Если говорить о руководстве – я включаю сюда не только самый «верх», но весь эшелон центрального управления хозяйством, – то дело прежде всего в том, что административно-командная система породила и свой склад экономического и управленческого мышления, и свой тип хозяйственного руководителя. И поскольку речь на деле шла (хотя тогда это мало кто ясно понимал) о необходимости отказаться от всей родившейся и развившейся из военного коммунизма модели экономики, построить новую модель, включавшую компоненты (рынок или отказ от отождествления всенародной общественной собственности с государственной, легализацию множественности форм собственности и т. д.), которые долгое время воспринимались как чуждые социализму, как сугубо капиталистические, это оказалось крайне сложным, даже болезненным процессом. У таких перемен нашлось много убежденных противников либо людей, просто не понимающих, как можно перечеркнуть многое из старого опыта и начать действовать по-новому. Даже очевидные недостатки, пороки старой модели не могли их переделать – во всяком случае, очень многих из них.
Что касается более широких кругов общественности, то здесь – и это тоже красноречиво подтвердил опыт перестройки – большую негативную роль играли идеологические предубеждения и барьеры. Общественное сознание, собственно, «отрыгнуло», вернуло реформаторам, точнее, тем, кто активно разглагольствовал о необходимости реформ, все то, чем его многие десятилетия кормила наша же пропаганда: примитивные, а подчас извращенные представления о социализме и капитализме, о собственности и социальной справедливости. И поэтому долгое время идеи, выдвигавшиеся более смелыми и решительными экономистами, просто не находили поддержки у общественности, часто ею не понимались, а кроме того, негативную роль играли уравнительские традиции и представления, выстраданная долголетними испытаниями готовность к более чем скромной жизни.
Но то и другое, так сказать, величины постоянные. Подобный настрой и наверху, и внизу родился давно. Но почему, могут спросить, в годы, когда начали выявляться недостатки, даже пороки существующих экономических механизмов, всей модели народного хозяйства, эти подходы, взгляды, настроения не начали своевременно меняться?
Мне кажется, во-первых, потому, что подлинной картины экономики не видели, не знали до конца не только общественность, но и руководство. Тоталитарные традиции, помешательство на пропаганде успехов, неуемное желание говорить начальству приятное жестоко мстили.
Конечно, руководству говорилось больше, чем широкой публике. Но даже при желании сказать ему правду это было трудно сделать. И не только потому, что искажение данных начиналось на самом низу – с приписок на рабочем месте, а тем более на предприятии или в совхозе и колхозе. Сама статистика, схема собираемых ею данных, отбор показателей, не говоря уж об анализе, были подстроены под тогдашнюю систему, всю тогдашнюю модель хозяйствования. Не хочу упрощать, сводить дело к тому, что статистика подстраивалась под главную потребность управляющих рапортовать об успехах. Дело еще и в том, что она охватывала лишь количественные показатели, не учитывая в должной мере качества, потерь, издержек, не исключала двойного счета и т. д. Самое интересное, что в руководстве многие об этом знали или, во всяком случае, догадывались. Но настойчивости, чтобы докопаться до правды, не проявляли. Ощущали, что-то идет не так, происходят серьезные сбои, но все же были постоянно настроены на другую волну, жили в мире условных представлений и прочих условностей. Разве, например, сто процентов плана – не одна из них? Цифра эта ведь ни о чем не говорит, в том числе ни о том, мало это или много с точки зрения потребностей общества, так же как и ни о том, какой ценой эти сто процентов получили.
И потому ощущения драматизма, нараставшей остроты ситуации у руководства не было. Я и мои коллеги, много лет участвовавшие в подготовке ставших тогда традиционными пленумов ЦК по плану и бюджету на очередной год, видели это по документам, которые к нам поступали, а также по характеру дискуссий о плане на политбюро.
Там редко поднимались самые важные, коренные вопросы хозяйствования. В основном речь шла о довольно мелких межведомственных претензиях и, главное, о платежном балансе, то есть о том, чтобы денежным доходам соответствовал план товарооборота. И если здесь что-то не сходилось на 8 – 10, даже на 5 миллиардов, то это было самой большой, поистине трагической проблемой для Н.К. Байбакова (тогдашнего председателя Госплана СССР, умного человека, хотя скорее инженера, нежели экономиста), А.Н. Косыгина, а затем Н.А. Тихонова, так же как и самого Л.И. Брежнева. Вот тогда из года в год и рождались предложения о чрезвычайных мерах, в том числе о повышении цен на какие-то виды товаров, чтобы «сбалансировать» план и бюджет. И мало кого волновало, что из года в год десятки, если не сотни миллиардов пускались на ветер, на «стройки века», замораживались из-за «долгостроя», тратились на выпуск ненужной продукции, не говорю уж о державшихся за семью замками (тоже во всем объеме неведомых даже начальству) военных расходах.
Другой причиной, по которой до поры до времени ни руководство, ни общественность не отдавали себе отчета в масштабах и близости надвигавшихся экономических бед, было то, что увеличивавшиеся в размерах дыры в народном хозяйстве затыкали за счет варварского расхищения огромных, но не беспредельных природных богатств страны, экономии на охране окружающей среды и социальных расходах.
Наиболее яркий пример – экспорт нефти (а потом и газа). Особенно после войны на Ближнем Востоке осенью 1973 года, образования Международного картеля экспортирующих нефть стран (ОПЕК) и резкого повышения цен на нефть.
После 1973 года многие развитые страны, включая и США, переживали трудности в связи с высокими ценами на нефть, а в отдельные моменты – с ее физической нехваткой, перебоями в снабжении. И само название картеля ОПЕК, ограничивавшего добычу нефти и вздувавшего цены, стало на Западе чем-то вроде пугала. Но много лет спустя, вспоминая об этих событиях и анализируя их, я неизменно приходил к выводу: главной жертвой ОПЕК стал Советский Союз.
Тем более что период высоких цен на нефть совпал с освоением великого, скорее всего, неповторимого клада, подаренного нам природой и геологами, – тюменской нефти и газа. И тогда началось безудержное наращивание экспорта энергоносителей. В нем виделось спасение от всех бед. Так ли уж надо развивать свою науку и технику, если можно заказывать за рубежом целые заводы «под ключ»? Так ли уж надо радикально и быстро решать продовольственную проблему, если десятки миллионов тонн зерна, а вслед за ним и немалые количества мяса, масла, других продуктов так легко купить в Америке, Канаде, странах Западной Европы?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
