Здесь погода сверхъестественная. Нежная, изящная жара. Я видел в Ессентуках маму, она очень поправилась. Если вышла «Слава»[360], пришли.
Санатория КСУ в Кисловодске превратилась в дворец. Вообще весь город неузнаваемо изменился в один год. Привет Марине и Берзину.
Напечатали ли его фельетон?
Татке поцелуй!
Твой П.
73. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
12 сентября 1935 г. Кисловодск[361]
Милый Коля. У меня есть к тебе просьба, которую я все откладываю, так как мне все кажется, что дело рассосется, но оно не рассасывается и очень угнетает меня. Дело идет о Соне Островой[362]. Узнай, пожалуйста, чем объясняется ее поведение и напиши мне об этом хоть несколько строк.
История такая. В последний месяц перед моим отъездом — она вела себя цинически небрежно по отношению ко всем моим интересам. Достаточно сказать, что я из-за нее, напр., потерял ту тысячу рублей, которую дал Губеру[363]. Губер, уезжая, взял у меня тысячу рублей — и оставил свой договор с Арктическим институтом, по которому (договору) я должен был получить эту тысячу. Я дал договор Соне с тем, чтоб она снеслась с Арктическим институтом — и она ничего не сделала, и деньги пропали.
Таких проступков скопилось очень много. Я долго вглядывался в нее, покуда понял, что это — очень хитрая местечковая тварь, необыкновенно практичная и при этом бездарная. Я решил расстаться с нею, и хотя предупреждал ее об этом ранее, дал ей рублей двести «выходных» и предоставил свою пишущую машинку, чтобы она могла зарабатывать перепиской.
От нее же требовалось только одно: чтобы она около 2-го сентября написала мне письмо обо всех моих литературных делах, сосредоточенных в Доме Книги, на одном и том же этаже.
Но вот уже 12-ое, и от нее ни слуху, ни духу. Если она не выслана и не больна, ее бездействие омерзительно. Она знает, как волнуют меня все эти дела, и столько дней держит меня в полном неведении. Меня интересуют такие дела:
— Вышел ли в ГИХЛе Уитмэн[364]? Если — да, почему не выслали мне 2-х экз. авторских, как было условлено. Если нет, почему?
— Печатается ли мое «Искусство перевода» в «Academia»?
— В каком положении в Детгизе «Том Сойер»[365]?
Кроме того, я оставил Соне доверенность на получение моих гонораров — в «Красной газете»[366] и еще где-то — и просил ее передать эти деньги Лиде, которая очень нуждается: из письма Лиды вижу, что это тоже не сделано.
Впрочем, это вздор: Лиде я пошлю сегодня же деньги телеграфом, но перечисленные здесь дела для меня — далеко не вздор, и я прошу тебя черкнуть мне о них возможно скорее и, не передавая Соне моего мнения о ней, все же разузнать чем объясняется ее поведение. Будь так добр.
Мама больна. У нее не то колит, не то дизентерия. Она лежит с высокой температурой — и очень тоскует по дому. Погода здесь очаровательная. Жаркие ясные дни — прохладные ночи. Мое здоровье тоже неважное, и санаторная жизнь начинает надоедать. Вчера я получил твою открытку; жаль, что ты не ответил в ней на вопрос о Берзине: устроился ли Берзин в «Правде»[367]? Если нет пусть идет в «Известия» от моего имени — к Андронову[368].
Очень смешно то, что ты пишешь о Гульке; жаль, что вы не сфотографировали его. Очень было бы любопытно потом посмотреть на него в этом возрасте. Снимите его, пожалуйста, и пришлите нам карточку. Твою «Падыспань»[369] мы с мамой прочитали прилежно. Хотел бы поговорить о ней при свидании, хотя это — твое давнее прошлое. Как идет новый роман[370]? Что сценарий? Вышла ли «Слава»? Появился ли наконец «Остров сокровищ»? Здесь отец и мать Лукницкие: влюбленно говорят о своем Павлике[371]. Я упорно занимаюсь еврейским языком — то есть ничего не делаю. Прочитал «Волшебную гору»[372] — действительно очень полноценная вещь. Ну, прощай. Целую Татку и Гульку, Марине привет. Что Ирина[373]? — есть ли у тебя о ней сведения. Ты чудесно бы сделал, если бы написал нам большое письмо. О Бобе мы ничего не знаем. Приехал ли он? На днях я пошлю ему денег, т. к. уверен, что у него нет ни копейки.
П.
74. Н. К. Чуковский — К. И. Чуковскому
19 октября 1935 г. Ленинград
Милый папа.
Эйхлер сочинил, что я болен — я совершенно здоров.
