Путешествие по каналу было необыкновенно интересно[285]. Впрочем, расскажу, когда ты вернешься.
Здесь Эйхлер[286]. Вчера он был у меня. Я с ним условился о создании 2-го тома Сетона Томпсона из рассказов бывш. 1-го и 3-го томов[287], а «Рольф в лесах» — вещь слабую — решили похерить. Кроме того, упорно всучиваю им переиздание «Избранных рассказов» Чарльза Робертса под моей редакцией[288]. Все это прекрасно, но когда еще будет, а пока я без копейки.
С Полупочтенным беда — был у него кровавый понос[289]. Страшно — бедненький — похудел, стал крохотной хлопоухой мышкой. Сейчас ему лучше, но все еще живот не налажен, и Марина мается.
Татка завтра впервые идет в школу.
В московской газете «Кино» появилась ругань о нашем сценарии «Юность»[290]. Сейчас иду к Траубергу[291] писать ответ[292].
Воюю, торгую, бегаю, а путного ничего не делаю.
Напишите о вашей жизни.
20-го сюда неожиданно приехал Боба. Я тогда был на канале, но, вернувшись, его еще застал. 24-го он уехал на Ниву. Приедет совсем 14-го сентября.
Знаешь ли ты, что художник, которому поручено было иллюстрировать нашего Стивенсона, внезапно скончался[293]?
Эйхлер собирается в Кисловодск.
Тебя прочат в редакторы московского Детиздата.
Мама, напиши нам и ты.
Коля.
30 авг. 1933.
59. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
3 сентября 1933 г. [294]Тифлис
Милый друг! Пишу тебе это письмо — пьяный!!! А твоя мать до такой степени угостилась вином, что я еле довел ее до кровати в гостинице, где она немедленно заснула. Кроме того, меня, как Хлестакова, всюду приветствуют флагами, тостами, букетами, кахетинским номер пятый, кахетинским номер восемнадцатый — обнимают меня, целуют, подбрасывают на воздух — и все потому, что мы в Грузии! Необыкновенная страна, и мы с тобой дураки, что до сих пор сидели в Ленинграде. Вчера я захотел осмотреть в Коджорах детский дом. Нарком Просвещения[295] дал мне свою машину, мы поехали на гору, такую высокую, что, в самый знойный день, ощутили дивную прохладу; там, в этой дачной местности, расположена колония для беспризорных детей. Я разыскал заведующего, и он показал мне две-три детские комнаты, кухню, столовую и пр.; весь показ длился пять минут, потом повел нас в столовку на открытом воздухе, в саду, посадил за стол, уставил его вином, позвал учителей и стал меня чествовать, плохо зная, кто я такой. Со мною, конечно, был твой приятель Тициан[296], который является блестящим заместителем Паоло Яшвили[297], он произнес 400 тостов (в том числе за тебя) и выпил 4 бутылки вина. И вот: кругом бегают дети, которые мне страшно интересны, я нахожусь в самом центре любопытнейшего учреждения, но осмотреть его не могу, п. ч. я сижу за столом — и пью кахетинское и провозглашаю тосты за Грузию, за жену Тициана[298], за Бориса Пильняка[299], за Бориса Пастернака[300], за Бориса Бугаева — трех Борисов, побывавших в Грузии, — пью за воробья, пролетевшего мимо, и за цветы в цветниках, пью за шофера, который тут же пьет с нами, оставив машину на улице. Это занимает часа два; потом я иду, наконец, к ребятам, они гениально поют и танцуют, и времени у нас уже мало, шофер волнуется, тогда дети подносят нам огромные букеты необыкновенных цветов, на улице собирается толпа, которая жмет нам руки, мы садимся в автомобиль, и заведующий стоит на подножке — и в такой позе провожает нас версты три — ибо этого требует этикет! И такая канитель длится три дня, и я уже пил с драматургом Бухникашвили[301], с критиком Дудучавой[302], с Линой Гогоберидзе[303], с наркомом Гегенавой[304], с Лидой Гасвиани[305] — и конца этому нет никакого. Вчера хотел посмотреть музей, да побоялся — ибо и там, должно быть, есть стол, уставленный бутылками. Если добавить, что в той же гостинице, где я, стоит ПИЛЬНЯК, то все станет понятно. Пильняку в гостинице дали правительственный номер, он не платит ни гроша, «Заря Востока», «ГИЗ» и др. учреждения умоляют его, чтобы он взял аванс от тысячи до трех тысяч рублей, он создан для этой страны и она для него, он обедает сам-двадцать и, когда идет по улице, то одной рукой обнимает одну прекрасную грузинку, другой — другую, и за ним едут цугом машины на случай, если он пожелает куда-нибудь ехать.
60. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
20 сентября 1933 г. Кисловодск[306]
Спасибо тебе, Коля, за письмо. Очень огорчают меня твои неудачи. Конечно, они преходящи: это обычные осенние тяготы, свойственные нашей профессии. Не могу ли я помочь тебе чем-нибудь? Мы отсюда уезжаем, ты сейчас на Беломорканале, но когда вернешься, напиши мне в Кисловодск санатория КСУ, где мы будем около 3/X. Я постараюсь нажать на Лядову, чтобы выслала тебе авансом 500 рублей.
Конфет нам присылать не нужно. Их вполне заменяют груши, персики, пшенки, абрикосы, которые я жру в необъятном количестве. Поздравляем Таточку с поступлением во 2-й класс, с выдержанными экзаменами, и с началом новой жизни. Щелкни от меня в нос Несравненного. От Бобы мы получаем письма, краткие, как телеграммы, но (для нас) чрезвычайно насыщенные. Приятно думать, что он смолоду запасается таким фундаментальным опытом, какого иные не имеют и в старости. Он написал нам и о Кольке, и о Лушке, и о Татке — самое основное и главное. Прилагаемую доверенность прошу тебя предъявить в Горкоме и взять на себя все вытекающие из оной последствия. Вышла ли твоя книга[307]? Скажи, при случае, в Изд-ве Писателей, что я хотел бы выяснить финансовые наши отношения. Они должны мне 600 р. за «От двух до пяти» да около шестисот в месяц должны выплачивать за «Шестидесятников».
Я здесь вижу много детей, наблюдаю, записываю, но ничего определенного не сделал. Что Лида?
Твой К. Ч.
Тысяча приветов Марине!
61. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
10 октября 1933 г. Москва[308]
Дорогой Коля.
Сегодня истратил полдня по твоему делу. Пришел в «Молодую Гвардию» — сообщил секретарше, что тебе должны деньги, всполошил бухгалтерию, произвел исследование; оказалось, что «да, договор есть», но их не «спустили вниз» — в бухгалтерию, потому что не было распоряжения Лядовой, а если их спустят, тогда сию минуту вышлют и т. д.
— Где Лядова?
— Лядова сейчас придет.
Жду-пожду. С моими книгами Лядова поступила бездарно: «Остров сокровищ» все еще иллюстрируется. «Робинзон» в производстве[309]. Собрание моих сказок — еще не вышло из цензуры[310] (4 месяца в цензуре!!!) Где Лядова?!? Почти без всякой надежды иду в ОГИЗ, где на 4 этаже, в тех дебрях, где сидел Халатов, восседает полный, седой, явно-глупый Смирнов, глава Детиздата. Я пошел к Смирнову жаловаться на Лядову, ан Лядова там. Я излагаю ей твои дела. Ничего не соображает. «У нас сейчас заседание правления». Но мой сын без гроша, а вы должны ему деньги. «Завтра, завтра». Я пошел в «Молодую гвардию». Эйхлер печально поник головой — и произнес монолог, полный гражданской скорби и возвышенного смеха сквозь слезы. Сегодня с утра я опять пойду к Лядовой — и надеюсь добиться тебе денег. У меня немыслимо трудное житье. Мне как-то ничего не удается. Образовался новый музей, где есть много материалов об Успенском, Некрасове, Дружинине, Слепцове, но во главе этого музея стоит Бонч-Бруевич[311], который до сих пор не вернулся из отпуска, и я спорю со служащими музея, что я имею право знать все материалы, относящиеся к Некрасову и т. д., и т. д., а время проходит. В «Academia» тоже неразбериха, выясняю денежные отношения, и чувство у меня такое, что хочется бросить все и ехать домой, ибо я страшно соскучился по дому, но по всей Москве висят афиши, что К. Чуковский выступает 18 октября в Радиотеатре два раза, и хотя нынче детские утренники в трех-четырех театрах сразу, и конкурентов у меня сколько угодно, афиша взбудоражила московских мамаш, и я уже стал волноваться. Для меня это будет серьезный экзамен, к которому я уже начинаю готовиться. Ситуация здесь такая: Лядова ненадежна, может полететь каждый день, главная сила — Маршак и Алексинский[312] (старый друг Маршака), которые и свалят Лядову, т. к. сам Смирнов тоже против нее. Поэтому твои вещи — другие — можно продать «Молодой Гвардии» лишь сейчас, о чем я и стараюсь всемерно.
Твою книгу прочитал залпом. Напрасно ты ее хаешь. Поэтичность настроения, лаконичный язык, зоркий глаз, лиричность в отношениях к природе, — все это ее капитал. Правда, темы у тебя нет, диалоги вялы и натянуты, все экскурсы в идеологию срываются, но талант несомненен, а тема — дело наживное. О твоей «Юности» здесь уже пошли разговоры, и «Комсомольская правда» уже поручила репортерам ознакомиться с ней — для соответствующей встречи[313].
Погода чудесная. Скажи маме об этом письме, т. к. сегодня я не успею писать ей. Иду к доктору — зубному. Марине и внукам привет. Стеничу тоже.
62. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
11 октября 1933 г. Москва[314]
