Баллада о неизвестном капитане
Когда болотная жижа угрожает перехлестнуть через голенища, у Леши находится в запасе обход. Я вновь и вновь убеждаюсь, что пускаться в эту дорогу одному нечего было и думать.
Во время одного из таких обходов путь нам преградила исполинская, поваленная бурей ель. Она походила на дальнобойное орудие. Красновато-бронзовый ствол был направлен косо вверх, бронещитом служил вывернутый из земли огромный круг корневой системы. Оказывается, поверженная грозной стихией великанша долго хранила одну из многих тайн этого леса-некрополя. Делаем привал, и я опять слушаю Лешу.
— Несколько лет назад из-за этого елового выворотня натерпелся я беспокойства и страху. Весной дело выло, случилась сильная буря. Дали мне в лесничестве задание: обойти свой участок и примерно подсчитать, сколько ураган беды натворил, где особенно много дерев наветровалил. Добрался я до этого самого выворотня, он тогда еще свеженький был. И вижу, на корнях висит облепленный грязью валенок. Будто дед-лесовик для просушки повесил. Эге, понял я, выворотень чью-то могилу потревожил.
…И всамделе, когда я соскреб финкой верхний, уже протаявший слой земли, показался облепленный истлевшим обмундированием скелет. Но мерзлынь еще крепко его держит. А у меня с собой, окромя финки, ничего нет. Поковырял, подолбал финкой — две проржавевшие шпалы нашел. Значит, капитан, не меньше.
Нет, думаю, без кирки и лопаты дело не пойдет. Выполню задание лесничества, позову на помощь следопытов, возьмем инструменты, брезентовый мешок — и доставим капитана в Мостки.
…Однако пока я справлял неотложные дела, круто на тепло повернуло. Снег начал ходко таять даже в самой лесной густерне, болота еще более поднялись. Пошел я было к этому горбылю на разведку, а к нему уже не подступиться. Ладно, думаю, пущай полая вода немного схлынет — тогда и договорюсь с ребятами.
…Ладно, да не совсем. Стал мне сниться и видеться этот капитан. Слышу средь ночи: тук-тук-тук в окно. Да так гулко, четко, будто наяву. Бывает, Семенов Толик в это окно тукает, на рыбалку или на охоту в петушиную рань меня подымает. Подошел я к окну и…прямо обомлел: нет, не Толик, а капитан стоит. Ужасть какой страшный! Какой лежал под выворотнем, такой и заявился ко мне.
«Ты что же, — говорит он, — разворошил надо мной землю и куда-то запропастился на целых десять дней!»
«Потерпи маленько, капитан! — отвечаю ему. — Пущай вешние воды немного угомонятся. А сейчас ты на острове оказался. Чтобы добраться до твоего горбыля, надо по грудь в ледяной воде брести».
«А мы воевали, так не меряли, до каких пор вода доходит!»
Я опять, заикаясь от страху, всяко оправдываюсь. А он уж новую мою вину выкладывает:
«Ты по какому такому праву капитанского звания меня лишил, шпалы поснимал? Я их своей кровью заслужил. В кармане гимнастерки лежит выписка из приказа, а в командирской сумке — прочие капитанские документы».
…Долго еще стоял под окном ночной гость. Проснулся я весь разбитый, будто ночь напролет пни корчевал. А во вторую, третью, четвертую ночь — та же самая напасть повторяется. Говорит капитан: не могу ждать, по моим косточкам всякая лесная тварь ползает, на мою раскрытую могилу поганое воронье нацеливается.
…Жена и мать заметили, что со мной неладное творится: со сна кричу, сам с собой разговариваю. К докторам меня посылают. А я возьми и расскажи им сдуру, с кем ночные беседы веду. После этого и они стали плохо спать, им тоже мерещится, будто капитан под окном стоит.
…И вот моя мать тайком от всех такую штуку учудила: поехала за советом к попу. Как, мол, поступить, чтобы мертвый капитан недели полторы-две погодил, не пужал нас по ночам. Чудовский батюшка определил, сколько по такому случаю свечей надо поставить и какие молитвы надлежит читать. И сам пообещал молиться. За хлопоты десятку взял. Да свечи рубля два стоили, да дорога в Чудово и обратно…
…Не жалко тех денег, ежели б помогло. Но капитан привык подчиняться майорам и полковникам, а на поповские молитвы — ноль внимания. Короче, опять ходит под окошко. Нет, решил я, ждать, пока спадет вода, никак нельзя. А то меня раньше капитана похоронят. Уговорил я двоих знакомых следопытов, и мы втроем добрались-таки до капитанского горбыля. Через разводье на плоту переправлялись.
…Нашли мы пистолет и документы, про которые говорил капитан, только от бумаг одна каша осталась. И смертного медальона не оказалось. Так что ни фамилии капитана, ни его местожительства узнать не удалось.
…Похоронили мы неизвестного капитана в Мостках. Вернул я хозяину его шпалы. После этого как отрезало — ни разу больше не потревожил беспокойный капитан.
А все-таки что-то есть!
Наш привал на «капитанском горбыле» получился продолжительнее предыдущих. Пора топать дальше. Подымаясь, Леша задумчиво говорит:
— Я, конечно, поповским байкам про загробную жизнь, про ад и рай не верю. А все-таки что-то есть! Ведь бродила, беспокоилась душа капитана, пока его кости лежали неприкаянные. И то, что у меня под окном говорил, подтвердилось: ведь лежала возле него сумка с документами. Нет, обязательно что-то есть!
Это произнесет) таким тоном, что высказывать мне свое мнение не требуется. Да и обстановка для ведения бесед на сложные мировоззренческие темы явно не располагает. Правда, Аристотель и его ученики важнейшие философские проблемы обсуждали именно во время прогулок. Но я и мой спутник по прогулке, то и дело увязая в болоте, последовать их примеру не можем. Историю, рассказанную Лешей, обдумываю про себя.
Да, надо согласиться с Лешей: что-то есть. Но не то, что он подразумевает. Если отбросить легкий налет мистики, то остается главное: душа самого Леши. У него очень высоко развито чувство долга перед нашими воинами, которые еще не имеют своего постоянного места вечного упокоения. Когда Леша обнаружил останки капитана и не смог незамедлительно захоронить их, это и довело его до временного душевного расстройства.
Балансируя шестом на зыбкой трясине, я думал еще вот о чем. Прежде чем стать одержимым следопытом, Алексей Васильев прошел те же этапы, что и Николай Орлов. Началось со сбора разбитой военной техники, металлолома, главным стимулом была материальная заинтересованность. Но постепенно довольно прозаическое занятие переросло в бескорыстную, полную опасностей благородную страсть.
В самоотверженных стараниях Васильева-следопыта, подумалось мне, есть еще одна сторона. Он — лесник, рачительный хозяин своего участка, не терпит в нем даже малейших беспорядков. Тем более не может быть спокоен, если в границах его обхода обнаруживаются непогребенные советские воины.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
