Привык он и к тому, что его ботинок постоянно оказывался под шкафом, у самой стены. Когда он, стоя на колене, с помощью рожка на длинной ручке с трудом вытаскивал ботинок из-под шкафа, все усердно трудились: одни втирали в волосы туалетную воду, причесывались, другие подсчитывали, на сколько они похудели, мазались кремом, обрызгивали себя дезодорантом, одевались, беседовали друг с другом. Они чувствовали себя посвежевшими, будто заново на свет родились, и договаривались вместе распить в «Волах» по кружке пива.
Когда бы они ни приходили, в понедельник ли, во вторник или же в любой другой день, они все знали, что им предстоит сделать и чего делать не надо.
Хуггенбергер приходил нерегулярно; теперь он ставил свой ботинок в шкаф, приносил газету и напитки с собой, потому что, какой бы напиток он ни попросил, все неизменно бывали уже распроданы. В душевую он брал одно лишь полотенце и постоянно таскал его с собой; прежде чем встать под душ или окунуться в бассейн, он вешал его на крючок и не спускал с него глаз. Но и при этом иной раз случалось, что полотенце оказывалось сорванным с крючка проходившим мимо либо снимавшим свое полотенце клиентом.
Хуггенбергер держался сдержанно-сухо и тогда, когда с ним вежливо здоровались, не вмешивался ни в какие разговоры, ни о чем не просил. Он хотел лишь покоя, хотел отдохнуть, восстановить силы; он переодевался, вставал на весы, даже если они стояли в таком месте, где ему трудно было ими пользоваться; принимал душ, беспрестанно поглядывая, на месте ли полотенце, мыло сразу относил в шкаф, хотя это и было для него утомительно.
Когда его место возле печи бывало занято, а так случалось почти всегда, Хуггенбергер взбирался на полку повыше. Прежде он перелезал через бортик бассейна, а из-за новых хромированных перил ему теперь от бассейна пришлось отказаться, да и спускаться по новой лесенке, которую сделал Траксель, стало для него еще более сложно и опасно.
Хуггенбергер строго придерживался установленного порядка, мылся точно так же, как это делали другие, чесался тоже не чаще их и не дольше остальных сидел в парилке. Он привык к тому, что разговаривали с ним только новые клиенты, да и те только самое первое время.
Хуггенбергер старался не замечать, что Траксель, его жена и их новый помощник всякий раз, когда он в холле хотел перекинуться с ними словом, как правило, бывали заняты.
Массажист находил иногда минуту-другую, чтобы обменяться с ним парой слов, предложить образец нового шампуня или мыла.
Траксель массажиста не одобрял, но и не ругал, он только говорил: «Надо, однако, во всем знать меру».
Хуггенбергер никогда не приходил по расписанию, как другие, — раз в неделю или хотя бы раз в две недели и, как они, всегда в один и тот же день. Этим он сбивал их с толку, все время держа в напряжении.
Он это делает нарочно, говорили они, просто смеется над нами.
Уже одна мысль о том, что он в любой момент может появиться, портила им настроение.
Все были буквально потрясены, когда он после недельного перерыва снова появился в холле и неожиданно попросил дать ему две махровые простыни и мыло.
Теперь Хуггенбергеру уже не надо было неотрывно следить за простынями, пока он раздевался, снимал протез и ставил его в шкаф рядом с ботинком, а затем вдоль шкафов пробирался к весам.
— Конечно, две простыни это дороже, зато проще, — объяснил Хуггенбергер, — так мне не придется таскать с собой сумку. И стирать не придется.
Ответом ему было гробовое молчание.
— Я холостяк, — рассказывал Хуггенбергер. — И потом… мое состояние… Вот в чем сложность. Но свет не без добрых людей. Два раза в неделю у меня убирает и готовит женщина, — продолжал Хуггенбергер при полнейшем молчании остальных. — Мне это очень удобно, ведь я весь день работаю.
Хуггенбергер умолк, лишь когда заметил, что остался в душевой один. В парилке он тоже сидел один, в комнате отдыха все притворились спящими, а в аэрарии будто невзначай столпились вокруг гимнастических снарядов.
— Что бы нам еще такое придумать, чтобы от него избавиться?
В конце концов, говорили они, мы всего лишь клиенты, это Траксель обязан заботиться о том, чтобы нам было хорошо, если он не хочет всех нас потерять. Ведь если уйдет хоть один, все последуют его примеру!
