рвал союзы, использовал яд и подкуп, давал клятвы и нарушал их. Перессорившись со своей ближней и дальней родней среди черниговских Ольговичей, Михаил Всеволодович со временем настроил против себя южных и северных Мономашичей. Он был готов враждовать со всем светом, лишь бы добиться первенства на Руси.
