Херовая мысль. Грузовой аутоваген слишком тихоходен, голем без труда настигнет его и разнесет вместе с ней. Прочие же слишком быстры, чтобы у нее был хоть один шанс использовать их для бегства. Кроме того, она слишком хорошо знала нрав демонов, запертых внутри самоходных повозок. Эти твари, и так разъяренные всегда сверх всякой меры, не потерпят такой дерзости. Стоит ей только вцепиться в обшивку какого-нибудь из них, как тот попытается раздавить ее или обжечь — едва ли менее мучительная смерть, чем под ногами настигающего ее голема… Может, на театральной сцене такие трюки и удаются, но в реальной жизни — нет. В реальной жизни тупых ведьм давят, точно в прессе для оливок, стоит им оказаться в безвыходной ситуации.
Другое дело — если бы ей удалось выманить на проезжую часть голема… Эти твари, закованные в сдерживающие их чары, с удовольствием набросились бы даже на стального истукана, окажись он в их власти. Едва ли у них достаточно сил, чтоб сокрушить тяжелый серый доспех с не до конца истлевшим «балкенкройцем», помнящий еще Второй Холленкриг — для этого нужны артиллерийские орудия, полные злых чар и голодных демонов — но они, пожалуй, в силах сбить его с ног, а значит…
Херня. Барбаросса откинула эту мысль, мечущуюся в опаленном паникой сознании, точно змея, по охваченному огнем сеновалу. Аутовагены — злобные и беспощадные твари, но они никогда не сунутся на пешеходную часть, чары, удерживающие их в узде, куда сильнее. А голем нипочем не выйдет на ту часть улицы, где несутся самоходные экипажи. Может, он и обладает невеликим умом, скудным, как у всех низших демонов, однако наделен инстинктом самосохранения. На верную смерть он не полезет. Значит…
Барбаросса перемахнула через скамью, которая через считанные секунды разлетелась в щепу под ударом стальной ноги.
Близко. Чертовски близко.
Сердце судорожно колотилось в груди, его страшный гул отдавался в ушах, заглушая грохот стальных лап по камню. Совсем мало времени, сестрица. Или ты придумаешь, что делать, прямо сейчас, или превратишься в кровавую соплю посреди тротуара. Всё, других путей Ад тебе не оставил. Хоть в раз за свою хренову жизнь используй ту толику ссохшихся мозгов, которую вложили в тебя при рождении, тех самых, что отказывали тебе на занятиях по алхимии, вечно забывали имена адских сеньоров и начертание чар…
Ржавый Хер утробно заворчал за ее спиной. Никчемная образина, в которой рассудка было не больше, чем в пивной бочке, тоже, оказывается, умела испытывать торжество, оказавшись в шаге от цели. Ворчи, ворчи, херово отродье…
Окна на ее пути распахивались, из них ей под ноги летела старая посуда, яблочные огрызки, пустые бутылки и старые стулья. Точно жители Верхнего Миттельштадта, обычно сонные и надменные, заключили между собой общее пари на счет того, кому из них удастся задеть улепетывающую по улице чертовку с мешком за плечами. Отскочив в сторону, чтобы не получить глиняным кувшином в голову, Барбаросса едва не наступила на уличного кота. Испуганно и зло шипя, тот беззвучной серой молнией прыснул, обгоняя ее, вниз по улице, мгновенно взлетел на водосточную трубу и устроился там, настороженно наблюдая за ней. Ей бы его легкость и силу…
Близко. Близко. Очень близко.
Взгляд Барбароссы бессильно метался из стороны в сторону, застревая в оконных решетках, скользя по карнизам, пытаясь выхватить из окружающих ее предметов хоть что-то, что можно было бы использовать для спасения. Ни одной щели, достаточно узкой, чтобы спасти ее от голема. Ни одной преграды, достаточно внушительной, чтобы преградить путь стальному ублюдку. Может, влезть на фонарный столб?.. Херовая затея, голем повалит его точно былинку.
Оглядываться было нельзя, но Барбаросса не выдержала, оглянулась. И ощутила, как лопнул в груди тугой, наполненный холодным гноем и страхом, рыбий пузырь.
Ржавый Хер оказался даже ближе, чем она думала, в каких-нибудь тридцати элях[5] от нее, да и те таяли стремительно и беззвучно, как тонкая свеча из дешевого воска. Тяжелый латный торс голема дрожал и вибрировал, видно, все пружины и амортизаторы его давно изошли ржавчиной, бронепластины скрежетали, перетирая друг друга, шарниры гремели и щелкали. Все его глаза — мертвые холодные глаза в стальной пластине забрала — смотрели на нее. Высохший плевок — ее, сестрицы Барби, плевок — сухой серой слезой прилип под одним из них, придав стальному лицу причудливое выражение, похожее на насмешливое удивление.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Как, сестрица Барби, ты еще жива?.. Не превратилась в лепешку? Все еще дергаешься?
