27 августа принесло новые тревоги в штаб 8-й армии. Почтовые служащие из расположенного в глубоком немецком тылу Алленштайна сообщили по телефону, что в город вошли русские{579}. Царские солдаты, ни разу не казавшие носа дальше своей деревни, пораженные размерами Алленштайна, озирались в полной уверенности, что уже дошли до Берлина. Долго глазеть им не дали. Штаб Гинденбурга поспешно развернул подкрепление, следующее поездами через Алленштайн, затем продолжил громить самсоновскую армию. В этот день, 27 августа, жестокая расправа ждала левый фланг русских.
Танненберг иногда называют «счастливой случайностью», поскольку генерал Герман фон Франсуа, получивший от Людендорфа приказ ударить по левому флангу русских, не успевал занять предназначенные для него позиции, так как войска были измучены долгим переходом к полю боя. В результате, когда его корпус наконец вступил в битву, он оказался позади самсоновского тыла и смог завершить окружение. Немцы причислили Франсуа к главным героям битвы. Один из его полков, собрав в батарею весь наличный арсенал автоматического оружия в виде шести максимов, стрелял дружными залпами по смешавшимся рядам русских. Вскоре немцы увидели взметнувшиеся на винтовках и палках белые флаги – первые из тысяч таких же символов капитуляции, которые вскоре покроют все огромное поле боя.
Под Уздау прусская 41-я пехотная дивизия взяла вражеские позиции штурмом на открытой местности и после ожесточенной рукопашной отбросила войска противника назад. Только потом они выяснили, что разгромили 85-й Выборгский пехотный полк, почетным полковником которого был сам кайзер. В тот день русские испытали на себе новый способ «беспокоящих действий», когда на польский тыловой лагерь в Остроленке сбросили бомбы с дирижабля. К Самсонову постепенно приходило страшное осознание надвигающейся катастрофы. Однако в штабе 8-й армии пока отказывались верить в такую огромную удачу: в пятницу, 28 августа, настроение Людендорфа и его подчиненных омрачили донесения, что ряд атак захлебнулся, встретив отчаянный отпор русских, и несколько немецких частей даже сдались. Лишь в 4 часа дня пришли вести о том, что корпус Франсуа прорывается через тыл русских, сея ужас и провоцируя массовую капитуляцию. Только тогда немецкие генералы позволили себе возликовать, уверившись, что до большой победы рукой подать.
Начальник самсоновского штаба Постовский отправил в тыл британского военного атташе Альфреда Нокса, заявив: «Положение серьезное, и иностранцу не след видеть наше плачевное состояние»{580}. Самсонов признался Ноксу, что армия отступает в беспорядке, добавив загадочно, что будущее ему неведомо, «однако даже если случится худшее, на конечном исходе войны оно не скажется»{581}. Вскоре после этого немцы нанесли последний сокрушительный удар по центру русских. Остатки 2-й армии начали хаотично отступать к польской границе. Свыше половины из 230 000 самсоновцев были убиты, ранены или взяты в плен; три атаковавших корпуса разбиты. Трупами были усеяны многие километры цветущих полей дикого люпина.
Десятки тысяч ошарашенных русских под Орденсбургом и Ниденбургом оказались прижаты к озерам, блуждали по лесам и искали брод через реки. Разбитая армия распалась на разрозненные части, каждая из которых в отчаянии самостоятельно пыталась оторваться от неослабевающего преследования немцев. Гинденбург получил согласие кайзера назвать победоносное сражение Битвой при Танненберге. И хотя само селение находилось несколько в стороне от поля боя, название несло подходящие исторические ассоциации. Именно там в 1410 году рыцари Тевтонского ордена потерпели поражение от рук поляков и литовцев. Теперь немцы взяли реванш.
Макс Гофман изобразил удивление, получая Железный крест за собственный вклад: «Даже не представлял, что можно заслужить прекраснейшую из военных наград, сидя на телефоне»{582}. Однако затем он решил не умалять своих заслуг: «Должен же кто-то был сохранить хладнокровие, чтобы, не зная пощады и стремясь лишь к победе, преодолевать препоны и трудности». 31 августа Гофман объезжал поле битвы вместе с генералом графом Доной. У конечной станции железной дороги, где тысячи русских пленных ожидали посадки в зарешеченные вагоны, Дона спросил Гофмана: «Сколько же у нас пленных?» По прикидкам Гофмана выходило 30–40 тысяч, Дона считал, что максимум 20 000. Тогда Гофман предложил Доне пари: марку за каждого пленного сверх (или ниже) предполагаемых 20 000. Если бы Дона не отказался, Гофман мог бы озолотиться: по окончательным подсчетам немцы взяли в плен 92 000 человек и захватили 350 орудий.
