их значение для твоего душевного роста, и уничтожится горечь страдания».
«Страдания необходимые условия роста как физического, так и духовного».
«Признак роста есть страдание. Не может без страдания перейти жизнь из одной формы в другую. Не может, потому что самое страдание вызывает рост».
Запись из Дневника 1903 года:
«Лишения, горести, страдания (не только тех, кто умеет воспользоваться ими, но всех) загоняют из области низшей, исполненной лишений и препятствий материальной жизни, в область духовной жизни – радостной и свободной. Из этого не следует, чтобы надо было искать страданий, но то, что они, как и всё в мире, для человека благо. Страдания регулируют нашу жизнь. Ацетиленовые фонари устроены так, что карбид, прикасаясь к воде, развивает газ. Когда же газа слишком много, он поднимает карбид, и образование газа прекращается. Так же и материальная жизнь: когда она слишком наполнится страданиями (свойство ее в том, чтобы производить страдания), сознание и внимание поднимается, переходит в область духовную, и страдания прекращаются»(74.81-2).
Впрочем, часто такое случается или редко или вообще не случается, но вся остальная земная жизнь – не в счет. Она есть то, «что скрывает жизнь» истинную, и что мы лишь «принимаем за жизнь», поскольку и земная жизнь обладает сознанием. Поэтому сознание земной жизни Толстой иногда называет личностным сознанием или сознанием личной жизни.
"Ведь в этом жизнь, чтобы заменить сознание своей личной жизни сознанием Бога"(75.225).
К своей земной жизни, к жизни пределов отделенности людям следует относиться как к «лестнице», посредством которой может совершаться подъем к истинной жизни. Взбирается по этой лестнице – «Я» человека. Как только «Я» достигло до последней ступени лестницы и вступило в соприкосновение с истинной жизнью, разъясняет Толстой, так «Я» отбрасывает лестницу, «бросает уже не нужную ему жизнь телесную», и она, продолжаясь в пространстве и времени, «представляется ему нереальной не только в будущем, но и в прошедшем». Толстой, несомненно, сам знаком с этим явлением и делится с нами своим опытом. В соответствии с его собственным трансперсональным опытом истинная жизнь, изображенная им при помощи уходящих в бесконечность двух параллельных линий, неподвижна. Движение жизни происходит только в фигурках земной жизни, которая с позиции истинной жизни нереальна «не только в будущем, но и в прошедшем». Поэтому всякие движения человеческой жизни по сути своей иллюзорны.
Все люди, собственно говоря, сознают одно и то же, пишет Толстой Черткову в декабре 1903 года. – «То, что одно есть, одно реально и как будто движется, как будто растет, в сущности же кажется растущим во мне, давая мне этим возможность жизни и блага. Мне мысли эти дороги, и Вы, надеюсь, поймете меня»(88.314).
Однако «без движения нет отделения. В сущности же мы, как и Бог, стоим неподвижно, и нам только кажется, что мы разрываем, расширяем пределы. В этом жизнь. Бог нами дышит»(55.3).
Когда прежде Толстой говорил о расширении пределов и видел в этом смысл жизни человеческой, то он имел в виду личное совершенствование усилиями любви, самоотречения, преодоления суеверий, соблазнов и грехов. Это и теперь, конечно, не утрачивает смысл, но отходит на другой план. Что требует иного, чем прежде, символа Веры.
« Движение есть иллюзия, необходимо вытекающая из нашей отделенности. Признать смысл жизни в нашем отдельном совершенствовании (расширении пределов) нельзя, потому что всякое совершенствование, всякое расширение есть ничто среди бесконечного пространства и времени; признать смысл жизни, как я это делал прежде, в прогрессе – единении существ, опять нельзя, потому что опять всякое единение ввиду бесконечности пространства и времени есть ничто. Так что жизнь наша есть движение только для нас, но в действительности жизнь неподвижна.
Для чего-то я есмъ отделенное от всего другого духовное существо, которому кажется, что оно между рождением и смертью движется среди движущихся существ. Существу этому (живется. – И. М.) несомненно твердо, хорошо только в той мере, в которой оно сознает свою духовность. Сознание же этой духовности кажется ему расширением его пределов. И потому я признаю это сознание своей духовности или расширение пределов своим законом, или волей Того, кто поставил это духовное существо, составляющее мою жизнь, в условия отделенности. Отделенность духовного существа и кажущееся расширение своих пределов не имеет для меня никакого смысла, но смысл этот, недоступный для меня, должен быть и есть. – В этом-то, в том, что жизнь моя имеет непонятный для меня, но глубокий смысл, в этом истинная и необходимая людям вера. Я верю, что есть Тот, для Кого моя жизнь имеет смысл, и есть смысл в моей жизни»(55.4-5).
Такова новая Вера, которая позволяет Толстому занять прочную жизненную позицию в новом состоянии сознания себя живущим на свете.
«Какое заблуждение и какое обычное: думать и говорить: я живу. Не я живу, а Бог живет во мне*). А я только прохожу через жизнь или, скорее, появляюсь в одном отличном от других виде… Бог живет во мне или, скорее, через меня или, скорее: мне кажется, что есть я, а то, что я называю мною, есть только отверстие, через которое живет Бог»(55.6).
*) Уже не Бог свой, духовное Я личной духовной жизни, а Бог Сам, Бог вечной жизни. Так это может видеться только в состоянии жизни Птицы Небесной.
Однако этим положением представление о «Я», как о духовном существе, не утрачивается.
«Я – духовное и потому внепространственное, вневременное, бесконечное, вечное существо, отделенное от своего начала (знаю, что слово и понятие отделенности есть понятие временно-пространственное, но не могу иначе понимать). И это отделенное существо рвется из своих пределов, как сжатый газ; и в этом жизнь, что оно, сознавая свою духовность, свое единство со Всем, стремится соединиться с ним. В этом стремлении, усилении сознания, в этом трепетание Божеской жизни»(55.9).
«Мы трепещем в мире, и это трепетание есть жизнь и благо»(55.167).
«Трепетание жизни» у Толстого второй половины 900-х годов – это и положение самой высшей силы Жизненности в отделенности, и образ существования жизни в человеке. Жизнь вообще всегда находится в трепетании: то разгорания, то угасания, в каждомоментной готовности вспыхнуть или погаснуть, ожить или умереть, всегда находится в состоянии пограничности, в самонеустойчивости и самоненадежности – в полной своей зависимости от своего Начала. Трепетание самосознающей жизни в человеке при соответствующем «усилении сознания» в нем неизбежно переходит в трепет перед Богом.
Вот на таком пике «усиления сознания», переживания «трепета» жизни в себе перед Богом и переживания «трепетания Божеской жизни» в себе у Толстого возникают те мысли, которые с его подачи будут в более определенном и несколько огрубленном виде положены его учеником П. П. Николаевым*) в основание учения "духовного монизма". Но тут мы предоставляем слово самому Толстому:
*) О П.П. Николаеве и его трудах смотри мою статью в "Толстовском ежегоднике" № 1 (№4), 2002 год.
«Мир состоит из отделенных частей Божества. Отделенность дает материальное движение. Только
