воздушный шарик, в прищуре глаз – любовь и восхищение.
На прошлой неделе мы развеяли прах Эвелин, стоя на песчаной отмели и наблюдая, как его уносит ветер, словно пух одуванчика. Коннор гладил Вайолет по волосам, пока она рыдала у него на груди. Томас сдавленно прошептал «прощай», когда мы повернули обратно к берегу, покрасневший взгляд был устремлен на горизонт, а Энн сжимала его руку. Рейн сорвала букет фиалок и разбросала их по отступающим волнам. Я был босиком, в закатанных до колен брюках. Я не должен был видеть этот момент, но я там был, и доказательством тому отпечатки моих ног на песке, которые скоро затопит прилив.
– Она само совершенство, – шепчет Джейн.
Нам так и не довелось пережить это событие с нашей старшей дочерью. Одна в больнице… ей было страшно? Мы так и не увидели нашу первую сморщенную и розовую внучку, завернутую в пеленки для новорожденных, не увидели блаженного изнеможения на лице Джейн, которое теперь отражено в Тони и Рейн. То, что мы упустили, познакомившись с Рейн в возрасте четырнадцати месяцев, мы всегда старались наверстать. Теперь новорожденная, наша правнучка, входит в мир, который я планирую покинуть. Что мне предстоит потерять, если я собираюсь сказать «прощай», едва успев промолвить «здравствуй»?
– Мы назвали ее Эви, – говорит Рейн.
Эви. У нее такая розовая и свежая кожа, а глаза такие большие и немигающие. Я разрываюсь надвое; я заперт в колодце, высохшем от горя, а Эви – свежая дождевая вода, льющаяся внутрь и поднимающая меня. Разбивающая меня вдребезги и исцеляющая. Эви. Эвелин, чей унесенный океанским бризом прах блестит в стайках мелких рыбешек и оседает в раковинах раков-отшельников, снова вернулась ко мне.
– Пап, на, подержи!
Джейн кладет малышку мне на руки, и меня наполняет ее сладкий запах. Она завернута в одеяло пастельно-желтого цвета, которое сшила Эвелин, и у меня сводит живот от тоски. Каждый день без нее кажется пустой вечностью.
Посмотри, какой прекрасный сад мы вырастили, Эвелин. Вырастили вместе.
Дома я встаю на колени у края клумбы и копаю, пот скапливается у меня на шее. Верхний слой почвы высох после нескольких теплых майских дней, под ним прохладно и влажно. Из твердых коричневых луковиц в моей ладони вырастут бутоны, наполненные солнцем, нарциссы для Эви, цветы, которые первыми цветут каждый год с уходом зимы. Я выкапываю несколько неглубоких ямок, затем вдавливаю луковицы в почву. Разравниваю верхний слой земли и поливаю; прохладная жидкость напитывает землю, пробуждает в них жизнь.
В следующем году и каждый год впредь Рейн и Тони будут сидеть на этой скамейке, у своего дома, у «Устричной раковины», держать Эви на руках или наблюдать, как она ходит, бегает и танцует среди клумб, когда эти нарциссы возвестят о приходе весны своими золотыми сияющими лепестками.
Здесь столько красоты, которую стоит увидеть.
Клавиши из слоновой кости на ощупь прохладные, гладкие и приятные. Я сижу у «Болдуина», за которым много времени проводила Эвелин, наполняя наш дом музыкой, успокаивающими мелодиями, которые долетали до меня, когда я работал в саду. Я нажимаю одну клавишу, и после звука остается негромкое эхо. Здесь очень тихо.
Я встаю и поднимаю крышку банкетки, где хранятся ее ноты и где спрятаны наши прощальные письма. Мы планировали оставить их на столе в кухне в наш последний день, чтобы нашли дети. Не знаю, закончила ли Эвелин свои. Ближе к концу ее почерк стал таким мелким, что не разберешь.
Я убираю ноты, чтобы добраться до спрятанных под ними писем. Сначала натыкаюсь на свои, потом – на ее. Четыре белых конверта там, где их должно было быть только три. Я просматриваю, Джейн, Томас, Вайолет – напряженные, страдальческие каракули. Под ними четвертое письмо, подписано «Джозеф» обычным почерком – письменными буквами с петельками.
Вскрываю его дрожащими руками, опускаюсь на скамью и читаю.
24 декабря 2001 года
Дорогой Джозеф!
Если ты читаешь это, значит, я ушла от тебя раньше, чем обещала. Прости, любимый. Пожалуйста, знай: где бы я ни была, я скучаю по тебе ужасно. В этом мире я никогда не жила без тебя, и тот, другой мир тоже невозможно без тебя представить.
Я сейчас пишу, а ты спишь рядом. Тебе бы следовало увидеть себя спящим, обожаю, как ты выглядишь, даже когда волосы у тебя растрепаны, а рот приоткрыт. Если бы я не боялась тебя разбудить, то сейчас поцеловала бы. С открытым ртом и все такое. Сегодня канун Рождества, вернее, оно уже наступило. Середина ночи, и, как обычно в последнее время, я не сплю. Я чувствую, что иду туда, куда ты не сможешь последовать. Я замечаю свои промахи, и это меня пугает. И в то же время, как ни странно, говорит мне, что я приняла правильное решение, хотя меньше всего на свете мне хочется с вами расставаться. Я не могу убежать от своей болезни и не хочу страдать от нее.
Что и привело меня к такому решению. Но ты, если меня уже нет, пожалуйста, не делай этого! У тебя впереди еще много времени, и дети не ожидали, что потеряют меня. Надеюсь, теперь они понимают, что выбора у меня и не было. А у тебя есть. Не уходи лишь потому, что ты мне обещал. Я знаю, ты испытываешь чувство вины за то, что не в твоей власти; боюсь, что ты каким-то образом добавишь к этому списку и потерю меня. Пожалуйста, Джозеф, не надо. Не вини себя ни в чем. Ты – причина всей моей радости. Ты – моя жизнь, моя самая большая мечта, ставшая реальностью. Ты спас нашу семью, и во всех отношениях ты спас меня. Как отблагодарить тебя за то, что ты никогда меня не отпускал?
Мы провели вместе невероятную, прекрасную жизнь. Я не могла желать большего. И все же я не знаю, как попрощаться с тобой, это не входило в мой план. На самом деле никакого плана и быть не могло.
Я люблю тебя, Джозеф. И где бы я сейчас ни была, не спеши присоединяться ко мне, потому что я буду ждать тебя там вечно.
С любовью,
Эвелин
Я перечитываю снова и снова, строчки расплываются от слез, я слабею и теряюсь в ее словах, пока совсем уже не могу сдержаться. Я наваливаюсь на клавиатуру, и по дому разносится эхо низких нот. Звук отдается во мне, одновременно опустошая и наполняя своей сладкой печалью.
