Браво долго молчал, погрузившись в размышления, и наконец обратился к Калифу:
— Только теперь я понимаю, как тяжело приходилось отцу. Он сражался с рыцарями — и с членами собственного ордена…
Калиф кивнул.
— Твой отец обладал способностью предвидеть события, это несомненно. Этим он напоминал мне фра Леони — последнего великого магистра ордена. Однако Декстеру, в определенном смысле, не хватало… как бы выразиться получше? Жесткости. Непреклонности… Я не хочу обидеть его память этими словами, я любил Декстера как родного брата, но его талант заключался в другом. Он видел будущее, и гениально умел направлять события в нужное русло, но не был борцом, не был воином, способным стать великим магистром. И еще… поддержку нужно искать у рядовых членов ордена, в низших эшелонах. — Глаза Калифа блеснули. — Преемник Декстера должен запомнить этот урок.
Браво отложил вилку.
— Вы имеете в виду меня?
Калиф развел руками.
— А кого же еще? Ты его сын, Декстер готовил тебя к этому с раннего детства.
— Мне уже говорили это…
— Конечно, тебе все объяснили, когда ты узнал о существовании ордена. Но задавался ли ты вопросом, почему Декстер выбрал именно тебя? Не оттого же, что ты его сын. Нет, это было бы совершенно не в его духе. Он слишком дорожил судьбой ордена, которому посвятил всю свою жизнь, чтобы сделать хоть один опрометчивый шаг. Декстер выбрал тебя, Браво, потому что знал. Он видел твое будущее, как, я уверен, и свою гибель. Это твое наследство. Браво. Наследство, перешедшее из рук отца в руки сына… Чувствуешь ли ты это? Я — чувствую. — Калиф стукнул себя в грудь кулаком. — Вот здесь.
— Если отец был, как это говорится… ясновидящим, почему он так и не разоблачил предателя?
Калиф склонил голову набок.
— Слышу скепсис в твоем голосе. Браво. Огорчительно, что тебе не хватает веры. Ты думаешь, что дар предвидения, как карманный фонарик, можно включать и выключать по собственному разумению? Что за детское представление о вещах? Твой отец, знаешь ли, не был супергероем из комиксов! Но он обладал необъяснимой, удивительной способностью, и бесполезно оспаривать или пытаться анализировать ее. Чем больше ты об этом думаешь, тем загадочнее и непостижимее становится истина. — Он пожал плечами. — Я не могу заставить тебя верить. Ты должен прийти к этому сам.
Повисло молчание. Калиф снова принялся за своего жареного осьминога. Браво, у которого пропал аппетит, отвернувшись, смотрел на город. Ярко освещенные здания, облепившие края ущелий, напоминали незаживающие шрамы. А ниже — ниже распростерлась темная бездна. Ущелья казались бездонными, уходящими к центру земли. По мостам двигались непрерывные потоки людей. Браво увидел стайку женщин, молодых, симпатичных; возможно, очередные девицы легкого поведения, ненадолго вышедшие развеяться. Мимо прошли старик с маленьким мальчиком; тяжелая, широкая рука деда лежала на узком детском плече. Мальчик поднял глаза и о чем-то спросил; морщинистое лицо старика осветила чудная улыбка, омолодившая его лет на двадцать.
— Скажите, — повернувшись к Калифу, спросил Браво, — в Трапезунде есть сколько-нибудь значительная постройка с винтовой лестницей?
Калиф на секунду задумался.
— Есть. Мечеть Зигана. Почему ты спрашиваешь?
Почему? Первое из записанных Декстером на изнанке бархатного футляра слов, vine — «лоза», в Средние века означало также винтовую лестницу с ее напоминающими изящную виноградную ветвь изгибами.
— Ну же, Браво, — сказал Калиф. — Ты ничего не ешь. Грех пренебрегать таким прекрасным обедом.
В его голосе звучала очевидная доброжелательность, и Браво решился высказать затаенную мысль.
— Что касается веры… С тех пор, как я отправился в это путешествие, отец все время является мне во сне и… не только. Сначала я не обращал внимания, полагая, что это последствия шока после его ужасной гибели, но теперь я уже не уверен. Я чувствую, что… Как будто отец до сих пор где-то рядом со мной.
Грубое лицо Калифа расплылось в ослепительной улыбке.
— Думаю, Браво, что касается веры, — ты на правильном пути.
— Тайны, — сказала Камилла Мюльманн, — у всех нас есть свои тайны, и, видит бог, я не исключение…
Они с Дженни успели на последний вечерний рейс из Венеции, через Стамбул, и теперь тряслись в такси, несущемся из аэропорта в центр Трапезунда. Небо, все еще темно-синее, стремительно бледнело на горизонте, тут и там рассеивали сумрак фонари, испускающие тусклый желтый, словно радиоактивный, свет.
