— Наверное, это гости моей жены собираются уходить, — растерянно ответил Феликс. И, радуясь, что нашел предлог покинуть комнату, сказал: — Я поднимусь туда и посмотрю, что там!
С этими словами он встал и быстро вышел, решив взять револьвер, и если старца не взял яд, то, может, пуля возьмет.
Распутин же спокойно и ласково посмотрел ему вслед, он верил, что Феликс, вернувшись, возьмет гитару и еще споет. Ах, как все-таки приятно слушать пение этого милого и изящного юноши!
* * * *
Служанка Катя Иванова проснулась, как обычно, уже в пять часов утра. Прежде чем приняться за обычные дела по хозяйству, она заглянула в спальню хозяина, чтобы почистить его одежду и сапоги, но кровать оказалась пуста.
В том, что Григория Ефимовича в это время дня еще не было дома, не было ничего удивительного, но события предыдущей ночи, странное поведение старца, таинственный, закутанный гость и его разговор шепотом с Григорием Ефимовичем — все это испугало служанку. Охваченная внезапным страхом, она побежала в комнату девочек, растормошила Матрену и испуганно закричала:
— Матрена Григорьевна, вставай, я боюсь! Григорий Ефимович не вернулся!
Полусонная Матрена, услышав крик, тут же вспомнила, что сказал отец накануне вечером. Поэтому ее рассердил Катин страх, и она сонно проворчала:
— Глупое создание! Ведь отец же пошел к «малышу», возможно, он там и заночевал!
Проблема ей показалась совершенно ясной, она повернулась на другой бок и вскоре опять заснула.
Но в семь часов ее опять разбудили: Катя, вне себя от испуга, стояла у ее кровати, трясла ее и в неописуемом страхе кричала:
— Полиция!
Теперь испугалась и Матрена. Она быстро поднялась, разбудила сестру, набросила халат и вышла в соседнюю комнату, где ее уже ожидало несколько сыщиков. Они спросили у нее, куда этой ночью ушел Григорий Ефимович, а затем принялись расспрашивать всех домочадцев о мельчайших подробностях прошедшего вечера. Матрена рассказала, что, со слов отца, тот хотел навестить «малыша», Варя и Анютка подтвердили ее слова, и Катя добавила о ночном посетителе в шубе и надвинутой на лицо шапке. Полицейские заставили подняться наверх также швейцара и дежуривших на лестнице агентов и допросили их. Выяснилось, что около полуночи к дому подъехала большая военная машина защитного цвета, господин в шубе позвонил и затем по черной лестнице поднялся в квартиру Распутина. После того как полицейские тщательно записали показания, они ушли, ни одним словом не намекнув членам семьи старца, что же, собственно, случилось.
Не успели полицейские уйти, как Матрена поспешила к телефону и позвонила Муне Головиной; но та успокоила ее и объяснила, что если Григорий Ефимович провел ночь у Феликса Юсупова, то нет ни малейшего повода для беспокойства, возможно, он там спал и скоро наверняка возвратится домой.
Около восьми утра появились, как обычно, первые просители: крестьяне из дальних губерний с прошениями в руках, младшие и старшие чиновники, хотевшие получить протекцию старца, купцы, бедные вдовы, матери с больными детьми, генералы, простые солдаты, епископы, монахини и броские дамы с ярко накрашенными губами. Все они ожидали от этого визита на Гороховую счастливого поворота жизни: приема на службу, повышения по службе, пенсии, подаяния, успешной сделки, быстрого выздоровления, благословения или просто отеческого поцелуя.
Около десяти часов утра просители заняли уже всю приемную, но Григорий Ефимович все еще не вернулся. Иногда кто-либо из домочадцев быстро пробегал через прихожую, не обращая абсолютно никакого внимания на вопросы ожидавших, временами открывалась дверь в столовую и оттуда на мгновение выглядывала какая-нибудь ученица.
Дверь в таинственный кабинет старца, в который тот обычно водил хорошеньких просительниц, теперь была настежь открыта. Кто-то в спешке забыл закрыть ее. Таким образом, просители из прихожей могли подробно разглядеть всю обстановку кабинета: простую железную кровать с меховым покрывалом, туалетный столик и украшенные лентами иконы у окна. Этот таинственный кабинет, на который все гости обычно зачарованно глядели, когда Распутин исчезал в нем с какой-нибудь женщиной, сегодня казался совершенно обычной и, собственно говоря, довольно скромной комнатой, пустой и печальной, без какого-либо намека на таинство.
