Альфред обернулся и посмотрел на Ветрова, который шел за ним следом с полным безразличием на лице.
«Понял ли он то, что я приволок его в цитадель Четвертого рейха? Или он знал, что мы сюда приедем? Или, быть может, Владимир уже был здесь? По его лицу ничего не определить, а сам он молчит…»
* * *
Древесные головешки почти бесшумно потрескивали внутри камина из натурального камня, поигрывая желто-оранжевыми языками пламени. Они то ярко вспыхивали и выстреливали снопами искр в дымовую трубу, то почти затихали, прячась в сердце углей, то вновь разгорались ровным пламенем.
В ритме волшебного танца огня по телу Альфреда волнами растекалось согревающее тепло, наполняющее каждую клетку ощущением покоя. Приятный смоляной аромат сосновых дров ласкал обоняние. Мягкое старинное кресло буквально растворяло расслабленное тело в своих нежных объятьях.
«Вся эта магическая атмосфера созерцания способствует засыпанию, но никак не служит подспорьем в предстоящей беседе, — подумал Рихтер и тряхнул головой, словно сбрасывая наваждение. — Еще и этот противный стук появился! Он явно выбивается из размеренного такта…»
Рихтер с трудом оторвал взгляд от ярко горящих в камине поленьев и обвел глазами кабинет Вольфганга Эйзентрегера. Истинного арийца. Закоренелого нациста. Ветерана вермахта и одного из основателей Четвертого рейха.
Мрачное, давящее на сознание помещение в стиле замка графа Дракулы. Черные каменные стены с паутиной по углам и такого же цвета пол, местами застеленный коврами. На дальней от Рихтера стене — два высоких окна арочной формы со стрельчатыми заострениями. Сквозь замысловатые узоры стекол пробивается тусклый свет луны. Тут же, возле одного окна — обеденная зона: сервированный деревянный стол с двумя бутылками вина и несколько стульев.
Из других источников света — только огонь, пляшущий в камине. На крышке его портала — множество ваз с белоснежными цветками эдельвейса. Над очагом портрет, на котором Альфреда приветствует всемогущий фюрер германского народа — Адольф Гитлер. По обе стороны от камина вздымаются к потолку каменные статуи демонов.
Справа же от Рихтера стоял мраморный журнальный стол и такое же, как у него, кресло в готическом стиле. Еще одно находилось напротив, в нескольких метрах. В первом сидел откровенно скучающий Ветров, а во втором развалился пожилой мужчина. Он перестукивал пальцами по резному деревянному подлокотнику, сверкая серебряным кольцом с изображением черепа.
«Вот откуда взялся этот мерзкий звук, — подумал Альфред, осматривая мужчину с ног до головы. — А Вольфганг постарел… Заметно осунулся. Сбросил десяток килограммов. Приобрел седину. Лицо ссохлось, обморщинилось, посерело и измельчало чертами. А вот глаза остались прежними. Живыми, как у мальчишки. Очень странно видеть его в шелковом халате, а не в привычной парадной форме, усыпанной железными крестами. Еще и эти дурацкие белые тапочки! Время безжалостно ко всем…»
Слева от Эйзентрегера — сексуальная и опасная фрейлейн, охраняющая его покой. Она полусидя-полулежа расположилась на медвежьей шкуре, словно преданный пес. Такая готова по первому зову лизать руку хозяина. Ну, или в случае необходимости без лишних раздумий сорваться в атаку по команде: «Фас!»
Вольфганг поймал осторожный взгляд Рихтера и хриплым голосом спросил:
— Что привело тебя ко мне, малыш Фреди? Только не говори, что соскучился по мне спустя столько лет…
— Вольфганг, я, конечно, рад тебя видеть, но не буду нагло врать, что скучал. Все дело в возникших обстоятельствах, при попытке объяснения которых мой пытливый ум оказался бессилен.
— Не тяни кота за лапу, как говорят братья-славяне, — перебил Вольфганг. Он взял со стола стеклянный бокал и отхлебнул рубиново-красное вино.
— За хвост…
— Что «за хвост»? — наморщив брови, повторил нацист.
— Правильно говорить: «не тяни кота за хвост», — добавил Рихтер и исказил губы в улыбке.
— Фреди, ты до умопомрачения неисправим. Всегда такой безукоризненно правильный. Хлебом не корми, дай кого-нибудь поправить! Меня уже поздно учить тонкостям русского языка, это неблагодарное занятие. Да и не собираюсь я больше порабощать непокоренный рубеж. Ни жить, ни гостить, ни водку пить в России не буду.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Даже на чай не приедешь? А на похороны?
— Ты знаешь ответ. Так что завязывай и переходи к сути, — оборвал он Рихтера.
