Никогда еще не было такого шестимесячного периода, когда я сильнее жаждал бы соединиться с тобой и твоей семьей, нем только что прошедший. Ты знаешь, что я прошел через глубокий внутренний кризис, и ты увидел бы, как он меня состарил. Поэтому твое предложение встретиться на Пасху крайне меня взволновало. Если не знать, как разрешать противоречия, то покажется непостижимым, что я сразу же на него не согласился. В действительности более вероятно, что я с тобой не встречусь. Это не просто мое почти детское сильное желание весны и более прекрасного пейзажа; я с готовностью пожертвовал бы всем этим ради удовольствия видеть тебя рядом с собой в течение трех дней. Но существуют другие, внутренние причины, почти неосознаваемые, которые тяжело на мне отражаются. (Возможно, ты назвал бы это нахождением недостатков.) Я чувствую, что мое здоровье сильно подорвано, мне пришлось разрушить все свои воздушные замки, и лишь теперь я набрался смелости снова начать их строить. Во время катастрофы такого разрушения ты представлял бы для меня неоценимую ценность, но в моем теперешнем состоянии я едва ли смогу добиться твоего понимания. В этот раз я справился со своей депрессией с помощью специальной диеты в интеллектуальных вопросах; теперь, при таком отвлечении внимания, она медленно угасает. Если бы я был с тобой, я неминуемо попытался бы выразить все это в разумных терминах, чтобы описать тебе это состояние; мы говорили бы рассудительно и научным образом, и твои чудесные и несомненные биологические открытия возбудили бы мою глубочайшую — хотя и бескорыстную — зависть. Концом всего этого было бы то, что я в течение пяти дней продолжал бы жаловаться и вернулся бы домой весь взволнованный и неудовлетворенный своей летней работой перед самим собой, в то время как мне, вероятно, потребуется все мое самообладание. Тому, что угнетает меня, едва ли можно помочь. Это мой крест, и я должен его нести, но один Бог знает, как моя спина согнулась от такой ноши.
Представленная нами здесь картина очень отличается от обычного изображения Фрейда как мудрого человека, который уютно и спокойно сидит в своем кресле и делает одно открытие за другим. Они стоили ему большого страдания. А какая смелость была нужна, чтобы отбросить в сторону единственную опору, за которую ему приходилось держаться, с единственной смутной надеждой обретения внутренних ресурсов уверенности в самом себе, которые смогут ее заменить! К счастью для него и для нас с вами, эта его надежда осуществилась в течение двух последующих лет.
Если встречи с Флиссом и помогали Фрейду в чем-либо, то эта помощь, по существу, являлась психологической поддержкой; чисто интеллектуальная помощь со стороны Флисса могла быть лишь минимальной. Он мало что, если вообще что-либо, мог предложить в области психологических исследований Фрейда, а Фрейд находился в таком же положении в отношении математических предположений Флисса, в этой области Фрейд чувствовал себя особенно неуверенно. Поэтому их встречи носили скорее характер монологов, чем диалогов. Как неоднократно описывалось в письмах, каждый из них, по очереди, записывал свои позднейшие открытия и излагал свои последние идеи другому. Главным откликом было доставляющее удовольствие взаимное восхищение друг другом и чувство успокоения от того, что каждый мог должным образом оценить значимость другого, даже если это не подтверждалось кем-либо еще. Как и можно было ожидать, Фрейд переоценивал здесь способности Флисса за счет своих собственных: «Лишь в одном отношении я лучше тебя. То, что я тебе рассказываю о предмете моего исследования, душе, находит в тебе понимающего критика, в то время как рассказ о твоем конечном предмете исследования, звездах, возбуждает во мне лишь чистейшее изумление».
Вначале (1894) они были одержимы идеей о совместном сотрудничестве в работе над книгой, главной темой которой должны были стать сексуальные процессы, но вскоре этот замысел был ими оставлен.
Хотя Флисс не мог иметь какого-либо глубокого понятия о работе Фрейда, он, по всей видимости, признавал и хвалил ее. Фрейд аналогичным образом одобрял работу Флисса. Нет никакого сомнения в том, что он действительно в течение многих лет принимал ее, как бы странно это ни выглядело; доказательства этому исчерпывающие. Он пытался объяснить в терминах фатальных чисел 23 и 28 различие между двумя выделенными им видами «актуальных неврозов». Он также высказал предположение, что высвобождение 23 мужских веществ (в обоих полах) вызывает удовольствие, а высвобождение 28 женских веществ — «неудовольствие». Когда позднее вычисления Флисса относительно сексуального периода расширились на космос, Фрейд столь далеко пошел в своих похвалах, что наградил Флисса титулом «Кеплер в биологии».
Сколь бы неприятной ни была эта мысль для почитателей героя, следует честно заявить, что Фрейд не всегда обладал теми спокойствием и внутренней уверенностью в себе, которые были столь характерны для него в те годы, когда он стал хорошо известен. Это следовало бы сказать даже в более резкой форме. Есть обширные свидетельства того, что в течение десяти лет или около этого — охватывающих приблизительно 90-е годы — Фрейд страдал от очень сильного психоневроза. Обожатель Фрейда, возможно, испытал бы искушение изобразить это в самых темных тонах, чтобы подчеркнуть умение Фрейда управлять собой с помощью уникального инструмента, который он собственноручно изобрел. Но у нас нет надобности в преувеличении; величие его достижений говорит само за себя. В конце концов, в самые тяжелые времена Фрейд никогда не прекращал работать. Он продолжал свою ежедневную работу и свои научные исследования, его внимание и любовь к своей жене и детям оставались незатронутыми, и, по всей видимости, он показывал мало признаков невротических манифестаций окружающим его людям (за исключением Флисса). Тем не менее его страдания временами были очень сильными, и в течение этих десяти лет жизнь редко радовала его. Он очень дорого заплатил за те достижения, которые даровал миру, а мир был не очень-то щедрым в своих наградах.
И все же именно в эти годы, когда его невроз достиг крайнего предела (1897–1900), Фрейд выполнил свою самую творческую работу. Между двумя этими фактами существует несомненная связь. Невротические симптомы должны были являться одним из тех путей, по которым пытался выйти наружу бессознательный материал, и без такого давления было бы сомнительно, чтобы Фрейд добился того прогресса, который имел у него место. Это тяжелый путь достижения этой скрытой сферы, но это все еще единственный путь в сферу бессознательного.
Фрейд, конечно, осознавал наличие у себя невроза и несколько раз в переписке использовал это слово для описания своего состояния. У него, по-видимому, не наблюдалось каких-либо «конверсионных» физических симптомов, и позднее он, несомненно, классифицировал бы свой случай как истерию страха. Она в основном заключалась в крайних сменах настроения, и единственными пунктами, в которых локализовался этот страх, были его случающиеся время от времени приступы боязни смерти (Todesangst) и тревоги перед дальней дорогой (Reisefieber). В более поздней жизни он сохранил остатки этой второй тревожности и проявлял очень сильное беспокойство, как бы не опоздать на поезд, поэтому приезжал на вокзал задолго до отправления поезда[93].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