В десять часов, как всегда, зазвонил телефон; все просители знали, что это был звонок из Царского Села. Но если обычно служанка или какая-нибудь ученица спокойно подходили к аппарату, чтобы затем позвать старца, то в этот раз звонок вызвал величайшее волнение. Казалось, несколько человек поспешило к телефону. Сквозь полуприкрытую дверь был слышен шум голосов, а когда та захлопнулась, собравшиеся в прихожей уже не могли расслышать разговор.
Просителями постепенно овладевало определенное беспокойство: никто не мог объяснить, где так долго был старец и что должна означать эта возбужденная суета слуг, этот шепот и всеобщая нервозность. Тем не менее, старались говорить друг с другом только шепотом, и вскоре помещение наполнилось ропотом тихо шушукавшихся людей.
Около одиннадцати часов появилась Муня Головина в сопровождении матери. Когда она узнала, что Григорий Ефимович все еще не вернулся, она побледнела, как смерть, и ее девичьи тонкие губы задрожали. Она высказала готовность немедленно позвонить Феликсу Феликсовичу и с этой целью отправилась в ближайшую овощную лавочку, так как не хотела привлекать внимание к разговору в самой квартире. Вернувшись, она сообщила, что князь еще утром вышел из дома и еще не вернулся, она смогла застать лишь камердинера, но тот заявил, что ничего не знает.
В оцепенении женщины молча сидели в столовой вокруг стола; вдруг зазвонил телефон, и Катя сообщила, что князь желает поговорить с Матреной. Но та от страха и возбуждения была абсолютно не в состоянии сдвинуться с места, и поэтому к аппарату подошла госпожа Головина. Остальные женщины слушали, как она довольно взволнованно заговорила по-английски, затем, смертельно побледневшая, вернулась к столу и возбужденно шепнула дочери, что Феликс утверждает, будто бы Григорий Ефимович в эту ночь вообще не был у него.
Это сообщение вызвало всеобщее замешательство. Дочери и Анютка, перебивая друг друга, утверждали, что Григорий ясно сказал, что собирается пойти к «малышу», и Кате даже казалось, что она определенно узнала его в ночном госте. Госпожа Головина очень робко заметила, что она заблуждается, но никто не хотел этому верить, и всех охватило чувство беспомощного отчаяния.
Снова установилась напряженная тишина, и часы потянулись мучительно медленно; вдруг появилась Катя и сообщила, что епископ Исидор, уже с раннего утра занимавшийся поисками пропавшего старца, пришел в сопровождении полицейского и желает поговорить с Матреной.
Вошли епископ с полицейским, который держал в руке большую коричневую галошу. Он положил ее на стол перед Матреной и деловито спросил:
— Вы дочь Григорий Ефимовича Распутина? Вы признаете, что эта галоша марки «Треугольник», размер 10, вашего отца?
Матрена взяла галошу в руки, несколько секунд пристально смотрела на нее и затем вместо ответа разразилась отчаянными слезами. Подбежали Варя, Анютка, Головины и другие почитательницы старца, и все узнали галошу Распутина.
Напрасно полицейский старался продолжить служебный акт и рассказывал, как около полудня двое рабочих обратили внимание сторожа Петровского моста на галошу на льду, и он обнаружил между третьей и четвертой опорами следы крови. Немедленно известили полицию, околоточный отправился на место происшествия, галошу забрали, тщательно исследовали и для опознания принесли сюда. Никто в квартире Распутина не слышал рассказ полицейского, дочери старца отчаянно рыдали, у учениц началась истерика, а служанка Катя носилась по всем комнатам, плача и причитая, словно помешанная.
Тут просители в приемной, с самого утра беседовавшие только шепотом, заговорили громко, взволнованно перебивая друг друга. Важные генералы и высокие чиновники, пришедшие, чтобы получить протекцию Распутина, постарались как можно быстрее покинуть квартиру Распутина, потому что чувствовали, что приедет полиция, и не хотели, чтобы их здесь застали, так как судя по всему, Григорий Ефимович был мертв. Никто не мог с уверенностью сказать, кто же теперь будет принимать решение о раздаче должностей и чинов, и поэтому лучше было не компрометировать себя.
Большинство бедняков, крестьян, мелких чиновников и нуждавшихся просительниц и просителей, напротив, остались в квартире; некоторые подошли к дверям во внутреннее помещение и даже прошли внутрь. Вскоре комнаты наполнились и любопытными, и благоговейно удивлявшимися людьми; двери были открыты настежь, просители входили и выходили, повсюду слышались причитания, всхлипывания, возбужденные голоса.