— Противно смотреть, как этот тип подолгу расчесывает свою культю, а уж воздух в парилке, стоит там появиться Хуггенбергеру, сразу портится, и запах неприятный, как от гнилого картофеля, это все заметили, — заявил клиент из группы, приходившей по понедельникам. Во всяком случае, лично он, чтобы избежать встречи с Хуггенбергером, впредь будет посещать сауну по средам.
— А недавно этот Хуггенбергер массировал голову пластмассовой щеткой для волос, и она издавала просто отвратительные звуки, — добавил клиент из группы, ходившей в сауну по средам. И потому он уж теперь будет приходить по пятницам.
— Хуггенбергер производит впечатление человека неопрятного, — заметил один из тех, что ходили в сауну по вторникам.
— Даже после того, как помоется и переоденется, — добавил клиент, совсем недавно появившийся в сауне и обычно приходивший по четвергам. — Достаточно взглянуть на его скособоченный, стоптанный ботинок, на заскорузлые руки, на перхоть на его куртке, да к тому же и волосы у него выпадают.
— Нет, он просто выставляет нас на посмешище, когда призывает новичков соблюдать порядок, учит их — а это граничит с нахальством, — как пользоваться сауной, будто он и есть завсегдатай сауны. Отвратительный субъект, вот ведь как втирается в доверие, да и начисто лишен самолюбия.
Но с тех пор, как Хуггенбергер стал прятать свой нечищеный ботинок в шкаф, ни у кого больше не было повода язвить.
— Ботинкам в шкафу не место, — вскоре заявил, однако, Траксель. — Ну а о том, что это негигиенично, вам, надеюсь, объяснять не надо?
И ботинок, который Хуггенбергер снова ставил перед шкафом, опять и опять оказывался под шкафом, у самой стены, едва он выходил за дверь.
Траксель несколько раз в день обходил все помещения сауны. Притворялся, будто не замечает разложенные на кушетках полотенца, избегал разговоров, напускал на себя вид крайне занятого человека.
Он, как и его клиенты, с нетерпением ждал, когда же наконец Хуггенбергер совершит какую-нибудь оплошность.
Траксель понимал, что самое время избавиться от него, но по-тихому, как он говорил жене, с соблюдением приличий, благо ноябрь был на исходе и многие абонементы, в том числе годичные, подлежали регистрации.
Как-то во время обхода он из отдельных намеков понял, что его многолетние клиенты не собираются возобновлять абонемент, а возможно, и вообще поменяют сауну.
Конкуренция усилилась, стала более жестокой, другие сауны заманивали клиентов лечебным душем, спортивным залом и солярием, и все это было ненамного дороже, чем у Тракселя. Он не мог позволить себе такой роскоши, как потерять лучших клиентов, да к тому же потом пойдут всякие разговоры, и в пересудах Хуггенбергер, глядишь, окажется не единственной причиной их ухода.
«Я знаю людей», — говорил Траксель.
В абонементе Хуггенбергера оставалось еще четыре чистых поля, нужно было что-то придумать.
Клиент, посещавший сауну по средам, но пришедший в четверг в надежде разминуться таким образом с Хуггенбергером, в душевой обратил внимание Тракселя на грязную щетку для волос. Это дало Тракселю повод перед всеми лишний раз как следует отчитать Хуггенбергера, которому и принадлежала щетка. Хуггенбергера вызвали из парилки; обливаясь потом, он стоял в душевой, прислонившись к стене, окруженный голыми людьми, а Траксель в белом халате, оставаясь чуть позади клиентов и придерживая щетку большим и указательным пальцами, призывал Хуггенбергера взглянуть на нее.
— Ведь это ваша щетка?
— Конечно, его! — сказал один из клиентов.
Хуггенбергер стал извиняться. Траксель перебил его на полуслове, раскричался: это, мол, ни на что не похоже бросать щетку где попало, рядом с полотенцами, мочалками, мылом и перчатками для массажа, да это же самое настоящее свинство.
Клиенты преградили обливавшемуся потом Хуггенбергеру дорогу к душу. Кто-то заметил: «Этой щеткой, похоже, чистили ковер», и все засмеялись; другой сказал, что, оставив щетку в душевой, Хуггенбергер тем самым нанес им всем оскорбление; третий — что вообще трудно себе представить, как можно расчесываться такой щеткой, казалось бы, мелочь, а уже говорит об отношении человека к личной гигиене, а клиент, только что появившийся из аэрария, добавил, что это и щеткой-то для волос назвать нельзя.
— Нормальный человек ни за что не станет расчесываться черт знает чем! — подытожил Траксель.
Все согласились с ним и сразу вышли из душевой.