В Москву мне очень хочется, но все прежние деловые побуждения ехать туда отпали одно за другим. Я собирался ехать, чтобы попытаться заключить с «Красной Новью» договор на мой новый роман. Но тем временем «Звезда» настойчиво предложила мне заключить договор с нею. Денег они дают больше, чем прежде давали. Поколебавшись, я решил, что тут дело верное, тут они во мне заинтересованы, а там, в «Красной Нови», я буду чем-то вроде просителя, что мне до черта надоело. И я подписал договор со «Звездою».
Кроме того, я собирался в Москву, чтобы повлиять на ход моих дел с «Межрабпомфильмом». Однако, дела сами завертелись достаточно быстро: начальство запретило «Межрабпомфильму» ставить картины на советском материале. «Межрабпомфильм» не будет ставить мой сценарий, уже принятый здешним их отделением. По этому случаю они решили не доплатить мне того, что остались еще должны — семь с половиною тысяч. Я подал на них в суд. Дело будут слушать на днях и, конечно, до суда я никуда выехать не могу. Мне жаль не денег, а сценария. Он вышел у меня, кажется, хорошо. Немного погодя попробую завести о нем речь с Ленфильмом.
Все-таки в Москву мне очень хочется, хоть без дела. Это решится на днях в зависимости от одного обстоятельства. Суть в том, что Зоя[374] сейчас в Москве, присутствует там на утверждении плана «Советского писателя». В этом плане две мои заявки — новый роман и переиздание «Юности»[375]. «Юность» они почти наверняка зарежут, могут зарезать и новый роман. Если они зарежут «Юность», имеет смысл предложить им переиздание «Славы»[376]. Когда-то они очень обижались, что «Славу» я отдал в Гослитиздат. Теперь переиздание «Славы» в Гослитиздате зарезал Луппол. Может быть, «Советский писатель» возьмется переиздать. Ради этого стоит ехать в Москву.
Я поехал бы 25-го. Вернулся бы 1-го. На днях Зоя вернется, я все узнаю, обдумаю и дам тебе знать.
За роман свой я никак не могу приняться: есть множество соображений, записей, но все неясно, невнятно. Хочу начать, когда будет готов железный план, чтобы ничего не смять, как я многое смял в «Славе». А пока читаю кучу всяких брошюрок, относящихся к двадцать первому году и занят громадой всяких мелких и гнусных делишек: пересмотрел заново для переиздания моего Сетона Томпсона[377], поганый очеркишко написал о Казахстане[378], преподаю в лит-университете, начал учить французский язык.
Пишу все о себе, потому что о тебе ровно ничего не знаю, кроме того, что ты работаешь в музее у Бонча над какими-то некрасовскими рукописями.
Мама здорова, но выглядит она неважно — хуже, чем летом. Все бегает, все покупает. Но, кажется, довольна и спокойна.
Общелюбопытного в Ленинграде нет ничего. Погода аховая.
Напиши мне, не дожидаясь моего приезда, потому что бог еще знает, как все выйдет.
Коля.
19 окт. 1935.
Надеждинская, 9, кв. 31.
75. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
22 октября 1935 г. Москва[379]
Вначале, Коля, я прямо рассвирепел, когда узнал, что ты отдаешь свой роман «Звезде», т. к. я твердо уверен, что «Красная новь» взяла бы у тебя твое новое произведение с закрытыми глазами — и заплатила бы отличные деньги. Ты не учитываешь новой своей репутации. Я в Москве никого не вижу, да и то слышу о твоей «Славе». Вчера на улице подошел ко мне репортер «Вечерней Москвы»[380], стал говорить о «Славе», будто он первый открыл твое дарование. На пленуме писателей о тебе говорили с сочувствием. И проч., и проч., и проч.
Так что вначале я очень огорчился. А потом подумал: у тебя свой путь. Очень достойный — и, в сущности, правильный. Может быть, даже лучше печатать роман в малозаметном месте, чтобы потом уберечь свои нервы во время его писания. Тут «Звезда» под боком, все отношения с редакцией можно установить пятиминутным разговором, а здесь изволь ездить в Москву объясняться по поводу всякой главы. Так что, пожалуй, ты поступил мудро. Вышла ли статейка о «Славе» в «Литературном современнике»[381]?
С Межрабпомом лучше бы тебе договориться в Москве. Захвати, во всяком случае, твой сценарий. Здесь я лишний раз убедился в зловредности Эйхлера. Он сказал мне, что ты очень болен, что ты сам написал ему, будто твое здоровье все хуже — и что вследствие этого никакой речи о твоем приезде в Москву быть не может. «Остров сокровищ» выпущен им с огромным числом опечаток, т. к. он ленив и малограмотен. Вместо «вскрыть вену» он печатает «вскрыть рану» и проч.
Мне очень хочется домой, но проклятый Некрасов привязал меня к Москве, и — о, если бы я мог выкарабкаться! Ситуация получается слякотная, и надо быть настороже — ходить в ЦК, и в Литературный музей — при свидании сам увидишь.
