— Ежик! — закричала Дашка и быстро скатала Тиха в клубок.
Тих сердито затукал, хотел поддать колючками, но раздумал, жалко, своя все–таки. Тиха притащили в дом, показали родителям, положили на пол. Тих молча ждал. Наконец, понимая, что так просто от него не отступятся, Тих выглянул наружу. Много раз он видел эти лица спящими или подглядывал за ними исподтишка, а теперь не только он смотрел, но и на него смотрели.
— Развернулся… — зашептала девчонка. — Ручной!
— Смотри, у него коготь белый, — отец осторожно дотронулся Тиху до лапки. — Назовем его Белый Коготь.
Тих даже фыркнул от возмущения: тоже нашли имечко! — но говорить ничего не стал.
В конце концов дело кончилось благополучно: через полчаса Тиха отпустили обратно в закут, и теперь вечерами он, перекинувшись ежом, бродил вокруг дома, не опасаясь, что его заметят. Люди привыкли к нему, считали своим и не трогали. Вдобавок, изредка — чаще об этом забывали — в закутке стало появляться блюдце с молоком. Давно Тих молока не пробовал…
На березах задрожали первые желтые листочки, вместе с ними явились новые заботы. Тих сокрушенно качал головой, недоумевая: надо мох сушить, заново конопатить избу, а люди знай себе бруснику таскают. О чем думают, холодно ведь будет зимой! И дрова не запасены. Летом можно и остатками плетня топить, а зимой?
Но людей это, казалось, вовсе не интересовало. Зато вдруг они собрались и, заперев избу на старый замок, уехали. Два дня Тих ждал, думал, что в гости уехали и вот–вот вернутся. Потом понял — насовсем. Лишь теперь до него дошло, что значит слово «дачники»: дом им не дом, а так. Пожили сколько получится и дальше двинулись. Как перелетные птицы. Не люди в доме жили — дачники.
Изба быстро выстыла и потеряла жилой дух. Зимой дверь завалило снегом, ветер вбивал снежную пыль в щели, снег длинными языками лежал на полу. Крысы сперва остерегались появляться в доме, но потом поняли, что хозяин занедужил, и как в старые времена принялись хозяйничать, тем более, что крупу дачники спрятали плохо, и длиннохвостые скоро добрались до нее. Тиху не было дела до всего этого, тяжко было Тиху, знал бы куда — вообще ушел бы из дому.
Возвратилось солнце, стаял снег. Полезли из земли лопухи и иван–чай. Начал зарастать огород, закрапивело вдоль стен, бревна снова засырели. Тих вышел из дому, перекинулся ежом. Лучше в лесу сгинуть, ящере на обед попасть, чем смотреть, как все рушится.
По дорожке раздались шаги, из–за поворота показались люди. Впереди, размахивая руками, бежала Дашка, за ней с двумя рюкзаками — один на груди, другой на спине — шел ее отец. Мать приотстала, но Тих понимал, что придет и она. Дачники вернулись.
— Хо–хо! — воскликнул мужчина, ломясь прямиком через высокую траву. Стоит хибара! Из снарядных ящиков сколочена, а стоит, ничего ей не делается!
«Как же, не делается… — подумал Тих. — Полный подпол плесени.»
Секунду Тих колебался, потом юркнул в щель между жердями, а оттуда сквозь сырую стену домой.
Один за другим пошли дни почти нормальной жизни, только теперь Тих все время помнил, что это ненадолго, и скоро дом опять опустеет.
Однажды Тих сидел в закутке и от нечего делать перебирал наломанные из ветхих жердочек поленья, чтобы сухими были, когда понадобятся, как вдруг услышал крик:
— Ежик! — кричала Дашка. — Папа, смотри, наш Белый Коготь бежит!
Во дворе послышалась возня, потом мужской голос произнес:
— Нет, это другой, наш не такой.
— Давай его с Белым Когтем познакомим? Вдруг это ежиха, тогда у них семья будет.
Тих невесело усмехнулся: ну вот, теперь его собираются женить на ежихе.
Пленника поднесли к лазу, и он, спасаясь от жадных человеческих рук, сразу протиснулся в закут. Это был не еж, а кто–то из своих. Тих долго смотрел на гостя, пока, наконец, признал. Перед ним был старый приятель и сосед Шир. Толстяк Шир исхудавший и облезлый, со слезящимися глазами, несчастный и больной.
Тих заволновался, всплеснул руками, побежал в дом, принес горстку гречневой каши и теплого чаю, даже варенья в банке зачерпнул, чего прежде себе не позволял. Уложил Шира поудобнее, в головах взбил жомку сухого клевера. Шир смотрел благодарно, из глаз текли слезы.
— Как же тебя так? — причитал Тих. — Неужто в городе?
— В городе, Тихушка, — зашептал Шир. — Страшно там. Жилья нет, домища каменные, огромные; стены мертвые — не пройти. Люди не живут, а только бестолковятся. Ты, Тихушка, не поверишь, мне там, чтобы прокормиться, в поганую крысу приходилось перекидываться. Только крысам там и вольготно. А у тебя тут славно.
Тих вздохнул и не стал ничего рассказывать.
Понемногу Шир выправился и остался жить при Тихе. В дом не заходил нельзя в чужой, разве что раз в год, в гости. Тих тоже все больше сидел в закуте среди дров. Иногда целый день жили ежами, забывая принять свой облик.
Зашел в гости Топ. Строго осмотрел их житье, сказал недовольно:
— Скудно живете и позорно. Где это видано, чтобы в доме два хозяина были?
— Тих хозяин, Тих, — заторопился Шир. — А я так, рядом живу, ни во что не мешаюсь.
— Почему своего дома не заводишь? — допрашивал Топ. — Даже в войну такого непорядка не случалось…
— Его дом давно на дрова свезен, — вступился Тих, — а новых не строят. Вспомни, в войну–то в деревне изб поболе оставалось.
— Все одно, — не унимался Топ, — одичали совсем, вид потеряли, старые обычаи похерили. Это вас дачники спортили — у них порядка нет, и у вас тоже.
Топ ушел сердитый, не попрощавшись.
— Ему легко нас строжить, — сказал Тих, — а вот погоди, помрет бабка Настя, Леночка со своим мужиком дом заграбастают и так дело повернут похуже любого дачника. Наши еще ничего, хоть лето живут.
Сказал и загрустил. Знал, что лету обозначился конец. И как в воду глядел: через день дом опустел. Начиналась осень, дачники улетели.
Шир уже вовсе жил ежом, даже спал свернувшись клубком, выставив иглы. Тих слонялся по дому, жалобно бормотал, словно убытки подсчитывал. Главного опять не сделали — не подрубили нижний венец. Холодильник зато привезли, стоит белый, чужой, с распахнутой дверцей. Странные люди… Если им дом на три года нужен, зачем холодильник везли? А ежели надолго, то чего тогда ждут? Пока дом завалится? Не хозяева они, ей богу, и жалеть о них не стоит. Одно слово — дачники. Скорей бы снова лето, скорее бы возвращались…
ИЗБА С КРАЮ
Если очень долго ждать, то всякая мечта, порой и ненужная уже, все–таки сбудется. А он с детства хотел нужного. Никому не говорил, но хорошо для себя решил, что вырастет и будет хозяином в своем доме, без чужого окрика и приказа. Сам большой, сам маленький. С того голозадого детства представлялась картина: рубленный пятистенный дом, перед окнами цветы и скамейка. Перед каждым домом есть скамейка, на которую выбираются вечерами отдыхать хозяева. Иной раз сходят в гости, посидеть на соседской скамье, но чаще на своей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