— Я любила одного человека, а он обошелся со мной плохо — очень плохо. — Камилла покачала головой, горько улыбаясь. — Какая женщина не проходила через такое хотя бы однажды в жизни? Но вот что действительно интересно, так это почему, почему мы выбираем тех мужчин, которые оскорбляют нас, делают нам больно — физически, психологически, эмоционально. Неужели мы хотим быть оскорбленными, Дженни, неужели мы подсознательно считаем, что заслужили наказание? Или же это порочная традиция, поколениями передающаяся от униженных матерей дочерям? Неужели мы не можем сбросить ярмо только потому, что этого не сделали наши матери и бабушки?
Дженни покачала головой.
— Не думаю, что это имеет такое уж большое значение. Гораздо важнее то, что каждая из нас может принять новое, смелое решение… и измениться сама.
Камилла вздернула брови.
— Как? Каким образом, когда мужчины встают на нашем пути, куда бы мы ни повернули?
— Ну… конечно, можно выбрать совершенно другую дорогу, отвернуться от всего, что создано мужчинами, оставить им все то, что они так яростно защищают. — Дженни помолчала, глядя в окно на проносящиеся мимо бетонные сооружения — язвы, разрастающиеся на прекрасных зеленых склонах древнего Понта. — Когда-то я полагала, что нужно поступать именно так.
Более того, после ужасного разрыва с Кавано Дженни была в этом уверена. Потом она встретила Декстера, и все изменилось. Или нет? Ведь и на него она опиралась, точно на костыли… Арханджела точно испытывала бы жалость к женщине, поставившей себя в психологическую зависимость от мужчин.
— Очевидно, теперь ты думаешь иначе. — Камилла вытащила пачку сигарет и вопросительно посмотрела на Дженни. Та кивнула.
Закурив, Камилла произнесла:
— Хотелось бы мне знать, как ты к этому пришла. Расскажешь?
Дженни взяла у нее зажженную сигарету, глубоко затянулась и медленно выдохнула.
— Я обнаружила, что единственный способ все изменить — поступать также, как мужчины. Только лучше.
— Побить их их же оружием?
— В известном смысле, — ответила Дженни. — Но только в известном смысле. Их оружие годится лишь для них, вот в чем штука, хотя и не хочется это признавать. А мы должны научиться сдирать кожу с кошки другим способом…
— Что, прости?!
Дженни улыбнулась.
— Виновата. Американский сленг. «Есть разные способы ободрать кожу с рыбы-кошки».[50] Словом, добиться своего можно разными путями.
Камилла протянула ей сигарету, и Дженни снова затянулась.
— Что до меня, я не намерена больше привязываться к мужчине, который сможет меня обидеть.
— Но что это была за обида? — спросила Дженни, стараясь говорить как можно более непринужденно, хотя ее сердце взволнованно колотилось.
— Психологическая, — спустя несколько мгновений ответила Камилла. — А я, я беспрекословно сделала все, что он велел… Mon dieu, я вела себя, как запуганная маленькая девочка!
«Я тоже», — подумала Дженни.
— Как унизительно вспоминать о ловушках, в которые мы наивно угодили… — заметила Камилла.
— В особенности потому, что сами рвались в эти ловушки, из которых потом так сложно выбраться.
— Даже страдая, мы упорно не желаем покинуть западню.
— Верно. — Дженни повернулась к Камилле. — В моей жизни был период, когда я решила уйти в монастырь. Убедила себя, что ни на что другое не гожусь. Уму непостижимо, но я и в самом деле провела восемь месяцев, готовясь к постижению в монахини. Я была очень молода и ничего не смыслила в жизни. Друзей у меня не было, мужчин я боялась….
— Но, дорогая, судя по этим словам, монашество никак не могло быть твоим призванием. Ведь это же ясно, как божий день.
— Именно так и сказала мать-настоятельница, вызвав меня к себе для беседы.
— Тебе повезло, что она оказалась такой проницательной. — Камилла поежилась. — Монастырь! Тоже мне, хорошенькое местечко, чтобы провести остаток дней!
— А я была в отчаянии, — сказала Дженни. — Восприняла это как очередную сокрушительную неудачу.
Камилла улыбнулась.
— Неудачная попытка понять Бога — признак трезвомыслия.
Дженни засмеялась. Некоторое время они сидели молча. Такси с дребезжанием мчалось вперед. Из динамиков радио неслась навязчивая монотонная музыка. Одноообразные звуки вызывали в воображении двух дерущихся крышками мусорных баков парней, для храбрости воинственно орущих во все горло.
