Понимая его состояние, Любочка старалась быть покорной, ненавязчивой и предельно ласковой.
Прибыв в Москву, они сразу направились в офис. День был дождливый и прохладный. В приемной их встретила Наташа с наигранной улыбочкой, которая постоянно была приклеена к ее подростковому лицу, и прощебетала:
– С благополучным возвращением, Евгений Захарович.
Евгений искоса взглянул на ее полные бедра, туго обтянутые белой мини-юбчонкой, которую она постоянно носила с черной кофточкой, вроде униформы, в противовес Любочке, носившей черную мини-юбку и белую блузку, и мрачно буркнул:
– Зайди. – и потом в сторону Любочки: – И ты тоже.
Люба вошла в кабинет вальяжно и села в черное кожаное кресло, стоящее у стены, Наташа остановилась у края стола, пытливо наблюдая за любовниками. По их опечаленному виду, по осунувшемуся лицу Евгения, по его непривычной сутуловатости Наташа поняла, что произошло с ними нечто неприятное, и в душе позлорадствовала. Она презирала их обоих, хотя и тщательно скрывала свою неприязнь, особенно от Евгения. После того, как он вдруг переметнулся от нее к Любочке, ее ревность постепенно переросла в ненависть и жаждала отмщения.
– Кто мной интересовался? – садясь за свой письменный стол, все так же мрачно спросил Евгений и поднял на Наташу опечаленный взгляд.
– Звонила Татьяна Васильевна. Но это сразу после вашего отъезда. Она сказала, что случилась беда, и тут же положила трубку. Она звонила мне домой, вечером. Только один раз, и больше не звонила. А еще звонили из милиции, просили позвонить, оставили свой телефон. Потом были еще звонки, но они не назывались.
Наташа взяла со стола заранее приготовленный листок бумаги с номером телефона милиции, протянула Евгению и спросила с деланным подобострастием:
– Будут какие указания?
– Нет, – кивнул он, и Наташа, виляя ягодицами, удалилась.
– Будешь звонить в милицию? – тихо спросила Люба. Они вообще сейчас разговаривали тихо, как говорят в доме, где случилась беда.
– Сначала надо встретиться с Татьяной. – В голосе его и вопросительном взгляде была просьба посоветовать. Люба молча передернула плечами: мол решай сам. И Евгений позвонил в поликлинику. Там ответили, что доктор Соколова взяла краткосрочный отпуск. Тогда он позвонил домой. Не поздоровавшись, он негромко, мягким приглушенным голосом сказал:
– Ты дома. Я только что из Шереметьева. Сейчас приеду.
Он волновался и старался продумать каждый свой шаг и каждое слово при этой встрече с женой. Главное – первый миг, первый взгляд, первое слово. Дверь квартиры он открыл своим ключом. Надо было сыграть роль горем поверженного отца и мужа. Таня, одетая в черное платье, сохраняя внешнее спокойствие, стояла в прихожей. Большие темные глаза на бледном осунувшемся лице выражали боль и смирение. Он решительно, как-то суетливо шагнул к ней, обнял и поцеловал. Поцелуй вызвал у Тани безотчетное отвращение, она оттолкнула Евгения и высвободилась из объятия. Не говоря ни слова, она прошла в гостиную и тихо опустилась в кресло. Евгений побагровел, покорно пошел вслед за ней и в нерешительности остановился возле дивана. Он ждал ее слов. И Таня спросила сухим бесстрасным голосом:
– Их не нашли?
Он понимал, о ком вопрос, но все же переспросил:
– Ты имеешь в виду тела ребят? Нет.
Она не сводила с него пристального, как бы пронизывающего его насквозь взгляда, под которым он чувствовал себя более, чем неуютно.
– Почему ты не звонил?
– Я пытался, но ничего у меня не получилось. Знаешь, связь не очень, – ответил он запинаясь.
– А почему так долго не приезжал? Что ты делал там две недели, когда я здесь сходила с ума?
– Все это требовало протокольных формальностей, – говорил он, все так же запинаясь, отводя от нее смущенный, виноватый взгляд. – Следствие, свидетельство. – Голос его совсем глухой, упавший.
Не сводя с него взгляда, она сказала:
– Зачем ты врешь? Даже в такой момент ты не можешь без вранья. – Она опустила глаза в пол, и лицо ее сделалось страдальческим, так что казалось, еще мгновение, и она разрыдается.
– Тебе трудно, трудно признаться, что ты не сразу полетел в Англию, ты повез свою шлюху на взморье.
– Я виноват, я подлец, последний подлец, – вдруг прорвалось у него. – Я… я, ты права, мне нет прощения, нет пощады… И я не жду… Я недостоин.
Глаза его, налитые влагой, расширились, как у безумного. Он стал заикаться.
