На часах было около восьми утра, мы сели за стол. В половине двенадцатого, Пикар осушил свой стакан, вдруг прислушался и сказал:
– Послушайте! Мне кажется, я слышу пушки!
Шум действительно становился все громче, прозвучал сигнал тревоги, солдаты схватили свои ружья. В комнату вбежала Мадам Жантиль и воскликнула:
– Господа, казаки!
– Они сейчас у нас попляшут! – проворчал Пикар.
Я быстро собрался и уже обнимал мадам Жантиль, в то время как Пикар и Гранжье, как истинные солдаты, опорожняли последнюю бутылку. Я выпил свой последний стакан и выбежал на улицу за своими друзьями.
Мы не прошли и тридцати шагов, когда я услышал, что меня зовут. Я обернулся и увидел, как толстушка Кристина машет мне рукой, чтобы я остановился. Мадам Жантиль все ещё стояла на крыльце. Она закричала:
– Вы забыли свой котелок!
Мой бедный маленький котелок, который я нёс от самого Вильно, приобретённый у пытавшегося отравить меня еврея – я и самом деле, о нем совсем позабыл. Я подошёл и ещё раз обнял эту прекрасную женщину, ухаживавшую и заботившуюся обо мне, как о своём брате или ребёнке. Я сказал ей, пусть котелок останется на память обо мне.
– Вы будете кипятить в нем воду, и вспоминать молодого сержанта-велита Императорской Гвардии. Прощайте!
Рёв артиллерии усилился, я снова побежал по улице, теперь уже, чтобы не возвращаться.
На мосту меня с нетерпением ждал Гранжье. Кратчайшим путём мы направились к месту сбора. Но минут через пять мы увидели посередине улицы разъярённого Пикара, державшего пруссака за ногу так, что голова того упиралась в землю. Перед ним стоял патруль, состоявший из четырёх прусских солдат и командира-капрала. Произошло вот что: несколько человек принялись бросать снежки в Пикара, ожидавшего нас у кафе. Пикар пригрозил, что войдёт в дом и всех арестует, но те не унимались, а один из них вышел на улицу и, пристроившись следом за Пикаром, вскинул биллиардный кий на плечо и заорал: «Ур-ра! Казак!» Пикар стремительно обернулся, схватил мерзавца за ногу и держал так, чтобы тот лежал лицом в снегу. Затем Пикар наступил на него правой ногой, приставил к нему штык и, повернувшись в сторону кафе, крикнул остальным, чтобы те выходили, если желают помериться силами.
Потом прибежал патруль. Пикар намекнул хулигану, что, если тот хотя бы шевельнётся – будет заколот штыком. Точно так же он предупредил и тех, кто прятался в кафе. Видя, что ситуация зашла в тупик, патруль вызвал начальника полиции.
Полицейские абсолютно не напугали Пикара. Он выглядел, как лев, крепко держащий в когтях свою добычу и гордо посматривающий на охотников. Пикар пока ещё не заметил нас, начальник полиции трясся от страха. Какая-то женщина сказала:
– Он прав – он шёл себе спокойно, а эти начали его дразнить.
Наконец, протестантский священник, который видел все с самого начала (кроме того, он мог говорить по-французски), вышел вперёд и рассказал начальнику полиции все подробности происшествия. Выслушав, начальник полиции сказал Пикару, что теперь он может отпустить этого человека – правосудие на его стороне. Пикар сказал: «Вставай!» Дважды повторять не пришлось.
Когда тот встал на ноги, Пикар отвесил ему хорошего пинка со словами: «А вот это моё собственное правосудие!» Держась рукой за ушибленное место, под смех и улюлюканье, хулиган-неудачник бежал прочь.
Между тем, начальник полиции потребовал штраф в размере двадцати пяти франков от всех тех лиц, которые оскорбляли Пикара, включая и ушибленного. Половину суммы он положил в свой карман.
– Для короля, – сказал он, – и для возмещения расходов правосудия.
Другую половину он отдал Пикару – он сначала отказывался, но, подумав, отдал половину суммы полицейским, а другую половину – протестантскому священнику, со словами: «Если вы когда-нибудь встретите жену старого солдата, передайте ей это от меня». Нам пришлось объяснить полицейским, что Пикар имел в виду, ибо они никак не могли понять причин такого солдатского бескорыстия. Полицейские осыпали Пикара похвалами, даже начальник полиции сказал несколько комплиментов. Мы продолжили наш путь. Гранжье отпускал едкие замечания о прусских нравах, а Пикар напевал:
«Ah! tu t’en souviendras, la-ri-ra,Du depart de Boulogne!»
«Ах! А помнишь ли ты, ла-ри-ра,Отъезд из Булони!»
(перевод мой. – В.П.)
Мы вышли на площадь и увидели целый полк чернокожих солдат, расположившийся напротив дворца Мюрата. На фоне заснеженной площади выглядели они довольно комично. Командовал ими такой же чернокожий офицер. Не знаю, по какой дороге они отступали, но думаю, что они направлялись через Вислу в Мариенвердер.
Грохот пушек прекратился. Русских отбили свежие части, не участвовавшие в Русской кампании. Небольшой порции картечи вполне хватило, чтобы уничтожить их кавалерию.
Из-за огромного количества грузовых фургонов, принадлежащих разным подразделениям, колонна шла медленно и, наконец, остановилась. Поскольку в данный момент мы находились недалеко от квартиры Пикара, он воскликнул: «Стойте, друзья! Я должен попрощаться со своей хозяйкой, забрать свой белый плащ, трубку и шапку покойного моряка, а кроме того, ещё несколько бутылок вина, спрятанных в моей комнате – мы обязательно должны опустошить их.
Мы вошли в дом и прошли прямо в его комнату. В коридоре не было ни души. Пикар достал пять бутылок – две вина и три – можжевёловой водки. Он сказал, чтобы мы взяли по одной – приказ был выполнен молниеносно. Затем он позвал хозяйку.
– Позвольте мне обнять вас, – сказал Пикар, – и сказать adieu – мы уходим.
– Я так полагаю, – сказала она, – что едва вы уйдёте из города, как придут эти грязные русские и займут ваше место. Печально! Но прежде чем вы уйдёте, я дам вам чего-нибудь. Вы не можете уйти вот так.
Она принесла две бутылки вина, ветчину и хлеб, и мы сели за стол.
Вдруг, уже совсем близко грохнули пушки. Женщина вскрикнула: «Иисус! Мария!», а мы выбежали из дома.
Я немного опережал своих товарищей. В нескольких шагах впереди, я увидел человека, показавшегося мне знакомым. Он остановился, я подошёл и убедился, что не ошибся – это был самый старый солдат нашего полка, вооружённый ружьём и саблей, с Крестом Почёта на груди – тот, кого не видели с 24-го декабря – отец Эллиот, ветеран Египетской кампании. Выглядел он ужасно – обмороженные ноги обёрнуты кусками овчины, уши тоже, с бороды и усов свешивались сосульки. Я был так поражён, что вижу его, что некоторое время не мог говорить. Наконец я сказал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
