Глава третья ТАИНСТВЕННАЯ МИССИЯ
1. Увоз Царя
В начале 4 апреля в Тобольске в б. губернаторском доме было напряженное настроение. Царица писала Вырубовой 8 апреля: «Ждем сегодня обыска. Приятно! Не знаю, как с перепиской дальше будет. Атмосфера электрическая кругом, чувствуется гроза…» Известный уже нам Авдеев, по его словам, выехал из Тобольска в Екатеринбург для «доклада» в областном уральском комитете в целях «добиться там директив по вопросу об увозе бывшего царя в такое место, где побег ему был бы невозможен». Приехав в Тюмень, Авдеев на вокзале увидал выгружавшуюся кавалерийскую часть и узнал, что это отряд уполномоченного ВЦИКа Яковлева. Последний предъявил Авдееву на ряду с полномочиями от центра мандат областного комитета, в котором говорилось, что вся группа уральцев в Тобольске поступала в полное распоряжение Яковлева. «Я ввел его в курс обстановки Тобольска – рассказывает Авдеев, – и познакомил с тем, куда и зачем еду, после чего Яковлев предложил мне вернуться обратно с ним в Тобольск, обещав, что бывший Царь будет вывезен из Тобольска немедленно, а куда, – добавил он, – на то я получу директивы из Москвы в Тобольске». Сообщив в Екатеринбург о встречи с Яковлевым, Авдеев поехал с ним (верхом на лошади) в Тобольск – их сопровождал кавалерийский отряд под командой Зенцова, прибывший с Яковлевым и состоявший из рабочих Симского округа Южного Урала. По дороге они нагнали роту пехоты под командой Бусяцкого, которая двигалась из Екатеринбурга в Тобольск в распоряжение «уральской группы». 9-го вечером прибыли в Тобольск. По словам Авдеева, по приезде Яковлев немедленно созвал совещание из уральцев и своих помощников, на котором Хохряков дал информацию о положении дел в Тобольске, а Яковлев изложил план выполнения возложенной на него задачи: «он должен увезти бывшего Царя из Тобольска, в чем должны ему все помогать, а куда он с ним поедет – об этом рассуждать не следует». «Несмотря на то что на этом совещании было принято наше предложение о вывозе бывшего Царя, все же мы, уральцы, решили в ту же ночь собраться отдельно, так как поведение Яковлева показалось нам подозрительным». Но это совещание явно было не в первую ночь по прибытии чрезвычайного комиссара ВЦИКа…
На следующий день (т.е. 10 апреля), продолжает Авдеев, «мы с ним направились в дом заключения. Чрезвычайный комиссар, прибывший для выполнения поручения особой важности по утверждению свидетелей, прошедших перед следствием, никому не открыл цели своей миссии, обошел дом заключения, познакомился с Царем и посетил наследника, который был болен. Ни Государыни, ни княжон Яковлев не видел в этот день. Он совсем не спрашивал о них, не интересовался ими: как будто их не существовало». Это заключение опровергается как дневником Николая II, так и письмом его жены А. Ф. Вырубовой, помеченным 10 апреля. А. Ф. писала «сестре Серафиме»: «Новый комиссар из Москвы приехал, какой-то Яковлев. Ваши друзья сейчас с ним познакомятся… Вашим все говорят, что придется путешествовать или вдаль, или в центр. Но это грустно и нежелательно и более, чем неприятно, в такое время…» Письмо заканчивается указанием: «видели нового комиссара – неплохое лицо». Может быть, смутно рисовались какие-то надежды – в письме А. Ф. замечала: «Вот 11 человек верхом прошли, хорошие лица, мальчики еще, улыбаются. Это уже давно невиданное зрелище. У охраны комиссара не бывают такие лица». Царь занес в дневник: «В 101/2 час утра Кобылинский явился с Яковлевым и его свитою[309]. Принял его в зале с дочерьми. Мы ожидали его к 11 час, поэтому Алекс не была еще готова. Он вошел, бритое лицо, улыбаясь и смущаясь, спросил, довольны ли охраной и помещением[310]. Затем почти бегом зашел к Алексею, не останавливаясь осмотрел остальные комнаты и, извиняясь за беспокойство, ушел вниз… Через полчаса он снова явился, чтобы представиться Алекс, опять поспешил к Алексею и ушел вниз[311]. Этим пока ограничился осмотр дома».
Авдеев говорит, что после осмотра помещения «сейчас же была снята постоянная охрана и заменена нашими красногвардейцами». Кобылинский изображает по-другому: Авдеев хотел остаться в дежурной, но прап. Семенов запротестовал.
Надо думать, что никто в губернаторском доме действительно не сомневался в том, что готовится вывоз семьи. Это подтверждает телеграмма, полученная в те дни монархическими кругами в Москве из Тобольска. Кривошеин содержание телеграммы передал Соколову в таких выражениях: «Врачи потребовали безотлагательного отъезда на юг, на курорт. Такое требование нас чрезвычайно тревожит. Считаем поездку нежелательной. Просим дать совет. Положение крайне трудное». Возможно ли допустить, что подобная телеграмма была отправлена за несколько часов до отъезда? Тем более что, по словам Кривошеина, «спустя короткое время» была получена вторая телеграмма из Тобольска: «необходимо подчиниться врачам». Вторая телеграмма служила как бы откликом на ответ, посланный из Москвы. «Смысл полученной из Тобольска первой телеграммы тогда для нас был совершенно неясен, но, несомненно, тревожен, – добавлял Кривошеин, – наш ответ был примерно такого содержания: “Никаких данных, которые могли бы уяснить причины подобного требования, к сожалению, не имеем. Не зная положения больного и обстоятельств, высказаться определенно крайне трудно, но советуем поездку по возможности отдалить и уступить лишь в крайнем случае только категорическому предписанию врачей”»[312].