Эта важнейшая победа досталась немцам ценой 12 000 погибших из 150 000, которых послал в бой Гинденбург{583}. Кайзер со свойственной ему «рассудительностью» ляпнул, что взятых в плен при Танненберге русских нужно загнать на Курляндский полуостров на Балтике и заморить голодом{584}. Дедушка Гинденбург долго оставался героем Германии. Он дослужился до фельдмаршала, и во многих городах воздвигались в его честь огромные деревянные статуи, окованные гвоздями, которые горожане покупали в пользу Красного Креста. «Наш Гинденбург» обретал славу и авторитет, которые вызывали тревогу у кайзера и раздражали Людендорфа, знавшего своего главнокомандующего как старого толстого буйвола.
«Наши сердца преисполнены благодарности и надежд, что война не затянется до зимы, – писала в Вердене учительница Гертруда Шадла, услышав новости о Танненберге. – Однако, увы, тысячи остались лежать там в крови!»{585} Сам генерал Самсонов едва вырвался, потеряв все, вплоть до карт. С наступлением темноты они с адъютантами шли по компасу в свете зажженной спички, а когда спички кончились, устало побрели наугад. Генералу, страдающему от астмы, вскоре пришлось опереться на плечи адъютантов. 31 августа, когда Альфред Нокс поинтересовался местонахождением поверженного командира, его российский собеседник без слов провел себе ребром ладони по горлу. В конце концов Самсонов сделал остановку и обратился к горстке оставшихся при нем штабных: «Император доверял мне. Как я могу предстать перед ним после такого позора?»{586} После этого он застрелился, предоставив остальным выбираться в Польшу своими силами.
Погибло немало других высших российских офицеров. Один из командующих корпусом – тот самый Мартос, который позаботился о местных ребятишках, – был ранен осколком снаряда, задевшего его машину. С ним ехала Александра Александровна, жена офицера Муромского полка, которая знала немецкий и выполняла обязанности переводчика. Последний раз ее видели бегущей в лес. Уцелевшие при Танненберге русские уверяли с горечью, что их командиры вели себя так, будто у них под началом миллионы, «и не важно, сколько послать на смерть»{587}. Альфред Нокс писал: «Похоже, русские слишком прямы и простодушны для современной войны». Достаточно мягкая оценка неспособности Самсонова и его коллег противостоять Людендорфу и немецкой армии. Россия преподнесла свои войска врагу не просто на блюдечке, а в виде банкета с переменой блюд. Царская армия почти неизменно подставляла под удар фланги, тогда как в центре немцы на выгодных для себя условиях выдерживали оборону, чтобы затем навалиться на потрепанного противника.
Как и в любом сражении, победу немцев обусловило множество факторов: проницательность Гофмана, мастерство Людендорфа, некомпетентность российской стороны – и немного удачи. Гинденбург проснулся кумиром немецкого народа, тогда как почти каждый офицер в кайзеровской форме аплодировал очевидному гению Людендорфа. Самое главное, немцы чувствовали, что продемонстрировали основополагающее превосходство своей армии над российской. И это снисходительное, если не презрительное отношение они пронесли (с печальными последствиями) до самой Второй мировой.
Настала очередь Ренненкампфа повторить судьбу Самсонова. В первую неделю сентября школьники Шнайдемюля, расположенного у восточной границы Германии, зачарованно наблюдали за переполненными военными поездами, которые проходили через город на восток каждые полчаса: это были два корпуса, передислоцированных Мольтке с Западного фронта, в подкрепление Гинденбургу. Утром 9 сентября немцы атаковали 1-ю армию на Мазурских озерах, давших название битве. Сначала в бегство обратили левый фланг русских, потом был прорван центр и правый фланг. Победа Гинденбурга стала полной. В считаные дни русские отступили из Восточной Пруссии, разоряя приграничные деревни с безжалостной мстительностью побежденных. Проходя через Йоханнисберг, татары хотели вынести статую Бисмарка, но их генерал воспротивился, прорычав, что это «вызовет международный скандал»{588}. Статую татары все же прихватили, логично рассудив, что война сама по себе – международный скандал.