– Нет мне места на земле, и жить мне теперь незачем. Все под откос… Сам пустил, все сам. Один выход – застрелиться.
Она знала: не застрелится, не верила в искренность его раскаяния. Это тоже поза артиста-неудачника. Она досмотрела на него с отвращением и, сдерживая себя, сказала тихо и спокойно:
– А теперь уходи. Я не могу и не хочу тебя видеть.
– Я понимаю, я все понимаю, согласен на все…
– Уходи навсегда, – резко повторила она.
Когда он ушел, ей стало жалко его, она укорила себя то, что обошлась с ним так жестоко. Нет, конечно же, ни о каком возврате быть не может, она тверда и непреклонна в своем решении – семья развалилась окончательно, но можно было об этом сказать ему помягче, «цивилизованно», как сейчас любят выражаться демократы. Но что сделано, то сделано. В квартире воцарилась тишина, какая-то гнетущая, сеющая чувство одиночества, которого она боялась. Прежде, когда ей случалось сойтись один на один с этим неприятным чувством, она призывала на помощь музыку, и одиночество отступало. В музыке она находила умиротворение и душевный покой. И сейчас она поставила диск Георгия Свиридова, и чарующий серебряный ручеек его знаменитого вальса вначале медленно, негромко полился по квартире. С каждым мгновением он становился все сильней и ярче, и на душу Тани, как небесная благодать, ложились покой и благоденствие.
2
Евгений подошел к своей машине растерянный и подавленный. Это заметили шофер и телохранитель, они догадывались, какой трудный разговор произошел сейчас, между их шефом и женой. Сев в машину, как всегда, позади шофера, он пытался собраться с силами и погасить поразившую его дрожь.
– Теперь куда, Евгений Захарович? – осторожно спросил Саша.
– Свяжи меня с милицией. – Он протянул телохранителю бумажку: – Набери этот номер.
Тот нажал на клавиши аппарата и передал Евгению трубку телефона. Переговорив со следователем, Евгений велел ехать в милицию.
…Утром Наташе позвонил ее недавний сожитель Макс, фамилии которого она еще не знала. Вообще-то по паспорту он значился Максимом, но все его друзья и знакомые называли Максом, и он считал, что тут нет никакой разницы: что в лоб, что по лбу. Звонил он, как всегда, из автомата и поинтересовался, прибыл ли шеф. Наташа ответила утвердительно, и тогда Макс позвонил Любе и, зажав пальцами нос, прогнусавил и трубку:
– Привет из Кипра. Поздравляем с покупкой квартиры. Когда будешь уезжать на Кипр, не забудь завещать мне свою хату. Ради твоей же безопасности. Тем более, что досталась она тебе даром. Мы зачтем ее в часть долга нам твоего шефа. Так и передай ему. Небольшую часть. Ответ жду сегодня вечером. Позвоню домой.
Этот звонок ошеломил Любочку. Прежде всего тем, как быстро мафия узнала об их делах на Кипре? Выходит они, то есть их «Пресс-банк» попал в сферу деятельности международной мафии. И во-вторых, какая наглость – ультимативно требовать подарить квартиру, да еще в счет какого-то долга. Кому и сколько Евгений должен, она не знала. И причем тут она? Не она же должна. Люба хотела продать подаренную ей Евгением квартиру. Это же не маленькие деньги по нынешним временам. Они ей ой как пригодятся «за бугром». Складывается все одно к одному, невыносимо, какой-то кошмар. Надо побыстрей смываться. Но, оказывается, и в далеком зарубежье невозможно укрыться от хищных щупалец преступного спрута. Она с напряженным нетерпением ждала Евгения, чтоб сообщить ему неприятную новость. Она волновалась, подтачиваемая периодически возникаемыми сомнениями: а вдруг между супругами Соколовыми воцарится мир и согласие – и тогда все ее планы, все такие радужные, солнечные надежды рухнут и полетят в тарары? Важно, чем закончилась сегодняшняя встреча Евгения с Татьяной. И закончилась ли? Почему его так долго нет? Она набрала номер телефона в его машине. Трубку взял телохранитель и сказал, что минут через десять они приедут.
Десять минут тревоги и волнения, напряженного ожидания и неясных домыслов. Она сидела в своем кабинете, не зная, чем занять себя. Наташу попросила, как только появится, сказать ей. О Наташе она думала с презрением и. понимала, что и Наташа настроена к ней недружелюбно: слишком много в ней гордости, зависти и, конечно же, ревности. И вот она, Наташа, вошла в кабинет – надутые губы, небрежный взгляд, грубый, оскорбляющий слух голос:
– Шеф приехал. – Повернулась, вильнула бедрами, и удалилась вальяжной походкой.
Люба вошла в кабинет Евгения без стука и с порога задала вопрос:
