видно, забыть это дело.
Немного погодя, однако, его взгляд упал на Амаду и жемчужины, что были на ней, и, опять обратившись с вопросом к своему военачальнику с ястребиным взором, он сказал:
— Не сочти меня нелюбезным, о властитель, за то, что я не могу отвести глаз от той благородной юной красавицы, чье появление на публике у нас в стране, где женщинам не пристало показываться на людях, сочли бы за оскорбление. Но на ее прекрасной груди я вижу некие жемчужины, похожие на те, что, как известно всем на свете, издавна украшали правителей, восседающих на троне Востока. И мне было бы любопытно узнать, те ли это жемчужины или нет?
— Не знаю, о Идернес, — ответствовал Пероа. — Единственное, что мне известно, так это то, что благородный Шабака привез их с Востока. Расспроси его, если это доставит тебе удовольствие.
— Шабака снова… — начал было Идернес, но тут же осекся, воздержавшись от продолжения.
— Да, о наместник, и снова Шабака. Я выиграл эти жемчужины на спор у Царя царей, а заодно и немного золота. Думаю, тебе это уже известно, поскольку намедни твоего посланника высекли за то, что он пытался их выкрасть, в чем он сам же и признался, сказав, что пошел на кражу не по своей воле, о наместник.
Идернес ничего не смог возразить против столь смелого ответа. Однако его военачальники насупились, а многие египтяне прошептали слова одобрения.
Вслед за тем пир продолжался без каких бы то ни было происшествий — восточные гости пили без устали, и так до тех пор, пока столы в конце концов не опустели и низшие рангом не покинули трапезную, за исключением дворецких и личных слуг, к числу коих относился и Бэс, — они так и стояли за спинами у своих хозяев. Тут же воцарилась тишина, подобная той, что наступает перед бурей, и в самый ее разгар Идернес заговорил с заметной вялостью в голосе:
— Я прибыл сюда, о Пероа, — сказал он, — оставив кресло правителя Саиса не затем, чтобы вкушать твое мясо и вино. А для того, чтобы обсудить с тобой дела первейшей важности.
— Вот именно, о наместник, — ответил Пероа. — Так чего же тебе угодно теперь? Быть может, ты желаешь обсудить их наедине со мной и моими советниками?
— Есть ли в том нужда, о Пероа, тем более что я не собираюсь говорить ни о чем таком, чего не должно слышать всем?
— Как будет угодно. Тогда говори, о наместник.
— Я прибыл сюда, властитель Пероа, во исполнение писания, скрепленного так называемой Печатью Печатей, древней Белой печатью, издревле принадлежавшей предкам Царя царей. Так где же эта печать?
— Здесь, — молвил властитель, распахивая на себе мантию. — Вот она, взгляни, наместник, и пусть твои приближенные тоже поглядят, только не вздумайте ни ты, ни кто-либо из них к ней прикоснуться.
Идернес смотрел на нее долго и упорно, как и некоторые его спутники, в частности военачальник с ястребиным взором. Потом они переглянулись и, смутившись, принялись перешептываться.
— Похоже, это подлинная печать, та самая Белая печать! — наконец воскликнул Идернес. — А теперь скажи, Пероа, как эта священная реликвия, которой пристало храниться на Востоке, попала в Египет?
— Ее доставил мне благородный Шабака вкупе с кое-какими грамотами от Великого царя, о наместник.
— Опять Шабака, уже в третий раз, клянусь Священным огнем! — вскричал Идернес. — Он привез кубок, достославные жемчужины, золото и, наконец, Печать Печатей. Чего он только не привез! Уж не стоит ли он, случаем, превыше самого Царя царей?
— Ничего особенного, о наместник, всего лишь указы Царя царей за Белой печатью, и мы готовы передать их тебе, дабы ты принял их к исполнению.
— Какие еще указы, египтянин?
— Вот какие, о наместник. Тебе и войску твоему, что ты привел с собой, предписано вернуться в Саис и следом за тем покинуть Египет, да как можно скорее, а если ослушаетесь, то поплатитесь жизнью.
Идернес и его военачальники онемели от изумления.
— Это что, бунт? — вопросил он.
— Нет, о наместник, всего лишь воля Царя царей, скрепленная Белой печатью, — с этими словами Пероа снял с груди свиток, поднес его ко лбу и, к прискорбию Идернеса, прибавил: — Изволь повиноваться предписанию, скрепленному печатью, не то данной мне властью, как только ты с войском своим вернешься восвояси и как только истечет срок данной тебе охранной грамоты, я обрушу на тебя весь свой гнев и сотру в пыль.
Идернес огляделся кругом, как затравленный волк, и спросил:
— Неужто ты задумал убить меня прямо здесь?
— Никоим образом, — ответствовал Пероа, — ведь у тебя есть наша охранная грамота, а египтяне — народ великодушный. Однако ты отстраняешься от должности, и тебе велено покинуть Египет.
Идернес на мгновение задумался, потом сказал:
— Если я и покину Египет, то, во всяком случае, не один, ибо мне велено как устно, так и письменно, в чем вы можете не сомневаться, привезти с собой деву по имени Амада, которую Великий царь желает видеть в числе своих жен. Мне было сказано, что она сидит вон там, подобная драгоценному камню и прекрасная, как те жемчужины на ее груди, которые таким образом вернутся к своему царственному хозяину. Так отдайте же ее мне, и пусть она тотчас же отправится со мной.
Тогда, нарушив повисшую в воздухе тягостную тишину, Пероа ответил:
— Египетская принцесса-цесаревна Амада не может отправиться в гарем Великого царя без согласия благородного Шабаки, которому она отныне принадлежит.
— Шабака, уже в четвертый раз! — проговорил Идернес, сурово глянув на меня. — Коли так, пусть Шабака тоже едет с нами. Впрочем, и одной его головы в корзине будет довольно, благо это избавит нас от дальнейших хлопот, а самого Шабаку от мучений. Да-да, теперь я припоминаю.