Ржавый Хер бежал не один. Господин с пышными усами, пытавшийся задержать Барбароссу, тоже присоединился к погоне, хоть и не в том качестве, в котором намеревался. Будь он одет немногим скромнее, его раздавленная оболочка сейчас лежала бы далеко отсюда, похожая на выдавленный лимон, никому не досаждая и никому не мешая. Но его пристрастие к пышным, на голландский манер, одеяниям сыграло ему злую службу. Ленты и кружева его камзола намертво зацепились за сочленения доспеха, намотавшись на шарниры, отчего мертвое тело прилипло к раздавившей его ноге, мотыляясь на каждом шагу вместе с ним — размочаленный сверток из грязного бархата, оставляющий на мостовой влажные отпечатки. Наполовину раздавленная голова господина болталась как у китайского болванчика, беспрестанно с чем-то соглашаясь, потухшие мертвые глаза пристально наблюдали за беглянкой, пышные усы, служившие прежде его гордостью, превратились в ржавую, прилипшую к обнажившимся костям черепа, щетку.
Полминуты, поняла Барбаросса. Вот сколько времени осталось в ее распоряжении. Взгляд затравленной крысой метался вокруг, пытаясь нащупать хоть какую-то щелку, в которую она могла бы убраться. Тщетно. В Верхнем Миттельштадте нет ни щелей, ни зазоров, здешние фасады крепки, а дома примыкают друг к другу как солдаты на плацу. Нечего и думать втиснуться куда-то. Нечего и думать сбежать.
Последняя песенка сестрицы Барби спета. И хвала всем демонам Преисподней, что ее жалкой концовки не увидит Панди…
Взгляд, пляшущий по мостовой, судорожно вцеплялся во все, что ему попадалось, силясь отыскать спасение в никчемных вещах, окружавших ее.
Фонарный столб. Рассохшаяся садовая тачка. Шипящий кот на карнизе. Ревущие аутовагены, проносящиеся мимо нее… Как будто что-то из этого могло спасти или послужить укрытием. Как будто…
Кот. Ее взгляд отчего-то вцепился в него, в шипящую тварь с горящими желтой звериной яростью глазами, перепуганную воцарившейся суматохой и прильнувшую к карнизу. Только сейчас, за несколько секунд до своей смерти, она вдруг сообразила, что это не кот — котом это существо было когда-то прежде и до сих пор сохранило многие его черты, но вот остальное… Лап не четыре, а куда больше, может, полдюжины, некоторые из них вывернуты под нелепым углом и, верно, больше мешают друг другу, чем помогают. Хвост — перекрученный сизый отросток вроде болтающейся кишки, поросшей кошачьим серым мехом…
Не кот. Катцендрауг. Одно из жалких отродий, на которых Котейшество когда-то упражнялась во Флейшкрафте и которых успела наплодить до черта, прежде чем Каррион, взяв мушкет, не изничтожила эту жуткую свиту почти подчистую. Некоторые из них успели сбежать из обжитого логова в Малом Замке и расселились по всему Броккенбургу, пожирая более мелких особей и пугая до смерти благопристойных горожан. Катцендрауг. Барбаросса терпеть не могла этих тварей и всякий раз едва сдерживала себя, наблюдая за тем, как они шляются за Котейшеством безмолвной страшной свитой, укрываясь в глухих тенях и переулках. Но сейчас…
Барбаросса сама не успела сообразить, что делает. Точно тело ее в какой-то миг, за считанные секунды до смерти, вдруг оказалось подчинено адским владыкам, привязавшим его тугими струнами к своим раскаленным пальцем, рванувшим куда-то вбок, точно марионетку.
Она подскочила к дому, на карнизе которого укрывался шипящий катцендрауг и, подпрыгнув на трещащих, немеющих от напряжения ногах, сцапала его за шкирку. Раньше ей никогда не удавалось поймать катцендрауга. Эти твари были слишком осторожны даже чтобы попасться в хитро расставленные силки, не говоря уже о том, чтобы дать себя поймать какой-то суке. Но грохочущая на стальных ногах смерть наделила ее проворством, которого она сама от себя не ожидала. Существо, бывшее когда-то прежде котом, взвыло от злости, вонзив в ее руку десятки острых когтей и укрывавшихся под шерстью шипов, забилось в ее хватке, завизжало. Барбаросса ощутила под пальцами неестественно вывернутые и сросшиеся кости, которых никак не могло быть у кота, какие-то трещащие хрящи, обрывки истекающих слизью щупалец…
