— Неважно… Изрешетили хлопца — смотреть страшно.
— Да, дорого ему обошлась Жуковка! Ну что ж, отправим в Москву на излечение. А Макитрючка что?
— Макитрючка ничего. «Скоро, говорит, встану». Просит считать здоровой.
— Ну, о ней мы тут позаботимся. А как насчёт Ульяны Леонтьевны? Устроили?
— Точно. Сегодня ночью перевезли с детьми в Семёновну.
Николай Михайлович кивнул головой:
— Хорошо. Попросите ко мне Мирона Дмитрича и Коноплянко.
* * *
Ребята сидели за длинным столом и ели густую гречневую кашу. К столу подошла Ко́стичка; улыбаясь, села рядом.
После казни деда Михайла Ко́стичка вместе с детьми ушла в лагерь к мужу. Увидев её, ребята обрадовались.
Генки не было; он ходил по лагерю — искал Гнедка. Митя подозвал мальчика к себе:
— Сейчас, сейчас, Генка! Придёт твой Гнедко, не бойся!
— Не бачу я его… Може, убитый? — хмуро спросил Генка.
— Да нет! Сейчас сам увидишь! Экий ты недоверчивый!
Из-за деревьев выглянул Сенька. Он тянул на поводу стройного, высокого жеребца.
— Гнедко!..
Генка заложил в рот два пальца и тихонько свистнул. Жеребец ответил тихим радостным ржаньем и, высоко подкидывая спутанные передние ноги, поскакал навстречу хозяину. Генка обнял его голову, прижался к ней лицом и беззвучно заплакал. Конь мягкими чёрными губами трогал шею и руки Генки, глядел на него большими понимающими глазами и тихонько фыркал.
— Михайлов внук плаче, — хмуро говорили партизаны.
— Не мешайте ему, не подходите, — останавливал Митя.
Историю Генки и его коня хорошо знали в партизанском отряде.
Выплакавшись, Генка по-хозяйски осмотрел своего Гнедка.
— На що звязали? — сердито сказал он Сеньке. — Освободи его… Он теперь от меня никуда не уйдёт.
Сенька послушно распутал верёвку на ногах жеребца. Генка осмотрел копыта коня, провёл рукой по мягкой спине и заметил след от седла.
— Плохо седлаешь… Так спину коню можно натереть! —строго сказал он, отпуская Гнедка и глядя ему вслед. — Овёс даёте?
— А як же! Всё даём — и овёс и хлебца даём, — торопливо уверил его Сенька.
Когда Генка вернулся к ребятам, глаза у него были красные, но блестели, и хмурое выражение лица смягчилось.
* * *
— Ешьте, ешьте! — угощал ребят Митя. Он чувствовал себя хозяином здешних мест и, радуясь впечатлению, которое произвёл на ребят лагерь, с мальчишеской гордостью говорил: — Вы что смотрите? Целый город у нас тут! Это ещё что! Мы ведь только что перебрались сюда, а вот подождите — укрепимся хорошенько…
После соединения с макаровцами лагерь расширился и стал походить на большую стройку. Место было выбрано для зимовки. Партизаны устраивали себе тёплое жильё. Слышался стук топоров, падали деревья, визжали пилы. Землянки строились прочные, с печами и маленькими окошками. Стол, за которым сидели ребята, издавал свежий смолистый запах. Для кухни было отведено особое место. Под навесом был сложен весь кухонный инвентарь, отбитый у фашистов. Были две просторные палатки для раненых. Ребята узнали, что за день до их прихода был совершён крупный налёт на Жуковку, спущен под откос поезд с эсэсовцами, взяты большие трофеи: ручные пулемёты, винтовки, обмундирование.
— Неплохо Гитлер вооружил нас! — смеялся Митя.
Пока Митя рассказывал, Мазин рыскал глазами по лагерю, оглядывая постройки и что-то соображая про себя. Тревогу его разделял Петька Русаков.
Ещё в дороге Митя сказал ребятам, что их отправят домой. Девочки, Саша и Сева Малютин искренне и шумно радовались. Одинцов тоже хотел домой, но он ждал, что скажет Васёк Трубачёв. Он всегда и во всём поддерживал товарища и расставаться с ним не хотел, несмотря на желание ехать домой. Васёк задумался. Он, конечно, хотел бы воевать вместе с партизанами, но ослушаться взрослых не мог.
— Приказ — это всё! — подумав, сказал он Одинцову.
Генка вёл себя так, как будто слова Мити вовсе не касались его. Мазин и Русаков решили «отчаянно» просить командира оставить их в отряде.
— Я прямо запла́чу, Мазин! — серьёзно говорил Петька.
— Я тебе «заплачу»! Что ты, у тётеньки в племянники просишься, что ли? Ты в партизаны просишься у командира!
— Верно. Я лучше буду так смело говорить…
Мазин сделал гримасу:
— Тощий ты и маленький… не имеешь внушительного вида.
Петька с огорчением разглядывал себя:
— А ты скажи, что мне пятнадцать лет.
— Не дурак я, чтобы перед умными людьми врать! — огрызался Мазин.
Пока ребята ели, партизаны, занятые своими делами, издали разглядывали их.
— Рыжий — это, видать, командир. Весь отряд привёл!
— А тот, с краю сидит, глазастый, — говорят, вместе с дедом Михайлом работал!
— Эх, война! Всех зацепила!
— Вот глядишь — дети совсем! А у них уж свои герои есть, — качал головой бородатый старик, натачивая пилу. — А в чём дело? Дело в воспитании, тут ничего не скажешь.
— Воспитание советское… Строители будущего! В коммунизме будут жить! — откликнулся военный, пришивая пуговицу к своей гимнастёрке.
— Крепкие ребята! Друг дружку в беде не бросали! — с уважением сказал молодой хлопец.
— А собачка-то откуда взялась? Для компании, что ли, привязалась к ним?
— Собака Ивана Матвеича. Бобиком зовут. Я на пасеке бывал, знаю!
У Бобика нашлись старые знакомые, но он держался около ребят и радостным визгом встречал Оксану. Он признавал в ней