Со своей стороны Жильяр записал 10 апреля: «Все обеспокоены и ужасно встревожены. В приезде комиссара чувствуется неопределенная, но очень действительная угроза», и на следующий день после приезда Яковлева: «Выходя, он спросил у коменданта – много ли у вас багажа? Не идет ли дело о каком-нибудь отъезде». Наконец, 12 го: «Мы все ужасно встревожены. У Вас чувство, что мы всеми забыты, предоставлены сами себе, во власти этого человека. Неужели возможно, чтобы никто не сделал ни малейшей попытки спасти царскую семью? Где же, наконец, те, которые остались верными Государю? Зачем они медлят?»
Первые два дня в Тобольске центром внимания московского комиссара был отряд особого назначения. 10-го Яковлев выступил перед отрядом. «Совершенно ясно было, – показывал офицер Мундель, – что Яковлев подделывался к нашим стрелкам… чтобы достичь одного: чтобы они не оказали какого-то противодействия». Яковлев говорил, что привез новые суточные деньги, восхвалял советскую власть, порицал Временное Правительство и намекал, что скоро все солдаты будут распущены по домам, но не открывал, в чем заключалось возложенное на него поручение особой важности». Солдаты отнеслись с некоторым подозрением к прибывшему комиссару, их делегаты пошли в совдеп, где председатель Хохряков, по словам присутствовавшего Мунделя, разъяснил им, что он хорошо знает Яковлева как видного деятеля революции на Урале.
Болезнь «маленького» вызвала колебания у московского комиссара, и он, по словам Авдеева, склонен был поездку отложить. Но на партийном совещании, созванном по этому поводу, Хохряков, поддержанный уральцами, высказался за немедленную эвакуацию в надежное место ввиду того, что трудно предусмотреть последствия отсрочки, если вскроются реки, когда монархисты «безусловно попытаются освободить бывшего Царя». Яковлев переговорил по прямому проводу с Москвой и получил предписание, ввиду болезни Алексея, оставить семью в Тобольске и выехать с одним Царем. По утверждению Авдеева, Яковлев тогда сказал, что повезет Царя в Екатеринбург. Вечером в 11 часов Яковлев собрал отрядный комитет. Ему он «секретно» открыл цель своего приезда.
На другой день комиссар раскрыл карты и коменданту, сказав, что за семьей он вернется через некоторое время. По намекам Яковлева, что он вернется через 11/2 – 2 недели («дня в 4 – 5 доедем, ну там несколько дней и назад»), Кобылинский решил, что царь будет отвезен в Москву. Затем у Яковлева было свидание с самим Николаем Александровичем. Царь кратко заносил в дневник: «После завтрака Яковлев пришел с Кобылинским и объявил, что получил приказание увезти меня, не говоря куда. Алекс решила ехать со мной и взять Марию. Протестовать не стоило…» Царь первоначально заявил: «Я никуда не поеду», на что Яковлев ответил: «Прошу этого не делать. Я должен исполнить приказание. Если вы отказываетесь ехать, я должен или воспользоваться силой, или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека. Вы можете быть спокойны. За вашу жизнь я отвечаю своей головой. Будьте готовы. Завтра в 4 часа мы выезжаем».
После ухода Яковлева Кобылинский поделился с семьей своим впечатлением, что Царя хотят увезти в Москву. «Тогда Государь сказал: “Ну это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. Но я лучше дам отсечь себе руку. Чем сделаю это”. Сильно волнуясь, Государыня сказала: “Я также еду. Без меня его заставят что-нибудь сделать, как раз уже заставили”. Безусловно Государыня намекала на отречение Государя от престола». Все свидетели-очевидцы, прошедшие перед следствием, рассказывали о мучительном волнении, охватившем А.Ф., которая боялась оставить больного сына и отпустить Царя одного. Ей приходилось выбирать между сыном и мужем: «Его увозят одного потому, что они хотят отделить его от семьи, чтобы попробовать заставить его подписать гадкую вещь под страхом опасности для жизни всех своих, которых он оставит в Тобольске. Как это было во время отречения в Пскове…» «Я чувствую, – повторяла А.Ф. Жильяру, – что они хотят заставить его подписать мир в Москве. Немцы требуют этого, зная, что только мир, подписанный Царем, может иметь силу и ценность в России. Мой долг не допустить этого и не покинуть его в такую минуту». Когда через час Кобылинский снова пошел в «дом», чтобы осведомиться, кто именно поедет (Яковлев сказал, что ему «все равно, лишь бы немного брали вещей»), он узнал, что помимо А.Ф. с Царем едут Мария Ник., Боткин, Долгоруков, камердинер Чемодуров, лакей Седнев и девушка Демидова. Кобылинский подчеркивает, что в этот день он не был больше в «доме» [313].