— Хорошо… Кто-то открыл на нас сезон охоты. Какие-то больные психопаты без принципов и идеалов. Самое печальное, что они профессионалы своего дела и не скупятся на средства.
— М-да… Теперь мне понятно, зачем ты приволок с собой дашнаков. Ты сделал правильную ставку. Этих ублюдков не перекупишь ни за какие деньги. Идеи превыше всего. Но я по-прежнему не понимаю: причем тут, собственно, я?
— Думаю, что ни при чем… Но… Вольф, ты владеешь информацией, а, как говорится, «кто владеет информацией — владеет миром». Ты наверняка об этом хоть что-нибудь знаешь.
Вольфганг взмахом руки отправил юную девушку к выходу из кабинета. Арийка беспрекословно встала, подошла к двери, развернулась, сложила руки за спиной и замерла. Эйзентрегер проводил ее взглядом, еще раз жадно глотнул вина и только после этого произнес:
— Все возможно… Но ты уверен, что об этом стоит говорить при твоем друге? Кстати, ты забыл его представить…
— Это Владимир Ветров. Мой компаньон и лучший друг. Ему я доверяю даже больше, чем самому себе. К тому же он в курсе многих дел. Даже о тех, о которых стоит иногда умолчать.
Владимир услышал свое имя, слегка привстал с кресла и кивнул. Эйзентрегер же в ответ лишь медленно опустил сморщенные веки.
— Как скажешь, Фреди. А мы раньше с ним нигде не встречались?
— Это исключено, херр Эйзентрегер, — вклинился в разговор Владимир, опередив Рихтера на несколько мгновений.
— Странно… Мне не знакомы черты лица, но вот взгляд, — мучительно скривив лицо, пробормотал нацист. — Я уже видел его раньше… Я в этом уверен…
— Вольф, что с тобой? — озабоченно поинтересовался Рихтер.
— С-с-сердце… барахлит… слегка, — выдирал из горла звуки Эйзентрегер, прикладывая руку с правой стороны груди.
— Ты что-то совсем сдаешь. Видимо, память тебя подводит. Сердце с другой стороны. В левой половине грудной клетки.
— Да ты что, Рихтер? Удивил старика. Мне ведь сразу значительно полегчало, — продолжая кривиться, парировал Эйзентрегер. — Избавь меня от бреда и лучше внимательно слушай, — договорил он и раскашлялся, как чахоточник.
Девушка у двери занервничала, хотя и пыталась это скрывать. Она уже сделала шаг вперед, но Вольфганг остановил ее резким взмахом руки. — Отставить, унтерштурмфюрер Тауберт. Выполнять приказ, — прохрипел нацист, сплевывая на пол кровавую слюну, и вновь закашлялся.
Немка встала как вкопанная и больше никаких попыток не предпринимала. Лишь стояла и нервно покусывала нижнюю губу.
«Это даже нечто большее, чем верность, — подумал Рихтер, разглядывая немку. — Она же по уши влюблена в этого дряхлого старика!»
Вольфганг, наконец, очухался, вытер губы платком и заговорил:
— Может, ты и не слышал, но я уже лет шесть, как отошел от дел. Я стал слишком стар. Все эти компутеры, шмутеры, хакеры, вирусы, всемирная паутина… Для меня это лишь набор слов. Я не понимаю, как именно это работает, хотя и пытался разобраться. Нет, конечно, я пользуюсь благами цивилизации. Вот недавно на сотовом телефоне научился «смски» отправлять, — расширив глаза до пятирублевых монеток и подняв указательный палец, уточнил он. — Но… это все не то… Теперь у руля мой любимый сын Лотар, который в этом разбирается гораздо лучше. А я уже давно так, ноль… без палочки… Пшик…
— Ну, что ты! Никакой ты не ноль…
— Покарай меня всемогущий фюрер! — заорал Вольфганг и вскочил с кресла, осмыслив последние сказанные Альфредом слова. — Я уже даже думаю, как эти дьявольские машины: нулями и единицами… Рихтер, они поработят мир и их собственных создателей вместе с ним. Эти бездушные твари без плоти и крови с легкостью сделают то, что не удалось великой арийской расе. Они не просто рядом! Они везде и всюду, всегда и во всем, куда ни кинь взгляд! Повсюду их мерзкие мохнатые лапки и сверкающие глазки… Даже во мне… Ничего тебе это не напоминает? Я живу благодаря крошечной коробке, вшитой в мой организм. Она генерирует импульсы для моего дряхлого сердца. А если в один ужасный момент ее кремниевые мозги решат, что я уже достаточно пожил? Почему они вообще должны что-то решать?
