Ну, наконец, Танюша, дорогая моя, я могу вздохнуть спокойнее за себя (увы — не за тебя!). Я, наконец, имею твердую зарплату и узаконенное служебное положение: работаю в Ленинградском Отдел. Института этнографии Ак. наук. Теперь надо срочно расплачиваться с долгами, которых накопилось немало, а тогда смогу помогать и тебе регулярнее. Пока что не было никакой возможности заняться твоими делами. Напишу, что смогла сделать; очень немногое… На Майские дни смогла вырваться в Москву и просрочить только один день… 3 мая пошла справиться в Ген. Прокуратуру и там узнала, что твоя жалоба к ним поступила и 28 апреля направлена в прокуратуру Мордовии. Делать что-нибудь дальше можно только по получении ответа от этого прокурора…
Оставаться в Москве я не могла, так как надо было вернуться на работу. Ею нельзя манкировать, так как надо слишком много наверстывать. Думаю, что все лето просижу в Ленинграде. Мама до осени останется у Гали на даче.
…С осени же заберу маму к себе в Ленинград. Еще очень много дела, пока налажу жизнь, очень много долгов и много трудностей. Но, слава Богу, появилось основное: любимая и творческая работа, дающая возможность обеспеченного существования…
Обнимаю и целую тебя, родная. Н.
Галина Гаген-Торн. Послесловие
Возвращением в Ленинград, письмами к Татьяне Шатерниковой заканчиваем мы эту книгу. Но на этом отнюдь не кончается жизнь Нины Ивановны. Интенсивнейшая научная и литературная работа еще ждут ее. Дальнейших мемуаров нет. Сохранившиеся отрывочные дневниковые записи скорее напоминают бурный поток, вырвавшийся из горного ущелья на равнину: он разбивается на множество русел и несет все — и золото и обломки деревьев. Разобраться в этом — большая работа, но все-таки я надеюсь, что еще удастся сделать ее.
Коротко же дальнейшая жизнь была такова: в 1956 году была полностью реабилитирована. Вернулась в свой родной Институт этнографии (Ленинградское отделение). Участвовала в экспедиции к русским Сибири. Опубликовала 35 статей, две монографии. Кроме того, написала и то, что впервые видит свет в этой книге. И еще лежат и ждут своего часа исследование о «Слове о полку Игореве», две поэмы, около трех сотен стихотворений, колымские рассказы, рассказы о животных.
А внешне жизнь протекала так: с великими трудностями сумела вернуть себе старое родовое гнездо — деревянный дачный дом в Большой Ижоре, под Ораниенбаумом, битком набитый жильцами. Постепенно все они выехали. В этом доме провела свои последние дни мать Нины Ивановны, умершая зимой 1958 года, в этом доме выросли внуки и правнуки, долго жила и писала она сама, пока не одолели старость и надвигающаяся слепота. Умерла она 4 июня 1986 года, на восемьдесят шестом году жизни. Похоронена на Большеижорском кладбище, рядом с матерью, среди сосен, у родного Финского залива. Она прожила долгую жизнь, прожила ее с честью, но, если бы была возможность писать и, главное, увидеть опубликованными плоды своих раздумий, — жила бы еще долго. Крепкий была человек.
Из поэтического цикла Н. И. Гаген-Торн «Дом»
(1964–1977)
«Каждому дан Дом…»
Каждому дан Дом,И каждому путь дан.Думай о том,Чтоб идти по своим следам.Не спутай свои следыС отпечатком чужих ног.К дому вернешься тыВ положенный срок.В окнах зажжется свет,Волны омоют снег,Склонятся сосны в ответ:Путь завершил человек.Только б к нему дойти,Только б не сбиться с пути,Детям оставить следВ растущем тумане лет.Неведом нам Отчий Дом,Не знаем, куда идем…Гулок сырой туман,Ноги горят от ран.
«Дом мой светлый и веселый…»
Дом мой светлый и веселыйПосреди высоких сосен.В этом доме мыслей пчелыМед стихов ко мне приносят.Там весной цветут сирени,Летом пахнет земляникой,Осень всходит на ступениВ журавлиных звонких кликах.Если ж станет Лаухи злая,Прогневясь, трясти перины —Сосны дом мой, защищают,Дом высокий и старинный.
«Дом, мой дом…»
Дом, мой дом.Отзываешься ль на гром?Откликаешься ль на светОт прожитых лет?Лунный свет из окна,Темных бревен тишина…Может, чувствуешь беду?Я по комнатам иду,Отключаю, заключаю двериИ считаю, исчисляюВсе потери…На заливе прибой.Кто-то встретится со мной?Кто-то стукнет в окно?Заждалась я давно.
«Сплю я глубоким сном…»
Сплю я глубоким сном,Лежу в забытьи, верней.Вижу — мой домПолон родных и друзей.Слышу веселый смех,Бокалов веселый звон.Подняли тост за тех,Кто давно погребен.Пожелали мне долгих лет,Славу увидеть свою.И я поднимаюсь в ответ,Опираясь на внуков. Встаю:«Мы прожили честные дни,А слава — пусть будет другим».В море горят огни,Но стелется серый дым.
«Тишина. Рвет сгустившийся мрак…»
Тишина. Рвет сгустившийся мракЛай далекий собак.Не поют петухи.Тихо ходят стихи,Забираются в дом.Пошептались с котомИ уселись в углу.Вон сидят на полу,Еле слышно звеня, —Ожидают меня.
«Горькой ягоды рябины…»
Горькой ягоды рябиныКруто кисти созревают.Чья-то кровь падет безвинно?Что судьба уготовляет?Ходит благостная осень,В желтых листьях солнца много.Страхом наши души коситНепонятная тревога:Не углом летели гуси —Лавой серые летели…Смерть как яблоко раскуситМир, что мы недоглядели.
«Аксинья — полухлебница…»
Аксинья — полухлебница —Зима на перевал.Мороз суровый след лицаВ деревья надышал.Стоят они как в сахаре,Как сахаром хрустят.А бревна ночью ахали,С морозом говоря:Ах, колемся, расколемся —Тяжка твоя рука!Святой Аксинье молимся,Заступе бедняка.В печи Аксинья солнечныйРаздует огонек,Осядет иней полночью,Как белый творожок.Аксинья-именинницаВсем шанег напечет;Зима на север сдвинется,Нам — солнца поворот,В последний раз, Аксиньюшка,Метелица метет.
«Дом, пес и кот…»
Дом, пес и кот;Да серых волн ворожба —Вся тут судьба:Под сосновый шумРитмы идущих дум,На кровавый закатОсенний долгий взгляд,А в весенний небес прибой —Разговор с тобой.
«Ни родных, ни друзей…»
Ни родных, ни друзей.Снег. Кругом — никого.Ветер стих. Блеск ветвейНад моей головой.Облаченный в хрустальБлеск застывших стволов,И луна, как печаль,В ореоле кругов.
«Дом молчит. В саду ни звука…»
Дом молчит. В саду ни звука,Лунный луч дрожит.Положи на лоб мне руку. Положи.Ты пришел ко мне сегодня,Мой услышав зов,Из каких садов Господних?Из каких миров?Это значит, это значит,Путь намечен мне.Белым цветом обозначенЛунный круг в окне.
«Слепнут мои глаза…»
Слепнут мои глаза,А кажется — мир померк.Не могу я тебе сказать,Начинается ли фейерверкИли в небе идет звездопадИ бездны миров горят.Слепнут мои глаза…И не видят больших высот,Не могу я теперь сказать,Начинается ли полет,Разрушается ли земляИ встает Мировой океан?Черной коркой покрыты поляИли только в глазах туман?
«Значит — ты знаешь теперь?..»
Значит — ты знаешь теперь?Губы твои холодны.Горькие складки потерьСтали видны.Бредом прошли года,Мы потушили свет,Может быть, никогдаНе замечали, что света нет?Привычными были дни,Привычным казался труд;И вот — мы одниИ знаем, что годы — лгут.
«Кто ты, ко мне приходящий…»
Кто ты, ко мне приходящийШорохом теней ночных?Дома сколоченный ящик Тих.Что совершается в небе?Кто там прошел по земле?Пятна в истаявшем снеге След.Мы — муравьи. ЗаметалисьВ вырытом трактором пне:Вырубки леса кончались,Щепы сжигали в огне.
«Взялись за руки Девы Обиды…»
Взялись за руки Девы ОбидыИ обступили мой дом:«Выйди к нам в заросли, выйди!Тебе мы расскажем о том,Как горькое горе бродилоПо весям, стуча посошком,Считало, считало могилы:Убитых, забитых, зарытых,Затянутых в водоем».Обиды, не надо нам счета —Убитых нельзя сосчитать.Но кто нам откроет воротаВ грядущее? Путь увидать.
«День прошел…»
День прошел.И — слава Богу,Все окончены дела,Но неясная тревогаСиний вечер привела.Спят деревья в полумраке,Огоньки горят на льду.Как тревожен взгляд собаки —Жду:Вот придут дурные вестиВ наше тихое предместье —Принесут беду.
«Снова ты, Несравненный!..»
Снова ты, Несравненный!Нет нигде перламутровей далей,Несказаннее синих теней.На гранит преклонить колениВ запах моря и светСтолько лет мы мечтали!Под горбатым мостом величавоПротекают тяжелые водыИ стоят драгоценной оправойЖелтых арок широкие своды.На поднятой руке ИмператорМое сердце высоко вздымает,И, спустившийся чайкой крылатой,Черный ангел на площадь взирает.Вон в широкое облако светаОкунаются мощные своды,В воздух вздыбились люди и кони.Мысли — в темную бронзу одеты,Под копытами — цокают годы,Их и смерть никогда не нагонит.
«Ничего я больше не хочу…»
Ничего я больше не хочу,Кроме безболезненной кончины.Чтоб подобно лунному лучуСмерть погладила мне спину.И сказала, заглянув в глаза:«Собирайся в дальнюю дорогу.Опадают листья, и назадПрирасти они не могут.Точно листья опадают дни,В день вчерашний — нет возврата.Руку мне спокойно протяни —Ты в чужих скорбях не виновата.Так пойдем…» Иду!
На 3-й стороне обложки: Н. И. Гаген-Торн после колымских лагерей. 1942 г.
